Олег Фурсин - Барнаша Страница 16

Но это римляне, а соотечественники? Его соотечественники пылали к нему непримиримой враждой. Он оставался для них похитителем царства Давидова, чужеземцем и тираном.

Во всяком случае, таковым считала его собственная жена. И не преминула ему это высказать, когда он вернулся в Иерусалим.

— Ты убийца! — кричала она. — Руки твои в крови Хашмонеев!

Донельзя уставший от всего этого царь отвечал ей спокойно:

— Хашмонеи — тоже убийцы, Мариамна. Думаю, что отец мой был отравлен не мною, и не моим несчастным братом, в чьей смерти, кстати, повинен Антигон. Все списали на войну… Но не я развязал эту войну, любимая. Мне просто повезло в ней больше других.

— Чем помешал тебе мой несчастный брат? совсем ещё мальчик…

— Мальчик? — Он схватил её за руку, швырнул на ложе. Ему не нравилось, когда она стояла перед ним вот так, выпрямившись, всем своим видом выказывая свою независимость. — Мальчик!

Ирод крупными шагами мерил комнату. Попавшаяся по дороге ваза с фруктами оказалась на полу, отброшенная царем. Вслед полетел золотой подсвечник. Он был исполнен в виде амура, державшего лук и стрелу, стрелой и была свеча. Мариамна не любила многие окружавшие Ирода вещи: с её точки зрения, они были языческими, богопротивными.

Голос царя, когда он начал говорить, был исполнен язвительности.

— Мальчик, ты говоришь? Мальчик — это твой Александр, или Аристобул, милая! Ионатан был первосвященником, и первосвященником из рода Хашмонеев. Может, он и был неплох сам по себе, но твоя матушка полагала сотворить из него нового царя. Ты не думаешь обо мне, хорошо, я этого не достоин. Но твои сыновья?! Что было бы с ними, захвати Ионатан власть?

— И ты, воин, испугался мальчика? А меня ты тоже боишься?

Ирод не отвечал, понимая уже, о чём пойдет речь. Иосиф мог бы промолчать о поручении, но от большого ума рассказал обо всем царице. Дабы убедить её в великой, всепоглощающей любви царя.

— Так что, что я должна думать о человеке, который хочет меня убить? Ты говорил мне о своей любви, не так ли? Что это за любовь, о царь? Которая сеет вокруг себя одну только смерть?

Долго он стоял над ней, ощущая невозможность их примирения, несбыточность их любви как самое большое горе своей жизни. Слишком они были разными. Она права — он чужак в её мире. Да только ведь и она была чужой. Его женщина, им обожаемая, мать его детей. Как такое возможно, что в его собственном мире чужой оказалась она? И всё же…

Он опустился на колени рядом с ложем, пылающий лоб устроил на ее коленях. Обхватил руками её бедра. Она не оттолкнула, не сделала попытку вырваться.

— Милая, — говорил он ей, — я не виноват, вернее, не так виноват, как это кажется тебе. В недобрый час мы с тобой обрели друг друга — среди враждующих семей и даже народов. Я вздумал примирить эти народы любой ценой. У этой мечты есть уже будущее, это наши дети. Помоги мне, Мариамна. Давай забудем наше прошлое, я — своих погибших, ты — своих. Начнем заново…

В тот раз им это удалось. Через десять лет после их свадьбы — нет. Безмерно уставший от бесконечных столкновений, ссор и интриг Ирод подал ей чашу с отравленным вином.

И не было в мире человека несчастнее его, когда он остался без этой женщины. Он погубил свою Клеопатру, чтобы не погибнуть самому. Он считал, что ещё многое должен сделать, а она стоит на его пути.

Мариамна ушла, он ещё многое успел сделать. Ещё восемь раз был женат. Покровительствовал Олимпийским играм и даже был их распорядителем. Построил бесконечное число крепостей, дворцов. При нём страна была восстановлена в тех пределах, которые положил Давид, а потом стала больше.

Он невозможно тосковал без неё. Приступы головной боли в затылочной области, случившиеся с ним после её смерти, с расстройством умственных способностей, сегодня были бы расценены, вероятно, как кровоизлияние в мозг. Он выжил. Но всё чаще говорили о нём как о тиране и деспоте. Всё чаще его поступки были поступками страшными. Он казнил — тёщу, детей, его ненавидевших, подданных. Правда, не было того, что приписали ему христиане. Избиения младенцев — не было, это просто страшная библейская сказка, оставим её на совести тех, кому она была нужна, чтобы приурочить её к пророчеству Иеремии[65]. Не было и приказа казнить цвет иудейского общества, дабы облечь в траур страну, которая могла бы начать веселиться по его смерти. Ибо его приказы, даже в то время, когда он медленно и страшно умирал, его приказы — выполнялись. Умертвили же сына его, Антипатра, за день до смерти отца. Что ему знатные иудеи, когда он не пожалел жену. И её детей, бывших его надеждой. Её первенец, Александр, писал ему письма приблизительно такого содержания: «Я злоумышлял против Вас, ничего нет надёжнее этого честного и прямого утверждения. Так что бесполезно пытать стольких людей, чтобы у них вырвать признание в том, в чем я охотно сознаюсь. Ваш брат Ферора, Ваша сестра Саломея, все ваши доверенные лица и верные слуги, все ваши друзья и даже друзья ваших друзей вступили в этот заговор. Нет среди ваших многочисленных подданных ни одного, кто бы не желал скорейшего избавления от Вас, в надежде обрести со смертью тирана спокойную жизнь». Ирод читал, и перед глазами его вставала Мариамна. Он убил её тело, но не сумел убить дух. И для этих, бывших его сыновьями, он был чужим.

Они, иудеи, были малочувствительны к земному, осязаемому величию. К обычным человеческим поступкам, вызванным состраданием, — у него ведь оно тоже было! Иначе зачем бы он раздавал им зерно в голодные, неурожайные годы? Но всё было бесполезно. В память о ней и в награду им за то, что они дали ему Мариамну, он выстроил Храм. И пока строил, был вынуждаем ими доказывать без конца, что это — богоугодное дело. Благо, по ночам шли дожди, к утру ветер разгонял облака, и светило ясное солнце. Они сочли, что работа его угодна Господу…

А какая была работа, какая работа! Тысячу священников обучили строительному мастерству, чтобы производить работу внутри Храма, куда лишь священники могли войти. Были заранее заготовлены все строительные материалы, около тысячи телег для перевозки камня. Ни на минуту не прекращалось служение в Храме, где сорок шесть лет подряд шло строительство. Белый камень, лазоревый камень, и даже серебро, золото — они были, как ничего не стоящие побрякушки. Ирод срыл верхушку горы, удвоив Храмовую площадь, возвел мощную подпорную стену, засыпал пространство между стеной и Храмовой горой землей. Он мог быть доволен собой. Кому не довелось видеть Храма, восстановленного Иродом, тот не видел ничего истинно великолепного, — так говорили его современники, даже те, что ненавидели его. Ходили слухи, что сам он, рассматривая свой Храм, нередко бормотал: «Видишь, Мариамна, я это сделал. Не вы, Хашмонеи, а я. Теперь ты не можешь сказать, что я совсем здесь не нужен. Не можешь».

Что она могла ответить ему из могилы? Сказать, что римский орел над Храмом и базилика, возвышающаяся над ним так, чтоб Ирод мог видеть и недоступный двор священников — в его, Ирода, духе? И потому она всё равно права — он не еврей, и никогда им стать не сможет…

11. Галилея

Невидимы нити, которые связывают каждого человека с его родиной. Невидимы, но прочны как никакие другие. Наш облик, речь, привычки поведения — всё из этого времени. Из времени детства, когда познавали мы мир. Никогда позже эти рассветы и закаты, эти небеса, поля, вода, — никогда всё это не окажет на нас такого влияния. Потому что в детстве мы видим это — впервые. И ложится на душу навеки, становится частью тебя самого родина. И до седых волос, до самой смерти ты — её неотъемлемая часть, даже если покинул её навсегда…

Галиль — так звали свою страну местные жители, пастухи и землепашцы. Она была частью Израильского царства еще при царе Давиде, с ветхозаветных времен.

Намного позже израильский царь Пэкаха[66] не смог устоять под ударами ассирийцев, и Галилея была захвачена ими. Победители обычно довольствовались разграблением побежденного народа, облагали его данью и брали обещание покорности, которое вскоре, впрочем, побежденными нарушалось. Ассирийцы же первыми в истории применили другую тактику. Чтобы парализовать силы побежденного народа, они отняли у него верхи, переселив их в отдалённые местности. Прошло всего несколько десятилетий, а пророк Исайя уже называл эти места языческими, так постарались иноземные владыки. На месте разрушенного Израильского царства ассирийцы поселили представителей различных народностей и племен из непокорных вавилонских городов. В Галилею вошло идолопоклонство, и чужеземные боги почти вытеснили из голов и сердец Бога Авраама, Исаака и Иакова. Шли годы, и жители Галилеи все более забывали те времена,

Когда выходил ты, Яхве, от Сеира,когда шёл с поля Едомского,тогда земля тряслась,и небо капало,и облака проливали воду.Горы таяли от лица Яхве,от лица Яхве, бога Израилева…[67]

Вслед за окончательным падением Израильского царства[68], намеренно смешанное ассирийцами население Галилеи всё более отдалялось от культа Яхве. А после падения Иудейского царства[69] и реформ Ездры и Неемии[70], направленных на обособление Иерусалимской храмовой общины от всех остальных областей Палестины, культ Яхве практически угас на земле Галилеи.