Юрий Галинский - Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго! Страница 17

Хан Бек Хаджи, разграбив и спалив Тулу, только вышел со своей ордой из города, его дозорные отряды еще находились в нескольких десятках верст от Тарусы, а триста отборных нукеров уже добрались до тарусской земли и теперь мчались на север, к стольному граду удельного княжества.

За каждым всадником бежали в поводу две-три лошади, колчаны были полны стрел, в руках копья, у поясов кинжалы, к седлам подвешены плетеные щиты, сабли, арканы.

Лихим ночным налетом конников хан шуракальцев Бек Хаджи захватил Тулу, перебил ее защитников и, казнив тульского князя Федора, взял в полон его семью. Весь следующий день бесчинствовали — грабили, насиловали и убивали жителей, вязали молодежь и подростков, чтобы угнать в Крым. Узнав, что из города дня три назад уехала тарусская княгиня, гостившая с детьми у своего отца, Бек Хаджи позвал тысячника-мынбасы Тагая. Возбужденно кружа возле костра, разложенного посредине просторной юрты из разноцветного войлока, хан сказал застывшему у входа Тагаю:

— Слушай, мой верный Тагай! Три заката назад из этого города выехала на полночь жена тарусского коназа Константина. С ней дети коназа. Три! — показал он на пальцах. — Их сопровождает горстка урусутских воинов. Ты должен догнать беглецов и пленить. Это моя добыча! Скачи, Тагай! Да поможет тебе Аллах!

Тысячник отобрал триста отважных нукеров, и не успело солнце взобраться на полуденную высоту, как шуракальцы уже выступили из Тулы.

Пробираясь болотными и лесными тропами во главе своих сотен на север, мынбасы Тагай, круглая, бритая голова которого была изборождена шрамами — следами вражеских мечей и сабель, вспоминал тяжелый, немигающий взгляд Бека Хаджи и с удивлением ощущал, как тревожно бьется его не знающее страха сердце. Что станется с ним, Тагаем, если Аллаху будет неугодно помочь своему верному рабу и он не поймает урусутскую княгиню? Пощады от свирепого Бека Хаджина тогда не ждать. После того, как тот получил тарханную грамоту с алою тамгою от великого хана Тохтамыша, он еще пуще вознесся в гордыне, забыл о тех, кто всегда был верным сподвижником, нещадно карает за любой промах… Но нет, Тагай догонит княгиню! Аллах не оставит его и даст то, к чему он всю жизнь стремился! Он станет богатым и знатным беком! Ведь он со своими воинами верно и храбро служил всем шуракальским ханам. Дрался вместе с ними в Крыму и на Кавказе, на Воже и на Куликовом поле. С мурзой Бегичем едва не утонул в реке, спасаясь от преследования урусутов, а после разгрома Мамая лишь чудом унес свою раненную вражеским мечом голову…

До сих пор Аллаху неугодно было обратить взор на своего раба. Но теперь, кажется, пришел его час! Он пленит тарусскую княгиню! Он прославит себя в решающей битве с неверными! Он дойдет до Мушкаф и установит зеленое знамя пророка на ее белокаменных стенах! Он получит пожалование от великого хана Тохтамыша — тарханную грамоту, если не с красною, то с синею тамгою!..

Так тешил себя надеждами тысячник Шуракальской орды Тагай, ибо, несмотря на то, что владел десятками верблюдов, табунами коней, тысячными отарами овец и многочисленными пленниками-рабами, всегда считал, что обойден судьбой.

Ордынский предводитель не жалел ни себя, ни своих нукеров. Шуракальцы скакали без привалов. Когда лошадь под всадником выбивалась из сил, он пересаживался на другую, шедшую в поводу, затем на следующую — на третью, если имел, или на отдохнувшую первую…. Тагай знал от лазутчиков, что у тарусского коназа сильная конная дружина, и хотел перехватить обоз княгини, пока тот не добрался до города. Он торопил сотников и десятников, а те подгоняли нукеров. Но воины были уже не те, которых вели когда-то за собой Чингисхан и Батухан. Что было надо тем? Немного сушеного мяса, положенного под седло, горстка проса, вода из лужи. Если не было этого, убивали изнуренных лошадей, ели траву, вскрывали вены и пили кровь лошадей. Могли несколько дней ничего не есть, а дрались злее сытых… Но это было давно, теперь же ордынцы уставали, слабели от голода и жажды, робели среди бескрайних лесов и болот, а после Куликовской битвы страшились урусутских воинов.

В тот день гонка была и вовсе неистовой. Выехав на рассвете, татары скакали без остановки до самого вечера. Даже закаленные в битвах онбасы-десятники и жузбасы-сотники едва держались в седлах, не говоря уже о простых воинах. До Тарусы оставалось десятка два верст, но темнота заставила тысячника Тагая остановить погоню. Шуракальцы расположились в лесу неподалеку от дороги. Усталые, голодные, злые… Ко всему, ночь выдалась холодной, даже слегка приморозило, но Тагай не разрешил жечь костры. Нукеры лежали на сырой траве, улегшись поближе друг к другу, чтобы согреться. Некоторые сразу заснули, остальные долго ворочались, тихо переговариваясь между собой. Шепотом сетовали, роптали, чтобы, упаси Аллах, не услыхали жузбасы и грозный мынбасы Тагай…

Крымцы скакали по земле, которая не подвергалась вражеским нашествиям уже много лет. Вдоль дороги — где ближе, где дальше — за эти годы выросли села и деревни, размножился скот. На лугах паслись лошади, коровы, козы. Много людей, много скота. Правда, и на Тарусчину уже дошли слухи, что бессчетные ордынские полчища огнем и мечом пронеслись по завоеванным Литвой русским княжествам в верховьях Оки. Но это было далеко отсюда, люди надеялись, что обойдется и на этот раз, и потому не торопились укрыться в лесных дебрях.

Грозный Тагай предупредил своих нукеров: «Кто отстанет или свернет с дороги, будет казнен!» Но разве удержишься?!.

— Слышал? Хакима, такого багатура, позорной смерти предали! — сокрушался кто-то из воинов.

— Мустафу тоже. Хребет на глазах у всех сломали, — шептал другой. — И за что? За урусуткой погнался, хотел пленить.

— И Хакима жаль, и Мустафу, — вздохнул третий. — С Бегичем ходили, с Мамаем ходили, уцелели. А тут…

— Пятерых из нашей сотни казнили.

— Из других сотен тоже!..

— Тише, тише, — успокаивал их десятник, — на все воля Аллаха. Они нарушили яссу великого Чингисхана. Мыпбасы Тагай сказал: полоним урусутскую княгиню, разрешу нукерам чинить, что захотят. Обратно погоним, каждый богатым станет, увезет с собой столько, сколько сможет. Еще и от хана Бека Хаджи награду получит.

— На чем увезешь? У меня из четырех коней только два осталось.

— У меня один, и тот бежать не может.

— Сколько коней загнали! Лежат на дороге, вороны глаза им клюют.

— Тагай сказал: «Возьмем у урусутов целые табуны».

— Табуны?.. Что-то я их не видел.

— Надо было настоящих скакунов из дома брать. Я вот четырех привел — все целы.

— Дай одного, двух верну.

— Чего захотел!

— Еще один такой день — совсем без лошадей останемся.

— Сотник Махмуд говорит: «Завтра догоним урусутскую княгиню».

— Догоним… Каждый день говорят…

— Если не догоним, плохо будет. У Тарусского коназа много конных нукеров.

— Урусуты — смельчаки, ничего не боятся.

— А когда-то, старики сказывали, духа нашего страшились.

— Мамай во всем повинен, на Куликовом поле славу Орды сгубил.

— Зачем тень Мамая тревожить? Он давно уже ответ перед Аллахом держит…

Наконец в лесу все стихло, слышались лишь храп нукеров да негромкая перекличка дозорных.

Глава 15

— Слава Богу, спасся!.. — торопливо перекрестившись, пробормотал порубежник; снял шлем, вытер рукавом кафтана мокрый лоб. Только теперь, когда опасность миновала, почувствовал, как колотится, казалось, выпрыгивает из груди сердце. И тут же подумал радостно:

«Ушел все-таки от окаянных, ушел! А ведь едва не полонили враги, тогда бы снова прощай, воля, теперь уже, должно, до самой смерти!..»

Мальчонкой Василька угнали во вражий полон. На всю жизнь остался в памяти тот страшный день… Окраина Тарусы, курная бревенчатая изба, отец, мать, малолетние сестренки-близнецы. Во дворе росли лук, репа, капуста, огурцы, у избы несколько яблонь, кусты крыжовника, черемухи, малины. Двор их отличался от других ладным высоким забором, тяжелыми дубовыми воротами да умело сработанным, ярко расписанным петушком вместо обычного конька на крыше избы. Отец Василька Сысой был искусным плотником, без работы не сидел, в доме был достаток, держали лошадь, двух коров, коз, свиней, птицу…

В один из погожих июльских вечеров, когда заходящее солнце расцветило багрянцем воды Оки и зажгло розовым огнем белые облачка на небе, Василько, которому шел восьмой годок, играл во дворе с Пронькой, соседским однолеткой-мальчишкой. Сысой и его младший брат Олекса плотничали — строили надпогребницу. Мать куховарила в избе, исподволь приглядывая за грудняками, что спали в подвешенной к потолку люльке. Сладко пахло истомленным жарой разнотравьем и хвоей, и на душе у детей и взрослых было спокойно и счастливо…