Всеволод Каринберг - Чёрные паруса Анархии Страница 16

"Новый мир" этот принес с собой высокий, обросший рыжими волосами, одетый в пышные одежды белый европеец, и от него теперь зависела судьба воинов. Татуировки на телах в виде священных знаков, птиц и рыб сменили воины на другие ценности: татуировки в виде штанов, чулок, рубашек, изображений кружевных воротников и манжетов. Высокой ценностью стали не венки на голове, цветы в ухе и цветочные гирлянды на шее, а стеклянные бусы цивилизованных колонизаторов. В барабанах судьбы не звучал теперь ритм мировой гармонии, и голоса женщин не пели "хулу", призывая новые души на Острова, — гавайцы отпустили струны испанских гитар и запели грустные или восхваляющие псалмы из книг миссионеров.

Теперь полинезийские мореходы не искали родственные души на других островах, обмениваясь именами с соотечественниками Великого Океана и поедая "калли", — поросенка зажаренного в земляной яме. Не искали райских птиц, чтобы делать из их ярких перьев накидки жрецам. Слова, говорят, занесенные в Океан финикийцами-мореплавателями: mate — мертвый, mara — горький, te Atua — имя бога и te pae — сторона, — стали конкретно материальны, без возможной двойственности этих понятий. Исчезли мифы, рассказываемые на собраниях островитян, — исчезла гармония жизни, прагматичный, плоский мир европейцев вытеснил дух "Алоха", оставив его только в приветствии аборигенов. Из некогда 400 тысячного гавайского населения островов осталась десятая часть, и сами острова активно заселяются китайцами и филиппинцами для работы на опустелых плантациях, на очереди — японцы, когда товарное производство выбросит на внешний рынок новую партию рабов.

Ушла эпоха Великих географических открытий, приближая окончательный раздел колониального мира, — и ушла навсегда, зрея будущими войнами за передел захваченного? Было-было величие духа поисков иного. Дикий райский сад вечных странников Океана. Пропасть культурная непреодолима? Тотально унифицируемый европейцами — окружающий мир уничтожается, — и должна погибнуть свобода разнообразных народов под напором наглого и жадного капитализма? Чем они уничтожили эту свободу — деньгами, товарами или величием духа? Насилием сильного — над застигнутыми врасплох, навязыванием наивным туземцам иного проекта мироустройства, основанного на тотальной лжи и соблазнах тотального рабства!

Бакунин сошел на берег. Впервые он почувствовал, что свободен. Канаки были доброжелательны, европейцы глубоко отчуждены — не вступали в разговоры с транзитными пассажирами из Шанхая.

Прогуливаясь по столице О-Аху, Мишель, ошалевший от длительного плавания по прозрачнейшим водам Океана, никак не мог осознать себя "матросом на берегу", по-английски — "сукиным сыном". Его все еще качало, словно он пьян был давно, и встречавшиеся проститутки принимали его за своего клиента.

- Кто ты? — спрашивали жрицы любви рядом с кабаком. Среди них не было аборигенок, а в основном — страшненькие толсторукие тетки — американки, и широкобедрые с хищными лицами азиатки.

Но наш очарованный странник не знал, что ответить курвам.

Дефилировали мимо норвежцы и датчане в широких кепи с китобоев, наглые американцы в мятых котелках задирали прохожих, стайками передвигались сдержанные китайцы с косами до пояса из Кантона и Шанхая. Три девицы, веселые и задорные, возможно пьяненькие, хватали всех подряд за полы сюртуков. Им явно было лет пятнадцать, шестнадцать. Все трое в платьицах с рюшечками. Одна — темноволосая испанская метиска из Сан-Франциско, другая — небольшая девочка, наиболее нагловатая, в ажурных чулках и пышных подвязках на ногах, с презрительно искривленным ротиком — итальянка из промышленного Милана. Последняя — стройная, с идеальной фигурой в облегающем прелести платье и глубоким передним разрезом юбки длинноногая негритоска с чувственными навыверт полными губами, — бразильянка.

- Вот аю фром...? — спрашивала волнующим грудным голосом смуглолицая красавица, оценивая его крупную фигуру, — и Мишель застеснялся своих европейских одежд.

- Эназе тайм, — говорил он, смущаясь созвучием "аю" с японским "ай", вспоминая свои похождения в иокогамской "иосивари".

Пытаясь поговорить с портовыми проститутками, он не заметил, что их сопровождает крупнолицый, с большими глазами, словно перевернутыми вверх дном, абориген. И там, где факела по центральному проспекту почему-то погасли, — его оглушили ударом по голове.

Очнулся Мишель под шипение волн на песчаном пляже. Вышедшая из-за туч луна слабо освещала ночной рай Вайкики.

Бакунин поднялся с песка, пощупал крупную шишку на голове, и опустевший карман. И понял, что он не просто пассажир с судна, а освобожденный от всяких привязанностей к прошлому безродный маргинал. Он побрел по песку, словно по снегу Сибири, в черный простор пляжа на огонь костра, вдоль прибоя у воды, не теряя направление.

Вокруг трепещущего от берегового бриза костерка собрались широколицые мелкие братья по разуму, — никак не обогнешь их стороной. Мишеля обступили полуголые по пояс канаки.

- Вот ю фром? — сурово запросили пароль.

- Россия.

- Руси-руси, — загалдели пьяненькие, у некоторых изо рта сочилась пеной слюна, — Камсятка.

Они протянули бутылку Бакунину. Не беря ее в руки, Мишель понюхал, в нос ударил запах плохого самогона.

- Ноу, сенкс.

Мишель улыбнулся на прощанье, туземцы снова уселись на песок вокруг метущегося на ветру огня. Бакунин ушел с пляжа на плотную землю, где редкие горящие факела на длинных шестах, воткнутых в обочину дороги, освещали путь.

Глава №15

Маргиналы и революция в Париже

Февраль-июнь 1848: опьянение революцией, невероятная жизнеспособность, освобождение от уз социума, ощущение полной своей неуязвимости для "старого мира", демоническая власть над стихией разрушения, ясность целей освобождения человеческого духа — руководило М. Бакуниным.

Я вставал в пять, в четыре часа поутру, а ложился в два; был целый день на ногах, участвовал решительно во всех собраниях, сходбищах, клубах, процессиях, прогулках, демонстрациях; одним словом, втягивал в себя всеми чувствами, всеми порами упоительную революционную атмосферу. И нес эгалитаристские и революционные идеи в казармах монтаньяров.

Кто ломал тогда французскую "девственность" — неужели только франко-социалисты? А может — революционные "пассионарии". Вдруг стало понятно, что есть некая культура "андеграунда", где идеи бунта и террора развиваются обвально в маргинальной среде. И культура "буржуа", с ее мельтешащей, как вымпелы на ветру, зрелищностью и, якобы, доступностью "красивой жизни" — ничего не может изменить в этой среде. "Нет" — иллюзиям современного благополучного буржуазного общества! Трещит по швам лоскутное "космополитичное" одеяло Европы.

...Буржуазные позитивисты — это люди комильфо, а не скандалисты. Они ненавидят революции и революционеров. Они не хотят ничего разрушать, и, будучи уверены, что их час придет, они спокойно ждут, что противные им вещи и люди разрушатся сами собой. В ожидании они " mezza voce " ведут настойчивую пропаганду, притягивая к ней более или менее доктринерские и антиреволюционные натуры.

Кто такие маргиналы? Я не рассматриваю тут все их типы. Оторванные от владения землей, истоков жизни на данной территории, по большому счету — от Отечества, а с ним — и от Бога, ведь "Отец нам — ВСЕМ заповедовал землю, чтобы мы размножались и процветали". Народы понимают это, защищая свое право на землю и женщин от захватчиков. Отсюда — атеизм.

Маргиналы оторваны и от собственности, привязывающей к социуму, а с ним — к национальному единству деловых людей, буржуазии, и от работы, как средства существования для плебса. Отсюда — интернационализм.

Маргиналы активно оттесняются от права на голос, от традиционных средств коммуникации социума, от консолидации сторонников своего мировоззрения.... Отсюда их тайные революционные общества.

Вырванные с корнем из социума, маргиналы, загнанные владельцами земли в тупик, — что они будут делать?

Обезличивая людей с разной культурной и моральной ориентацией, создавая армию обездоленных, готовят горючий материал для будущей войны.

...Эта неумеренность, это неповиновение, этот бунт человеческого ума против всякого навязанного предела — либо во имя господа Бога, либо во имя науки — составляют его честь, тайну его силы и его свободы. Именно домогаясь невозможного, иного, человек всегда осуществлял и распознавал возможное, а те, которые благоразумно ограничились тем, что казалось им возможным, никогда не продвинулись вперед ни на один шаг.

В аполитичном "христианском" мире Запада на улицу вышла новая сила, противостоящая и убаюкивающей идеологии политизированной религии — христианства, — и буржуазной безалаберности кастрированного Социума. Это выглядит как возврат к живым архаическим основам завоевания жизненного пространства, противостоящих традиционным институтам современного национального государства. Преддверие глобального теократического государства на основе наиболее активной идеологии — последовательной монотеистической религии, масонства, или всеобщей революции, разрушающей любые государства?