Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая Страница 16

– Какая она красивая все-таки… – зачарованно подумала девочка, увидев Марту, – и товарищ Горская тоже… – Лиза не размышляла о своем лице. В детском доме у них было одно зеркало на двадцать девочек. Раз в неделю их водили в баню, а в остальное время они мылись в большой, холодной комнате, под кранами с водой. Она только иногда, замечала, как смотрят на нее юноши на улице. Лиза краснела:

– Я первый раз в Москве. Я смотрю по сторонам, открыв рот, и выгляжу глупо. Вот они и смеются… – доехав на автобусе до Белорусского вокзала, Лиза пошла к Красной площади. Она не боялась, у нее в кармане лежала маленькая карта. Марта, в Тушино, начертила ей схему. Лиза съела мороженое. Зубы заломило от холода, однако оно было вкусное, такое вкусное, что девочка пожалела:

– Если бы можно было его до Читы довезти, со всеми поделиться. У нас мороженого не продают, – обертку от пломбира Лиза свернула и аккуратно положила в карман. Девочки, в Чите, просили ее ничего московского не выбрасывать.

Марта велела ей дать майору Воронову читинский адрес. Лиза, сердито, сказала себе: «Он обо мне забыл. Он после парада в Тушино не появлялся. Наверное, в Щелково уехал, в институт».

Заметив Лизу, Марта подбежала к ней: «Пошли, купим билетики». Девочка полезла в карман пальто, Марта отмахнулась:

– Оставь. Мама мне на буфет деньги дает. В училище я кофе покупаю, и пирожные, – Лиза, никогда в жизни, не пила кофе.

Проезд стоил пятнадцать копеек. Бросив в автомат монеты, Марта потянула ручку справа. В окошечке слева показались бумажные талоны. Можно было бы их купить в кассе, но Марта тряхнула головой:

– Скоро все автоматизируют. Везде появятся эскалаторы, вместо лестниц… – Марта ездила на метро, в Буэнос-Айресе, и в Нью-Йорке, видела эскалаторы в универсальных магазинах. Она похлопала Лизу по рукаву пальто:

– Не бойся. Ты парашютистка… – Лиза, все равно, держалась за ее руку. Девочки шагнули на ступеньку, Лиза ахнула. Они поехали вниз, не обратив внимания на двух мужчин, в серых пальто, следовавших за ними.

На станции «Чистые пруды» Марта с Лизой перешли на другую сторону платформы. Лиза озиралась, блаженно улыбаясь:

– Словно в сказке… – Марте метро тоже понравилось, особенно вагоны. Здесь были мягкие сиденья, матовые, стеклянные плафоны. Никто не оставлял на полу скомканных газет или картонных стаканчиков с кофе, как в Нью-Йорке:

– Потому, что метро новое, – весело сказала себе Марта, – когда москвичи привыкнут, все станет, как в Америке. Появится кофе навынос, и гамбургеры. Фонтаны для содовой воды здесь есть… – Марта жалела, что в Москве не делают айс-крим-соду. Дома у них стоял сифон, но Марта вспоминая юношей, в американских аптеках, которые всегда с ней заигрывали, морщила нос: «Дома, это совсем не то».

Вагон был полупустым. Утром Волк хорошо поживился в метро, и не хотел больше рисковать. Выйдя на «Дзержинской», Максим усмехнулся, посмотрев на здание комиссариата внутренних дел. Он освободился от кошельков, сложив деньги в портмоне, и перекусил в скромной столовой, на Сретенке. Волк называл улицы их исконными именами. К тому же, ему неприятно было даже произносить имя Дзержинского.

Он дошел до ЦУМа. Во время обеденного перерыва магазин всегда наполнялся. Волк потолкался у витрин. Некоторые гражданки, очень неосторожно, держали сумки открытыми. Вернувшись к метро, он решил поехать в парк, выпить законную кружку пива, перед вечерней давкой. День выдался отменным, солнечным. Волк, с наслаждением думал, как сядет на скамейку, с папиросой и будет смотреть на реку.

Взглянув в конец вагона, Максим узнал бронзовые волосы. Девочка с аэродрома сидела рядом с парашютисткой, Лизой Князевой, они о чем-то болтали.

Волк заметил двух мужчин, в серых пальто, у дверей:

– Вряд ли меня пасут. Для чекистов я птица невысокого полета. У них на лицах написано, что они с Лубянки. Девчонок сопровождают… – девочка с бронзовыми волосами улыбалась тонкими, цвета спелой черешни губами. Вокруг изящного носа рассыпались веснушки.

Поезд замедлил ход. Девчонки поднялись, чекисты последовали за ними. Волк тоже встал, сам не зная зачем. У эскалатора, ведущего вверх, сгрудилась толпа колхозников, в бараньих шубах и сапогах. Волк шумно вздохнул. Колхозники, наконец, решились сделать шаг, кто-то толкнул девочку. Протянув руку, Максим поддержал ее за локоть.

Обернувшись, Марта увидела голубые, яркие, как летнее небо, спокойные глаза. Белокурая, непокрытая голова играла золотом, в свете станционных ламп. Она вдохнула острый, тонкий запах:

– Будто палые листья. Словно осенью идешь по лесу… – рукав его пальто немного поднялся вверх. Марта увидела белоснежную манжету рубашки и какой-то рисунок. Оказавшись на эскалаторе, рядом с Лизой, она поняла:

– Татуировка. Голова волка… – она приложила ладони к горящим щекам. Лиза удивилась: «Что такое?»

– Жарко, – пробормотала Марта. Девочка оглянулась, но белокурые волосы пропали в толпе, поднимавшейся по эскалатору. Пристроившись за одним из чекистов, Максим не отказал себе в удовольствии выудить у него кошелек.

Переходя Крымский мост, он остановился. Река блестела под солнцем. На Воробьевых горах и в Нескучном саду виднелась рыжая, золотая листва деревьев.

– Как ее волосы, – подумал Волк, – а глаза у нее, как трава летняя. От нее жасмином пахло, я помню… – он услышал голос Матроны: «Ты ее увидишь, скоро».

– Я ее больше никогда не увижу, – сочно заметил Волк, себе под нос:

– Такие барышни, как она, в метро только по случайности оказываются. Наверняка, дочка какого-нибудь чекиста. К ней даже охрану приставили, – закурив папироску, он пошел к белым колоннам парка.

Метрдотель ресторана при гостинице «Москва» стоял, с блокнотом, у застеленного накрахмаленной скатертью стола. Молодой человек, в безукоризненном, английской шерсти, костюме, наставительно сказал:

– Вы поняли. Солянка, уха с расстегаями, пожарские котлеты и жареный поросенок, с гречневой кашей. Каша с луком и белыми грибами, разумеется. Икра, осетрина…

– Шашлыки… – робко предложил метрдотель. Гость коротко взглянул на него. Блеснул бриллиант в золотой булавке для галстука, голубые глаза подернулись холодком: «Не надо». В ресторане стояла тишина, час обеда прошел. Официанты готовили столы для ужина. В большие окна, выходившие на Манежную площадь, било солнце.

– Грузинские вина, шампанское, – заторопился метрдотель, – фрукты, мороженое для дам…

– Водку, и армянский коньяк, – велел молодой человек:

– Дам не будет, собирается мужская компания. Фрукты, – он кивнул, – пусть будут фрукты. И сыры, – стол накрывали на шесть человек.

Второй день подряд, Максим получал поздравительные телеграммы, со всего Советского Союза, от Киева до Хабаровска. Сегодня он собирал в «Москве» узкий круг. За стол он пригласил друзей, приехавших из столицы, как Максим называл Петербург, и московских приятелей. С ребятами он посидел, вчера, в той самой пивной на Таганке.

Метрдотель исподтишка, смотрел на юношу. Ни партийного, ни комсомольского значка на лацкане костюма не имелось. Белокурые волосы были хорошо пострижены, шелковый галстук завязан виндзорским узлом. Пахло от молодого человека мужским одеколоном от Creed. Метрдотель, до революции, начинал официантом в гостинице «Савой», на Рождественке. Он хорошо помнил подобных гостей.

– Может, быть, он врач… – метрдотель видел длинные, ловкие пальцы, отполированные ногти, – или инженер. Выпускник института, приглашает родственников… – молодой человек принял от официанта пальто:

– Найдите гитару. Здесь где-нибудь оставьте… – он повел рукой.

– У нас джазовый оркестр, – гордо сказал метрдотель. Гость поднял бровь: «Хорошо. Но не забудьте про инструмент».

– Музыкант, – решил метрдотель, провожая взглядом сильную, прямую спину: «У него и пальцы такие. Пианист, наверное».

Волк остановился перед большим зеркалом, в вестибюле гостиницы. Перекинув пальто через руку, он купил в газетном киоске «L’Humanite». Максим велел портье, по-французски:

– Un café, s’il vous plaît.

Кроме коммунистических газет, никаких других зарубежных изданий в Москве не продавали. Волк, закинув ногу на ногу, закурил папиросу:

– Хоть что-то. Преподаватель велел каждый день читать, и не Флобера, а современные тексты.

Волк занимался языками с доцентом Сергиевским, из ИФЛИ, а математикой и физикой с доктором Гельманом, из физико-химическо института. Уроки шли на немецком языке. Гельман уехал из нацистской Германии, потому что его жена была еврейкой.

– Такое нас еще ждет, – Волк просматривал статью о нацистской чистке немецких музеев, – товарищ Сталин найдет, кого объявить неблагонадежными. Закончив с троцкистами, он примется за остальных. На каждом углу кричат о коммунистическом интернационализме, но ненадолго, – Волк всегда пожимал плечами: