Гор Видал - Империя Страница 16

План ни больше ни меньше состоял в том, чтобы выкрасть с Острова Дьявола на архипелаге Спасения, что неподалеку от Французский Гвианы в Южной Америке, самого знаменитого заключенного в мире капитана Альфреда Дрейфуса, еврея, обвиненного ложно, по мнению Херста и половины мира (хотя и не той, к которой принадлежал Блэз), в выдаче Германии французских военных секретов. Хотя дело повторно рассматривалось в Париже и настоящий шпион, кажется, был обнаружен, французский генеральный штаб не хотел признать, что правосудие, попранное модным в стране антисемитизмом, сплоховало. Настоящего шпиона оправдали, а Дрейфуса продолжали держать в одиночном заключении на Острове Дьявола. Еще в январе Шеф сказал Блэзу: «Разработай план. Ты француз. Подними кампанию за этого, как его… Мы будем давить. Каждый день. Затем, если французы его не отпустят, я снаряжаю „Пирата“ и мы плывем туда, огнем прокладываем себе дорогу и возвращаем этого еврея в цивилизованный мир. Если французы захотят с нами воевать, мы от этих лягушатников оставим мокрое место».

До января Блэзу и в голову не приходило, что капитан Дрейфус может быть невиновен. Но чем более он погружался в изучение судебных протоколов, тем более убеждался, что Дрейфус был обвинен ложно. Когда «этот грязный французский писака», как всегда называл его Херст («ну, ты знаешь о ком я, тот, чья фамилия начинается на „З“, как зебра»), Эмиль Золя обвинил французское правительство в сокрытии правды, ему пришлось бежать в Англию. Вот тогда Шеф и отдал распоряжение держать «Пирата» наготове. Он сам возглавит нападение на Остров Дьявола, а Блэз будет его заместителем. Но затем Испания, а не Франция, стала врагом Правды и Цивилизации, весна и лето были потрачены на увеличение тиража «Джорнел» и попутно на расширение Американской империи. Теперь, когда полковник Рузвельт одолел еще один холм, на сей раз как политический деятель, Херст был готов в худшем случае преподнести себя миру в качестве героя, в лучшем же — повернуть мировую историю, спровоцировав войну с Францией.

Шеф положил ноги на стол и, прикрыв глаза, начал грезить вслух.

— Нам потребуется, вероятно, тысяча человек. Мы можем нанять кое-кого из рузвельтовских «лихих всадников». Это позлит Теодора. — Шеф хмыкнул. Блэз, глядя на портрет Бонапарта, подумал, свойственны ли были покорителю мира грезы и хмыканье. — Разузнай все про «лихих всадников». Не раскрывай, что у нас на уме. Просто скажи — флибустьерство. Ну, знаешь, авантюра. В Латинской Америке. Отбирай самых крепких, настоящих покорителей Дикого Запада. Нам ни к чему нью-йоркские неженки.

Блэз прокомментировал последние сообщения из Парижа.

— Правительство только что обещало устроить новый суд над Дрейфусом.

— Как я слышал, это называется «военный трибунал». — Как раз в тот момент, когда Блэз подумал, что Херст безнадежно неподатлив просвещению и пребывает в плену своих грез, Шеф внезапно с присущей ему интуицией продемонстрировал, что он все схватывает на лету и, как правило, раньше других.

— Это протянется по меньшей мере целый год. К осени нам нужен хороший сюжет. До ноября. До выборов. Это будет конец Рузвельта.

— Как можете вы и капитан Дрейфус провалить Рузвельта на выборах в штате Нью-Йорк? — Обычно Блэз улавливал специфическую логику Шефа: главным для него было развлечение читателей. Что может сильнее всего взбудоражить среднего необразованного человека, настолько, чтобы он расстался с деньгами и купил «Джорнел»?

Херст широко раскрыл свои голубые глаза, и его обычно прямые брови удивленно выгнулись: он был готов расстаться со своим пенни.

— Ты не понимаешь? Так ведь это одно и то же. Тедди выиграл битву, которая уже была выиграна, но ему достались все лавры, потому что он такой, какой он есть, а все газетчики оказались с ним рядом, потому что я продаю эту войну миру. Он не мог проиграть, потому что я не мог проиграть. Так вот, если я нападу на Остров Дьявола и освобожу этого бедного невиновного еврея, то разве обратит кто-нибудь хоть какое-то внимание на Тедди, который тут же превратится в прошлогоднюю новость, тогда как я стану новостью этой осени, и Ван Вик будет избран.

Логика сумасшедшего, но Блэз уловил ее смысл. Вмешательство Херста во внутренние дела Франции, успешное или нет, конечно, станет сенсацией, отвлечет внимание от выборов. Блэза смущало только одно: Херст никак не может запомнить фамилию Дрейфуса, впрочем, как и любого другого француза.

— Ты достал план форта? — Херст смотрел в окно на «Хофман-хаус», у подъезда которого вереница экипажей высаживала гостей какого-то демократического сборища. Отель «Пятая авеню» был святилищем республиканцев, а «Хофман-хаус» принадлежал демократам.

— Да, Шеф. Он в вашем сейфе. Кроме того, предположительную численность гарнизона и охраны, приставленной к Дрейфусу.

— Я не думаю, что нам удастся освободить всех заключенных-лягушатников. — Воображение Херста наверняка рисовало его самого в роли Моисея, ведущего вчерашних рабов в обетованную землю Манхэттана.

— Вполне достаточно будет освободить одного Дрейфуса.

— Наверное, ты прав. Ладно, обсужу это с Карлом Декером. Он будет твоим помощником. У него потрясающие способности к таким э-э… делам.

Карл Декер был профессиональным журналистом, который сумел освободить из тюрьмы на Кубе красивую молодую женщину, страстную (ну, разумеется) противницу Испании и ее звероподобного правителя. Херст красочно обыграл эту авантюру и хотел теперь большего.

— Я рассчитываю, что ты будешь с нами, впереди, возле меня. — У Херста был вид мальчишки, собравшегося поиграть в пиратов.

— Я мечтаю об этом, сэр.

— Потому что ты единственный, кто сможет поговорить с этим, как его… Понимаешь? По-французски. Я так и не смог одолеть эту тарабарщину. Тебе нравится газетное дело? — Мальчишка-пират внезапно превратился во взрослого вкрадчивого бизнесмена — худший вид пирата.

— Еще бы! — с энтузиазмом откликнулся Блэз. — Ничего не может быть интереснее этой работы, особенно в «Джорнел».

— По правде говоря, твой восторг кое-кто не разделяет. — Голос Херста стал совсем вкрадчивым. Хотя бесчисленные правдолюбцы каждодневно его поносили, он оставался равнодушным к чужому мнению. Он обожал всяческие происшествия, авантюры, смешные истории. Ему нравилось, что его газета впереди всех по тиражу, хотя с рекламой пока не все шло гладко. — Я сильно порастратил матушкин… подарок. Эти войны влетают мне в копеечку.

Блэза удивило не то, что Херст растратил семь с половиной миллионов долларов, которые Фиби Херст презентовала ему три года назад, а то, что Херст в этом признался; впрочем, загадочная привлекательность Шефа в том и заключалась, что он всегда знал, кто есть кто и как с ним следует говорить. Со служащими он держался с холодной вежливостью и голос повышал редко. Он отличался щедростью во всех отношениях; взамен же хотел только одного: за свои деньги иметь все самое лучшее. С теми, кого он нанимал, в том числе с редакторами, он не поддерживал дружеских отношений. Он никогда не появлялся в барах неподалеку от Пресс-сквер. Не появлялся он и в мужских клубах высшего класса — по той очевидной причине, что попытка вступить в любой из них была бы отвергнута градом черных шаров. «Я здесь чужой», — говорил он часто, обращаясь скорее к себе, чем к Блэзу. Блэз понимал, что Херст был готов оставаться тем, кем он был, то есть посторонним, но за это терроризировать допущенных.

Когда Блэз на первом же курсе бросил Йель, полковник Сэнфорд пришел в бешенство. «Что же ты собираешься делать? К чему подготовлен в жизни?» Блэз был достаточно тактичен, чтобы не напомнить полковнику, что тот сам не был подготовлен ни к чему, кроме траты денег, полученных в наследство от семьи его, Блэза, матери; хотя, если быть честным, что в разговорах с отцом, который вечно ставил его в неловкое положение, было совсем не легко — полковник нечаянно сделал новое состояние после войны в железнодорожном бизнесе, пустив в дело деньги Делакроу; это привело в неистовство семью матери Блэза, поскольку им от этого не перепало ни доллара.

«Мой сын — Делакроу, — повторял Сэнфорд примирительно, — через него все достанется вашему роду». Но когда этот сын, бросив университет, уехал в Нью-Йорк и объявил, что хочет заняться газетным бизнесом, полковник был потрясен; он был еще более обескуражен, когда Блэз, которого всегда завораживали газеты, сказал, что мечтает быть похожим на Уильяма Рэндолфа Херста: одно это имя в мире Сэнфордов служило синонимом всяческого непотребства. Но полковник в конце концов уступил и даже поручил своему нью-йоркскому адвокату Деннису Хаутлингу устроить встречу Блэза с темным — хотя, скорее, ярко-желтым — князем журналистики.

Херст проявил немалый интерес к молодому человеку. «Деловую сторону изучить нетрудно, — сказал он. — Надо крутиться среди тех, кто продает рекламу, кто ведет бухгалтерию, и попытаться понять, почему так получается, что чем больше газет я продаю, тем больше денег теряю и тем более крупные цифры выводят красными чернилами мои счетоводы. — Херст улыбнулся отнюдь не обезоруживающей улыбкой. — Другая сторона дела — сама газета…»