Френк Слотер - Чудо пылающего креста Страница 16

— А ты считаешь меня достаточно справедливым, чтобы не таить на тебя зла, если ты окажешься прав?

— В вашей воле, господин, все наши жизни. Если я не верю в вашу справедливость, я не могу верить ни во что.

Диоклетиан задержал на нем изучающий взгляд, затем поднялся со скамьи.

— Если, молодой человек, я окажусь не прав в этом вопросе, — сказал он очень серьезно, — то могу также оказаться не прав и в другом: в том, что ни один сын августа не должен сменять своего отца на этом посту. Думаю, что Даций был прав: у тебя на плечах мудрая голова, хотя мы еще посмотрим, кто из нас мудрее.

2

Какая бы ни была причина, но Диоклетиан не сразу ввел в действие декрет, который он обсуждал с Константином, зато немедленно выполнил свое обещание о переводе его в императорскую гвардию. На следующий же день одним и тем же приказом Максенций направлялся в Италию, Максимин Дайя — на Евфрат, а Флавию Валерию Константину присваивалось звание центуриона, назначающегося с этого момента на службу во дворце.

При первой же возможности, примерно неделю спустя, Константин поехал в Дрепанум, чтобы рассказать матери о своем новом почетном назначении. Он застал ее в саду небольшой виллы с привлекательной девушкой, с нежными чертами лица, светлыми волосами и умными живыми глазами, которой, по его оценке, было лет шестнадцать.

— Это Минервина, — представила девушку Елена, — А это мой сын, центурион Флавий Константин.

Девушка с любезностью восприняла это знакомство, а когда захотела уйти, Елена настойчиво попросила ее остаться.

— Ведь тебе интересно будет послушать о том, что делается во дворце, дорогая, — сказала она, — А уж офицер императорской гвардии наверняка знает все слухи и сплетни.

— Значит, это уже не сюрприз, — улыбнулся Константин. — Как же ты узнала?

— Марий написал мне о твоем повышении, и одновременно он послал письмо твоему отцу в Гезориак.

— Уже приступили к осаде?

— Да, — Елена внимательно посмотрела на него, — Ты очень расстроен, что тебя там не будет?

Константин пожал плечами.

— Теперь это не важно. Император Диоклетиан сказал мне, что я никогда не стану ни цезарем, ни августом.

— И ты покорно принимаешь этот приговор? Это что-то не похоже на правнука Клавдия Готика.

После скованной формальностями жизни во дворце в Никомедии Константин почувствовал, как приятно прохлаждаться в саду, а особенно любоваться хрупкой красотой Минервины. Когда Елена оставила их наедине, а сама отправилась на кухню, чтобы понаблюдать за приготовлением вечернего обеда, он узнал, что девушка — дочь купца из Дрепанума и дальняя родственница его матери. Она обладала живым умом и была куда осведомленней о делах империи, чем молодки в Никомедии, постоянно добивающиеся его внимания. Лучше его владея греческим, Минервина прочла прекрасные сказания этого романтического и чрезвычайно музыкально одаренного народа.

— Где же ты всему этому научилась? — восхищенно спросил Константин.

— Мой наставник, Феогнид из Никеи, большой знаток языков и литературы. Он так же свободно себя чувствует в греческом, как и в латинском.

— Жаль, что я не учился у него, когда был мальчишкой, — признался Константин. — Старый Лукулл знал только латынь, да и то не слишком хорошо. К счастью, солдату не нужно большого образования, кроме как в военных искусствах.

— Когда ты станешь императором, то сможешь нанять себе греческого певца, чтобы он пел тебе об Ахилле и Одиссее, или латинского поэта, который рассказывал бы о плаваниях Энея.

— Ты что, прорицательница, которая видит будущее? Или жрица на службе у оракула?

— Я христианка, — спокойно отвечала она, — Нам запрещено поклоняться другим богам, кроме нашего собственного, как и любому идолу или кумиру.

— Но ведь опасно быть христианином. — На сей раз Константин стал серьезен, ибо как-то сразу проникся симпатией к этой очаровательной юной девушке, симпатией большей, он признавал это, чем к любой доселе ему известной молодой женщине.

— Нас все время преследовали, — сказала она тем же спокойным тоном, — но Христос всегда защищал нас.

— А что ты скажешь о тех, кого распяли или сожгли, словно факелы, по приказу Нерона?

— Они пребывают с Иисусом на небесах.

— Откуда ты это знаешь?

— Он сам поведал нам об этом в Святом Писании, когда говорил: «Бог так возлюбил сей мир, что послал единственного Сына своего, чтобы всякий, кто уверует в него, не погиб бы, но имел жизнь вечную». Потому-то злым людям, стремящимся уничтожить нашу веру, никогда это не удается.

— Диоклетиан начинает прислушиваться к Галерию и некоторым другим, кто хочет уничтожить христиан.

— Тогда ему придется уничтожить собственную жену Приску и свою дочь Валерию.

— А кто говорит, что они христиане?

— Не могу тебе сказать.

— Потому что у тебя нет никаких доказательств?

— Нет, не потому. Просто когда-нибудь тебе, может, придется приказать солдатам убивать нас.

— Я не воюю с женщинами и детьми, — жестко промолвил он. — Или со стариками. Ты вполне можешь доверить мне свой секрет.

— Какой секрет? — Елена вошла в сад как раз, чтобы услышать последние слова.

— Ты знала, что Минервина христианка?

— Конечно. Это одна из причин, отчего она так мила и добра и почему я люблю ее.

— И почему когда-нибудь ее могут предать смерти, — резко сказал Константин. — Не говори мне, мама, что ты придерживаешься их варварских обрядов: ешь плоть и пьешь кровь?

— Слушаешь всю эту глупую болтовню? — презрительно проговорила Елена. — Христиане — прекрасные люди, которые помогают друг другу. Как раз завтра христианская Суббота, пойди послушать их и узнаешь правду.

— Они подрывают авторитет императора и римских богов. Неужели ты думаешь, что слуга империи станет слушать весь этот вздор?

— Пойдем завтра со мной и Минервиной, и тебе откроется правда, — подзадорила его Елена, — Даже центурион дворцовой стражи может кое-чему поучиться у такого образованного человека, как Феогнид из Никеи. Здесь у дяди Мария хранятся туника и плащ, чтобы было во что переодеться после дороги, когда он приезжает из Никомедии, У вас с ним не такая уж большая разница в размере, и не нужно, чтобы люди видели, в каком ты чине.

У Константина совсем не было желания проводить свой короткий отпуск, слушая кошачьи завывания священнослужителей. Но эти две женщины загнали его в угол, и ему приходилось или соглашаться, или же провести остаток отпуска, зная, что всякий раз, когда он посмотрит на ту или другую, то сможет увидеть, что они о нем думают.

К тому же в каком-то отношении для него почему-то стало важным, сможет ли он завоевать расположение этой худышки, которую впервые увидел всего лишь несколько часов назад.

3

Местом сбора христиан в Дрепануме служило скромное, неказистое здание, которое раньше, видимо, использовалось как магазин или склад. В нем ничего не было от величия знакомых Константину храмов Юпитера, бога-покровителя Рима, или значительно более строгих святилищ Митры, куда ходили поклоняться многие воины.

Комната оказалась заставлена ровными рядами скамей, в основном уже занятых посетителями. В одном ее конце находился простой алтарь — проще сказать, стол, покрытый скатертью, на котором стояли тарелка, тоже накрытая расшитым полотном, кубок и графин вина. Позади стола виднелся крест из кованого серебра, вероятно самый дорогостоящий предмет в этой комнате, с горящей перед ним единственной свечой.

Собравшиеся, заметил Константин, совсем не отличались от тех, кого ему доводилось видеть в римских храмах. В некоторых из них он узнал горожан, которые попадались ему на глаза во время его предыдущих наездов в Дрепанум. Другие носили на себе одежду погрубей — одежду рабов из городских окрестностей, которые обрабатывали землю, принадлежавшую землевладельцам.

Они втроем уселись на последние места, и вскоре через дверь в задней части дома в комнату вошел священник, о котором говорила Минервина, Феогнид из Никеи. Это был рослый мужчина с тонкими, точеными чертами лица греческого ученого и мистика, увенчанного высоким лбом и седеющими волосами.

Белое одеяние священника украшалось лишь далматиком из роскошной ткани, собранной складками вокруг его шеи. На нем золотом был вышит странный узор, который, оказывается, состоял из греческих букв: «йота» — «хи» — «тау» — «йота» — «сигма», но расположенных в необычном порядке: они не складывались ни в одно известное Константину слово. В центре буквы оказались выше, чем по краям, и в целом получалось очертание рыбы[37].

Константин уже готовился попросить Елену растолковать ему смысл странного акростиха, когда заметил у основания чеканного креста тщательно отполированную дощечку, на которой по-гречески было выжжено каким-то раскаленным инструментом: «Иисус Христос Теон Иос Сотер». И даже при своем несколько ограниченном знании греческого он узнал слова: «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель», которые и послужили основой для акростиха. Около алтаря находилось небольшое сооружение для чтения, или кафедра проповедника. Подойдя к нему, священник поднял руки и стал произносить слова молитвы, к которой присоединились и все остальные. Это заклинание, доселе еще незнакомое уху Константина, казалось ему до странности простым и прекрасным: