Евгений Федоров - Ермак Страница 161

Из Пушечного двора и прилегающих слобод оружие отправлялось в порубежные города, которые сами обязывались изготовлять зелье.

На Руси имелось немало умельцев, которые из серы, селитры и угля делали превосходный порох. Перед походом по боярским, дворянским и поповским дворам разъезжали писчики и объявляли, кто и сколько зелья должен был сдать в войско. В царском указе писалось: «А кто будет отговариваться, что зелья добыть не может, к тем посылать пороховых мастеров показать как зелье варят».

Кольцо любил огневой бой. Душа его ликовала, когда из черных жерл пушек вырывались раскаленные ядра, рокотал гром и от грома тряслась земля.

В морозное утро Кольцо с казаками подкатили к воротам Пушечного двора. Привратник отвел коней под навес и вызвал главного оруженичего, который ведал двором. Пришел статный, русобородый окольничий и, поклонившись, с готовностью объявил:

— Повелено, государем, не таясь, показать вам наше немудрое мастерство.

Оружничий повел гостей в глубь двора. Последний был тесно застроен деревянными строениями. Налево-приказ, посредине площадки-два литейных амбара, дальше-кузницы, формовочные и холодные мастерские. Неподалеку у ворот склады с металлами, железным ломом, а в иных хранились готовые к отправлению пушки. Едкий черный дым угарно носился в воздухе, от него щекотало в носу и першило в горле. Весь двор кругом был черен от копоти и дыма.

Казаки переступили порог литейного амбара. В первую минуту они ослепли от яркого сияния: блистали звезды-искры разливаемого сплава. Постепенно, однако, обвыкли, пригляделись. В середине мастерской стоял полуголый сильный детина со смелыми, строгими глазами. Постриженные в кружок волосы были забраны под ремешок. Литец внимательно следил за раскаленным сплавом, который лился в форму. Работный пошевеливал руками, и на спине его бугрились крепкие мускулы. «Силен человек!» — с похвалой подумал Иванко и подступил к мастеру:

— Как звать?

— Андрей Чохов.

— Добрую, знать, пушку льешь?

Литец усмехнулся, перебрал пальцами мягкую золотую бороденку.

— Как не добрую! — отозвался он. — Сколько старания пошло! Моя бы воля, я такую армату сотворил, что всем диво-дивное…

Полуголые литцы, — крепыши, перемазанные сажей, — озабоченно следили за желобами, по которым струился расплавленный металл.

Мастер покрикивал:

— Не замай, гляди в оба! Не перелить медь…

Кольцо очарованно глядел на работу литцов.

— Веселая работенка! — вырвалось у него.

— Куда веселее! — отозвался работный в прожженном кожанном фартуке, с зелено-бледным лицом. — И за угар, и за пережог дров пеню вноси, а то снимай портки и под плети!

Андрей Чохов нахмурился.

— Ну-ну, Власий, смолчал бы, бога ради. Всякое бывает, — сдержанно подтвердил он. — Наше дело холопье… Сколько души не вкладывай, одна почесть… И огрехи, конечно, бывают… — Мастер вдруг озлился: — Сколько раз тебе, Влас, толкую — не болтай, и плетей будет помене!

Он замолк и отвлекся на литье.

Скоро ослепительный свет стал гаснуть, померкли сияющие звездочки на раскаленной поверхности, и металл приобрел ровный вишневый цвет. Лицо Чохова, озаренное отсветом стынушего металла, порозовело.

Внезапно мастер подошел к Иванке и спросил:

— Из приказных?

— Куда мне в приказные, не с моей душой сидеть в мурье, — смеясь ответил Кольцо. — Казаки мы. Из Сибири прибыли!..

Мастер на мгновение онемел, в изумлении разглядывая атамана.

— Так вот ты какой! — восхищенно сказал он. — А Ермак Тимофеевич?

— Он посильнее меня, да разудалее. И ума-палата! — Для пущего веса последних слов Кольцо нахмурил брови.

— Ах ты, какой ноне праздник у нас! — вскрикнул Чохов. — Литцы, вот они — сибирцы!..

Со всех углов литейного амбара сошлись работные и окружили казаков.

— Любо нам, молодцы, увидеть вас! — искренне признался корявый литец, с обоженной клочковатой бороденкой. — Спасибо, — не погнушались, заехали.

— Погоди! — перебил Чохов и бросился в угол, гда стояла укладка. Он распахнул ее и вынул что-то обернутое в ряднину. Бережно развернул холст, и в руках его оказалась превосходной работы пищаль. Чохов повернул ее так, что блеснули золотые насечки. Влюбленными глазами мастер обласкал оружие, встряхнул головой и решительно протянул пищаль атаману. — Возьми и передай от нас Ермаку Тимофеевичу. Бери, бери…

Иванко бережно рассматривал дар, глаза его заволокло туманом… Литец продолжал:

— Скажи ему, что робим мы одно с вами дело. И то, что добыли казаки, во веки веков в память ляжет.

Слова мастера работные встретили одобрительным гулом.

— По Москве у нас гудошники ужотка песни поют про сибирцев… — гулким басом сказал один из них.

Кольцо прижал пищаль к груди, поклонился низко и сказал в ответ только одно слово: «Спасибо». Больше сказать ничего он не мог — такое глубокое волнение охватило его.

Во дворе оружничий оповестил казаков:

— Наказано великим государем везти вас на поле и показать пушечную стрельбу. В Кремле поджидают вас.

— Айда-те! — скомандовал Иванко и ввалился в сани.

Казаки подоспели во-время. Из Кремля показался длинный поезд из крытых боярских возков, обделанных тиснеными кожами. Впереди рядами выступали несколько тысяч пищальников в алых кафтанах. У каждого на левом плече длинная пищаль, а в правой руке-фитиль. Среди бояр на белоснежном жеребце ехал царь, облаченный в парадные одежды. Голову царя покрывала бобровая шапка, красный верх которой был расшит жемчугом и самоцветами. Толпы народа теснились вдоль улицы. Глашатаи на рысистых конях, с бичами в руках, расчищали проезд.

Иван Васильевич кланялся народу, который жался к заборам, лепился на крышах, воротах и выглядывал из калиток.

Лихой окольничий на рыжем коне, завидя казаков, пристроил их к боярам. Через Москву двигались медленно. Зимнее солнце то вспыхивало пожаром на слюдяных окнах, то искрилось синеватыми огоньками на алебардах, кольчугах и шлемах.

Вот и широкое ровное поле, сверкающее снежной парчой, опоясанное вдали темным ельником. Впереди темнели высокие деревянные срубы, набитые доверху землей и камнями. У края поля тянулись невысокие подмостки, перед которыми наставлены ледяные глыбы.

Царь взобрался на возвышение, уселся в кресло. Пищальники той порой заняли высокие подмостки. Грозный взмахнул платком, и разом заныли пули. От льда полетели со звоном осколки. Пороховой дым потянулся над полем.

Пищальники стреляли метко и дружно.

Кольцо не устоял на месте. Ему самому хотелось показать сноровку. Видя довольное, разрумяненное морозом, лицо царя, он смело подошел к возвышению и поклонился Ивану Васильевичу:

— Дозволь, батюшка государь, и мне показать удаль?

Царь благосклонно кивнул головой. Казак легко взбежал на подмостки и, припав на колени, с хода стрельнул из пищали по ледяной глыбе. Синие искорки брызнули из под пули, глыба раскололась звонко и, сверкнув зелеными гранями, распалась на кусочки.

Грозный улыбнулся и сказал окольничему:

— Добрый стрелок. Вон кол вбит, пусть шапку накинут…

Только шапка замаячила вдали, Кольцо вскинул пищаль и стрельнул по цели. Подбежал стрелецкий голова и крякнул от одобрения:

— В самый лоб. Молодчага!

Над полем поднялся серый копчик (кто пустил его так и не узнали послы); не успел он забраться ввысь, как взмахнул крыльями и кувырком полетел на снежное поле. Царь подозвал атамана и, глядя на его стройный стан и широкие плечи, завистливо сказал:

— Поди одних со мной годков, а проворство юности. Тебя бы в сокольничьи, да в Сибири такой надобен. На, возьми, казак, второй мой перстень! — он снял с руки золотое кольцо с бирюзовым камнем и вручил Иванке…

Смотр на стрельбище продолжался. Сильные вороные кони, храпя и развевая по ветру гривами, вытащили пушки на больших колесах. Казаки ахнули, — таких орудий им не довелось еще видеть. Среди них выделялись пушки-сокольники, пушки-волкометки и пушки-змеи. Многие на лафетах, изукрашенных позолотой. И каждая пушка имела свое имя, вылитое из бронзы: Ехидна, Девка, Соловей, Барс.

Кольцо очарованно глядел на быстрые и точные приготовления пушкарей.

— Такую рать да батьке Ермаку, — с завистью подумал он. — Всю землю сибирскую прошли бы, до самого моря!

Раздался рев орудий. Ядра с грохотом ударились в срубы, разнося их в щепы. Глыбы земли, перемешанной со снегом, поднялись вверх и рассыпались черной тучей…

Долго длился пробный огневой бой. Когда затих грохот и пушки увезли, на поле с гортанными криками, хмарой вымчали всадники в малахаях. Изогнувшись в низких седлах, желтоскулые, сверкая зубами, они неслись в быстром намете, размахивая кривыми саблями. На боку у всех саадаки, за плечами луки.

— Татары! — ахнул Иванко. — Гляди, братцы, ордынцы на послугах у русского царя. Всякую силу Москва себе приспособила, — тем и могуча!..