Николай Задорнов - Хэда Страница 17

– А княжна?

– Настоящая аристократка. Заметно было, что ей правилось.

– А папаша сидел, словно его стукнули по голове. – Мы понять не могли, почему он недоволен, – продолжал Шиллинг. – Только потом узнали, что причина не в том, на что мы подумали.

– Так где же этот князь? – спросил Можайский.

– Князь сегодня уехал в город.

– Домой?

– Да. Уехал довольный. Сказал, что очень понравилось. Благодарил адмирала почтительно.

– Как равный равного?

– Нет, пожалуй, как высшего. Они подчеркивают, что Путятин посол императора.

– А дочь уехала?

– Нет, дочь его осталась.

– Она здесь? – изумленно воскликнул Можайский.

– Ах, Саша...

– Где же она?

– В храме...

– В котором?

– За рисовым полем, где бонза Фуджимото. Там с ней и ее дамы. Князь пояснил, что оставляет дочь, чтобы она тут изучала западную живопись и музыку.

– Но это уже не Афонька, господа! – сказал Сибирцев.

– Вот это сюжет! Но вы, господа, хоть разговаривали с княжной? – спросил Можайский. – Ты, Николай?

– Да. Она естественно держалась, любезно говорила. Отвечала всегда находчиво.

– Барон их всех рассадил очень удачно, – подхватил юнкер Корнилов.

– Когда концерт закончился, княжна поблагодарила адмирала и поклонилась ему почтительно. Евфим Васильевич спросил, понравилось ли, как юнкер Лазарев исполнял арию, ответила, что да. Я спросил, хороша ли западная музыка. «Да, очень». – «Верди? Берлиоз? «Турецкий марш» Моцарта? Что больше всего?» Вдруг она мне отвечает по-русски: «Камаринская».

– Ей понравился Григорьев с кларнетом и как прыгал Черный боцман, – сказал Мусин-Пушкин.

– Переводчик сказал, что их восторг трудно выразить. Еще князь хотел посмотреть европейский барабан... А потом спросил, где карусель. Ну мы: домо сумимасэен[24]...

– Сегодня, когда гости уехали, со свежими сплетнями явился в храм Татноскэ. Сказал, что сначала князь испугался духового оркестра...

– Погодите, барон, – заговорил Зеленой, – уж теперь я доскажу. Это я с ним говорил. «Почему князь уехал? Мог бы еще погостить? Почему поспешил? Он недоволен?» – «Нет, он доволен». Тут барон сказал: «Мы готовились к переговорам, хотели заложить при князе Мидзуно второй стапель». И я спросил, для кого князь спрятал в рукава несколько сладких пирожков. Что, вы думаете, ответил Татноскэ? Ответил по-русски: «Князь очень спешир домой. У него в замке остарись очень красивые мородые бряди. Князь оцень беспокоится». И тут же входит адмирал. «Вы что это? Разве можно?» Такой хохот был. «Да вот переводчик рассказывает. Невозможно удержаться». – «Что такое?» Татноскэ все и выложил адмиралу. Евфим Васильевич побагровел. Потом подумал и спрашивает: «Откуда переводчик знает такие слова?» – «От матросов, Евфимий Васильевич!» – «Удивляюсь, что же боцман смотрит!»

– А Татноскэ еще добавил: «Князь очень сожарер на концерто: ему так нравирось. Хотер привезти брядей сюда на концерте». Тут не утерпел Евфимий Васильевич и говорит: «Ваньку-боцмана показать его гарему!» Не стал больше говорить с Татноскэ и ушел в лагерь.

– Вот во что обошлась вам охота!

– Так, господа, значит, этот князь настоящий светский человек! Эгава не ошибся!

– А что же видели вы, где вы были?

– А мы были внутри Японии!

– Мы были вблизи селения, где находится поместье Эгава.

– Прекрасная долина в горах! Рай земной! Право, не стоит пускать туда иностранцев.

– А Эдо видели?

– Нет. Говорят, что Эдо за горой Фудзи.

– У них все за горой Фудзи. Но с какой стороны?

– Только пыль золотая горит на солнце за Фудзи, – сказал Сибирцев. – Поэтому кажется, что там, за ней, грандиозный, сияющий в золоте столичный город.

После работы Хэйбей спросил товарища:

– Пойдем в храм?

– Да, – ответил Таракити, хотя ему не хотелось.

– Может, возьмем с собой еще кого-нибудь?

– Надо идти только вдвоем.

Хэйбей сегодня разговаривал с Путятиным. Адмирал перед концом дня на стапеле смотрел работы. Спросил, не трудно ли пилить, держа дерево ногами. Хэйбей сказал, все плотники работают ногами и руками. Раз Хэйбея спрашивает адмирал, значит, можно отвечать. Путятин сказал, что видит в первый раз. Хэйбей полагает, что об этом можно сочинить смешную песенку, начать теми же словами, что и первую:

Путятин ни атама о[25]...

У горы, за черной рощей кипарисников, стоят на поляне ворота шинтоистского храма – два столба с выгнутой перекладиной. Забора нет. «Похоже на виселицу», – оказал когда-то матрос Яся. Вся деревня знает матроса Яся. Так японцы зовут Ваську Букреева, про которого ходят легенды. Все в деревне любят морского солдата Яся.

За воротами, в двух десятках шагов, гнутый мостик, как Мост Бубна в Эдо, сделан также в виде отрезка обода шаманского бубна, хотя и меньше Эдоского. Дальше в лесу, почти на опушке, – храм, небольшой деревянный домик из новеньких кедровых досок, чистый как душа. Очень таинственно и в сумерках страшновато. Но почему буддийский монах скрывается в шинтоистском храме, у своих соперников?

– Опасно, но пойдем смелей, – сказал Таракити.

Плотники минули ворота и мост, подошли к домику. Там никого не было. В лесу лаяла лисица. Где-то далеко выли шакалы. Но это все ничего. Хуже, что нет монаха.

– Монах исчез? – спросил Хэйбей.

– Значит, он вынужден был так поступить. Он скрылся.

– Да, его нет.

Таракити и Хэйбей пошли к ближайшему буддийскому храму, который стоял пониже, у горы. Вокруг полей пришлось пройти порядочное расстояние. Стемнело. Этот храм обнесен крепким забором. Ворота еще не закрыты. Таракити и Хэйбей вошли в помещение, низко поклонились вышедшему на скрип половиц хозяину-бонзе. Но и тут больше никого нет, никаких гостей.

Таракити положил на алтарь угощение, приготовленное для беглого монаха, а Хэйбей осторожно поставил кувшинчик с сакэ. Теперь у плотников есть оправдание и доказательства. На случай, если с монахом что-то случится, можно все объяснить.

Вечер был такой тихий, что на пути в деревню, у храма Фукусенди, услыхали происходящий там разговор. В храме сборище. Разговаривают бонзы. С ними какой-то русский. Отец Ва-си-ре[26]. Он служит в лагере по христиански? Так в нашей деревне Хэда теперь есть все три цивилизации: буддийская, шинтоистская и христианская! Этого нигде не бывало! А бонза в храме остался очень доволен. Наверно, сейчас напьется. Хотя думать так – грех. Жертвы идут не ему, но, конечно, бонзе разрешается съесть. Это единство понимания, объединение идеального и материального начала. Идея высока, и ей все преданы, а все съедают бонзы. И это, конечно, хорошо. Ну, что же еще? Где же он? Да, дело темное! Может быть, хорошо, что так получилось. Не надо путаться с монахом. Что-то почуял и исчез? Или понял, что с плотниками ничего не получится? Толку ему от нас не будет. Или хотел уговорить креститься, а потом выдать, чтобы начали казнить плотников – мастеров западного судостроения? Известно, что есть дети, которые всегда стараются сломать домик или игрушки, сделанные с трудом соседним ребенком. Разбить в пух и прах, воображая себя при этом самураями, сражающимися за святое дело правды. Конечно, такие же есть и взрослые! Наверно, многие завидуют нам, хотели бы стереть с лица земли наши труды. Но может быть, он желал познакомиться через нас с эбису? Страшные мысли! Говорят, когда срубят голову и она упадет, то ей еще очень больно, особенно от ударов о камни, очень обидно... Лучше, однако, не думать...

А громко говорят! Вдруг послышался знакомый голос. Плотники переглянулись. Это он? Наш монах? Вот он где! Надо поскорей убираться.

Ведь он учил: «Терпеть можно и нужно. Но не двести пятьдесят лет и не без смысла! Восемнадцать эр! В чем выход?»

«В шпангоуте!» – хотел тогда ответить Таракити.

Отец говорит, что на свете много негодяев и они сразу появляются там, где важные дела. Бродяга из тайной секты попал в храм Фукусенди, в очень богатый, хороший храм. Там князь Мидзуно всегда останавливается. А в Эдо монах жил в храме Сиба, так сам сказал.

– Мне кажется, что он не монах, – молвил Хэйбей.

– Кто же он? – испуганно спросил Таракити.

Хэйбей шел подняв голову, о чем-то размышляя, словно глядел в ветви сосен на фоне ночного неба.

– Новое ученье – открыть границы Японии? Он говорит, что ум человеческий еще не в силах этого понять.

– А если он напишет донос?

– Пусть только попробует. Тогда я наговорю на него столько, что он не рад будет.

Да, Хэйбей умеет ответить! У поэта язык привешен. Еще песенку сочинит и слова возьмет из слоговой азбуки, да так, что про монаха прямо не будет упомянуто, но по знакам понять намек можно!