П. Васильев - Суворов. Чудо-богатырь Страница 16

«Все что ни делается — к лучшему, — решил он, нужно хорошенько всмотреться в их лица, расслушать их разговор — быть может, это и пригодится. Они пробираются в Гирсово — значит он занять нашими войсками, очевидно Румянцев перешел в наступление…

— Итак, дорогая графиня, — начал молодой человек в серой куртке, — вы не только бесстрашная, но и гениальная женщина. Подумать только, поселиться в центре русской армии, сдружиться со всеми главными ее начальниками, жить ее жизнью, радоваться ее радостями и печалиться ее неудачами, устраивать для больных и раненых лазареты, и в тоже время держать французского министра и турок в курсе дел! Да разве это не гениальность… Моя деятельность, дорогая графиня, скромнее, но зато нелегкая. Если бы вы знали, какого труда стойло обучить этих собак турок отвыкнуть от азиатских приемов и выдрессировать их на европейский лад, а потом вся эта азиатчина… ух как надоела… с каким удовольствием вспоминаешь Париж…

— И бульвары, — улыбнулась графиня.

— Бульвары, нет, даю вам слово, Анжелика, как только окончится эта проклятая война и министр заплатит мои долги — ведь я заслужил же это — когда вы сделаетесь моею женою, мы заживем спокойной жизнью буржуа… Ведь не мерзавец же я в самом деле, и если поступаю теперь против совести, так потом все заглажу… А как бы я хотел, чтобы русские побили хорошенько этих негодяев турок, да увы… не в наших с вами это интересах.

Молодая женщина сидела в задумчивой позе.

— Вы говорите, что вы не мерзавец. Нет, и вы, и я, мы оба мерзавцы.

Маркиз де Ларош весело расхохотался.

— Ну в такой компании, как вы, я с радостью готов быть не только мерзавцем, но и похуже.

— Вы шутите, маркиз, а я говорю серьезно. Быть может, вам ваша мерзость менее бросается в глаза, вы живете среди турок. Я в другом положении. Я живу среди рыцарей в полном значении этого слова, живу среди людей, с радостью жертвующих своею жизнью за идею христианства, за освобождение христиан. И я продаю этих рыцарей-крестоносцев, я жестоко обманываю их любовь, их доверие ко мне… Это ужасно, подчас мне кажется, что я сойду с ума…

— Знаете ли, — продолжала она, немного помолчав, — в Париже, да вообще в жизни, я не встречала порядочных, честных людей, или Выть может в сутолоке светской жизни не замечала их, иначе, какие бы не сулило мне ваше министерство блага, я не взяла бы на себя то поручение, которое выполняю теперь. Мне не раз приходила мысль бросить мое ремесло, но как… Признаться во всем русским — они великодушны, они меня отпустят, но это значит потерять их уважение, то уважение, которым я живу, которое поднимает меня в собственных глазах… уехать из армии, тогда ваш подлый министр меня обличит… О, он умеет закабалять людей, — с гневом и горечью воскликнула молодая женщина.

Маркиз посмотрел на нее подозрительно.

— Рыцари, крестоносцы, великодушие… доверие, — тянул он, саркастически улыбаясь… — Уж не завелся ли там у вас рыцарь, дорогая графиня? Уже не тот-ли, как его, князь Сокольский, адъютант Румянцева?

— Замолчите, — гневно вскрикнула графиня и, как бы про себя промолвила по-русски, — как метко называет их Суворов, «безбожные французишки», ничего святого.

— О, вижу вы не даром провели время в русской армии, научились говорить по-русски.

— Точно так же как и вы по-турецки. Не научила ли вас этому красавица Фатьма.

— Фатьма — это вы мне за Сокольского, ну помиримся, дорогая Анжелика, не будем ссориться, поговорим лучше о деле. Итак, мы едем теперь в Гирсово, вы направляетесь к Суворову с предписанием оказать вам содействие для устройства лазарета. Я ваш управляющий, родом швейцарец, bon, bon…

— Если вы своим легкомысленным поведением не изобличите в себе парижанина.

— Не лестного же вы мнения, графиня, о нас, парижанах.

— Может быть, не лестного, но верного. Вы знаете, как вас называет герой Суворов — «безбожные французишки», и он прав. Скажите, что у вас святого?..

— Однако, графиня, кто бы мог подумать, со стороны глядя на нас, что мы в недалеком будущем муж и жена.

— В недалеком или далеком, говорить пока не станем. Пока мы союзники и должны работать сообща. Помните, что бедный Вогеску не должен пострадать, мало того, он не должен терпеть никаких неудобств…

— И не должен быть выпущен на свободу, пока не окончится война и пока графиня Анжелика Бодени не уедет во Францию и не сделается маркизой де Ларош, не так ли, графиня?

— Так, а пока у Суворова в лагере вы замените Вогеску… в письме Румянцева ни фамилия, ни национальность моего управляющего не названа. Могут думать, что вы едете со мной из Бухареста, а о том, что Вогеску теперь у турок в плену, говорить незачем.

— Bon, bon… мы поедем этой стороной Дуная. Нам проводник не нужен: натолкнемся на турок — у меня паспорт турецкого полковника и приказ визиря оказывать содействие; встретим русских — у вас письмо Румянцева… О, как глупы эти русские…

— Не смейте так говорить, — гневно вскричала графиня, — скажите лучше: «О, как подлы, как низки мы!»

— Ого, как вы, однако, обрусели, моя милая; боюсь, трудно будет обратить вас в француженку.

Молодая женщина презрительно улыбнулась.

— Об этом будет время поговорить после, а теперь скажите, что вы будете делать, когда узнаете, высмотрите и вынюхаете все, что вам нужно в русском отряде.

— Фи, какие выражения… вынюхаете…

— Не в выражениях суть, я вас спрашиваю, каким образом вы обратно переберетесь к туркам, не возбудив подозрений?

— Каким образом? Пока я сам не знаю… в делах я поэт, графиня, и действую по вдохновению… Как-нибудь исчезну… вблизи Гирсова крупный турецкий отряд… я могу поехать на охоту, попаду в плен, вы придете в ужас, ваши рыцари крестоносцы пожалеют, пожалуй, поклянутся отомстить за меня.

— Нет, вы уж лучше не поступайте по вдохновению, а сделайте так, как я вам скажу. Это будет виднее на месте. А как приедете в Гирсово, вы ваш паспорт и приказания визиря передадите мне… у меня под корсажем они будут более скрыты от любопытных глаз, чем у вас.

— Под корсажем! Ах мерзавец визирь, мог ли он рассчитывать на такую честь…

Холодный презрительный взгляд графини остановил болтливого француза на полуслове.

— Однако, графиня, вы чертовски предусмотрительны.

Разговаривая, маркиз уплетал сыр, запивая его красным вином, графиня же едва прикоснулась к ветчине.

Солнце стояло уже высоко на небе, когда молодая женщина заметила своему спутнику, что лошади уже отдохнули и что пора продолжать путь.

— Но вы, вы, графиня, устали, путь долог, вам следует уснуть.

— Не теперь, спать еще будет время, а сейчас в путь.

Спустя полчаса молодые люди в сопровождении цыгана-проводника мелкой рысцой выезжали на проезжую дорогу.

Вольский не мог прийти в себя от сделанного им неожиданного открытия и когда опомнился путники были уже далеко.

— Ты знаешь, старушка, кто был здесь у вас? — спросил он старую цыганку.

— Нехорошие люди.

— Ты почему знаешь?

— Не даром я прожила много лет и видела многих людей… У него на лице написано, что он нехороший человек.

— А она?

— Она… она несчастна.

«Она несчастна, — повторял про себя Вольский слова цыганки, — это верно, это слышно в ее речах. Она более несчастна, чем низка…» Это он узнал из разговора ее с маркизом, но старуха, ведь она по-французски не понимает ни слова… и Вольский подивился проницательности цыганки.

— Да, ты права, старушка, а вот и Степан…

На опушке леса показался цыган. Он нес настрелянную им дичь; Вольский с нетерпением ожидал возвращения Степана. Он написал записку Ребоку, в которой уведомлял его о случившемся. Писать он много не мог — не было бумаги. Случайно у него уцелел свинцовый карандаш, которым он нацарапал несколько строк на своем платке, бережно свернул его и отдал Степану, который пошел на разведку. В случае встречи русских разъездов он должен был сообщить местопребывание Вольского и передать платок. Но разъездов Степан не встретил и привез печальные известия: русские снова перешли на ту сторону Дуная, а в Туртукае или, вернее говоря, у его развалин снова собираются турки.

Вольский приуныл. Переправиться на тот берег было невозможно. Отправляться в Гирсово — больше чем рискованно: вся местность занята турками… Но утренняя встреча навела его на отчаянную мысль. Французские офицеры, оказывается, служат в турецкой армии, обучают ее… Он, Вольский, прекрасно знает французский, молодость провел он в Париже, там же получил первоначальное образование и говорит, как парижанин…

Почему ему не явиться в турецкий отряд под видом француза, приехавшего служить туркам? По дороге он попал к русским в плен, бежал, был ранен, цыган спас его от второго плена и проводил к туркам… Идея прекрасная… Он ознакомится с положением дел в турецком отряде, а при первой стычке с русским отрядом он покинет турок и примкнет к своим… Эта мысль придала ему бодрости и он решил во что бы то ни стало привести ее в исполнение. Нужно было подождать только несколько дней, пока француз и молодая женщина не доберутся до Гирсова, чтобы не нагнать их в дороге, а тем временем он несколько оправится и соберется с силами.