Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов Страница 17

Неудача в работе огромного коллектива – трагедия. Она рождает массу неудачников. Масса надежд, забот, планов внезапно движется под уклон. Изменение курса должно быть тщательно подготовлено. Но объяснять было рано, и он сказал насупившись:

– Автономную навигацию пока оставим в покое. Вы меня поняли?

Смятение отразилось на их лицах: Главный не понял, какую ценную игрушку, какую хрупкую мечту они ему принесли. А он с его обычной проницательностью, внешне маскируемой, с его неприкрытой грубостью, но ценным качеством – проникновением в самую суть – не понял. Они смотрели недоумевая, что случилось? Ведь самое страшное – потерять не опыт и знания, а интуицию, чутье, чувство целесообразности и красоты. Тогда всё в кучу: и не разобрать, что плохо, что – хорошо. В недоумении они толпились перед ним. И чтобы отсечь ненужное, он преднамеренно жестко сказал:

– Всё.

Затем добавил обычным голосом:

– Борис Викторович, я вам направил предложения Академии Наук по тяжелому межпланетному кораблю. Взгляните на свежую голову.

Викторов согласно кивнул, но Иркин вскинулся:

– А стоит?

Главный взглянул исподлобья.

– Стоит.

И добавил мягче:

– Обязательно. Мало ли что могут они нагородить. Мы всегда начинаем. Такова жизнь. – и добавил примирительно, чтобы закрыть предыдущее. – Лучшее – враг хорошего.

"Такова наша собачья доля", – подумал Викторов и кивнул, потому что планы планами, а жизнь жизнью, и не время ещё копья ломать.

– Кстати, по MB: у вас просчитан суточный вариант?

– Вы же знаете…

– Ничего я знать не хочу. Почему у вас не дело, а стоны вокруг? Даю вам три дня. В пятницу доложите.

В отдел Воронихин позвонил из приёмной Главного.

– Лаборатория моделирования? Воронихин говорит. Понимаю, что рабочий день закончился. Задержитесь, я буду через пятнадцать минут. Понимаю, что вам не начальник. Передаю трубку Борису Викторовичу. И не рассказывайте сказки, что никого уже нет, и отсюда слышно, как стучат в домино.

У теоретиков трубки не поднимали. Известное дело, теоретики не могут лишней минуты пересидеть.

– Алло. Это Воронихин говорит. Кто это?

– Мокашов.

– Отчего к телефону не подходите.

– А я из соседней комнаты. Здесь пусто, все уже ушли.

– Я вам сейчас продиктую. Отнесите задание на модель, и не уходите, дождитесь меня.

И далее цифры. Сердце у Мокашова ёкнуло: вот оно, только бы разобраться. Обычно стартовый импульс давался "гибриду" на первом, неполном околоземном витке. Объект уходил с орбиты вне зоны видимости. Но было заманчивым, – задержаться, провериться на орбите и выдать импульс тоже на виду. Тому препятствовали внутренние сложности: гироскопы, хранившие опорное положение, имели ограниченный ресурс, ошибка ухода получалась большой, а сориентироваться по звёздам у Земли мешали помехи. Пылинки, порхавшие рядом после разделения, играли роль ложной звезды. Тут нужен был новый принцип.

Воронихин диктовал:

– Работа по Солнцу и ионному потоку, записывайте. Точность – полградуса, пороги…

Мокашов тщательно записал.

Диктуя задание, Воронихин надеялся задержать лишь сотрудников лаборатории моделирования. Мокашову, как почтовому голубю, оставалось только лишь задание отнести. Но Мокашов наткнулся на Семёнова, крутившего телефон в пустой комнате секретаря. Вместе разобрали задание.

Отношения с Семёновым в последнее время наладились. Мокашов даже его официально наставником утвердил, так как фирму захватила в те дни эпопея наставничества.

– Итак, начинаем серию тематических бесед, – объявил накануне Семёнов. – Не технике нужно учить, а жизни. Технике многие учат, а жизни – никто. Вопросы есть?

– Есть, – отвечал Мокашов. – С чего начать.? Чем заняться сперва?

– Я честно тебе скажу: занимайся комсомольской работой. Совсем не шучу. Со всеми перезнакомишься. Не только ведь знания нужны. Конечно, и знания, но не одни. Работа у нас – коллективная и важны отношения. Здесь все повязаны и впряжены…

Семёнов выдрючивался, но походило на истину. По коридору вечно сновали люди с напряженными лицами, в соседних комнатах надрывались телефоны. Только в их комнате застыла благостная тишина.

– Итак, – продолжал Семёнов, – открываем серию тематических бесед. Первая тема – подвиг… Упорный труд миллионов людей, и человек в космосе. А знаешь, сколько я за этот подвиг получил? Тридцатку новыми.

– Это надо же, – встрял в разговор случившийся рядом Вадим, – у тебя порочное представление о подвиге. За подвиг, видите ли, ему нужно получить.

– Отстань, – огрызался Семёнов, – не мешай учёбе. Учу обыденности. В газетах пишут: миллионы людей, а делает конкретный инженер и получает конкретные тридцать рублей премии.

– Ему, видите ли, мало. Сказал бы, пятерку добавили тебе.

– Я даже готов эту тридцатку на память, под стекло.

– Вы слышали? – обводил Вадим глазами комнату, – он говорит о полноценных тридцати рублях, как о тридцати сребренниках.

– А что в народе говорят…

– В народе правильно говорят: земной поклон вам, строители звездных кораблей.

Теперь многое для Мокашова выглядело по-иному. Если прежде он считал "свободолюбивые сапоги", то теперь точно знал: Игунин не очень успешно карабкается в космонавты, а Семёнов рвётся в начальство по блату на стороне.

… Они прошлись по заданию дважды. Прямо по анекдоту: раз объяснил – не поняли, два объяснил. Сам уже понял, а эти ни в дугу.

– Не нравятся мне фокусы с ионкой, – говорил Семёнов. – Как поведет себя этот самый ионный поток? Иная идея нужна. Смелый кавалерийский наскок. Слушай, а что если? Вот что…. Дарю идею из прежних разработок. Смотри, на отлёте работает датчик по Земле, когда Земля размером с футбольный мяч. Работают две зоны по бокам. Смотри, одну из этих зон выключим, и датчик сработает на орбите по краю Земли. Сечёшь?

Семёнов остановился и гордо посмотрел вокруг, хотя вокруг сейчас никого не было. Наверное, это был для него особенный момент.

– Земля в зону, а её выталкивает, и датчик бьется у края планеты. Скорость косинусом. Объект колотится у края, как муха о стекло. Но скорость все же к экватору затухает, и объект успокаивается. До этой точки вообще не стоит начинать. Здесь ложный захват при ограниченном времени поиска. А в общем считай, тебе здорово повезло. На днях нештатную моделировали, с отказом зон. Модель, я думаю, не успели разобрать. Сразу не разбирают. Мало ли? Попёрло, словом, тебе. Это я определенно говорю. Другие неделями в очереди стоят. Заняться бы этим самому, да ты ведь знаешь. Я здесь – отрезанный ломоть. А с этим можно застрять. Так что, дерзай, а я умываю руки. В моем теперешнем положения, сам понимаешь, мне эти подвиги ни к чему. И не забудь выключить свет.

– Какой свет? – удивился Мокашов. В комнате было светло.

– А тот, что ты включишь потом. Пока.

Насчет новичка Воронихин не строил иллюзий. Он просто хотел сэкономить ближайшие полчаса и чтобы с модели не ушли. А Мокашов действовал на свой страх и риск. Он спустился ниже этажом к огромной железной двери лаборатории моделирования и надавил кнопку звонка. Звонок отозвался где-то очень далеко. Дверь распахнулась, но за дверью никого не было. Он двинулся длинным коридором. С одной стороны его была обычная стена, с другой – стойки моделирующих машин. За ними слышался стук домино. На высокой капитальной стене распластывались огромные линзы аквариумов, в которых в яркой подсветке змеились изумрудные водоросли, ворочались пучеглазые вуалехвостки.

Ему указали на девушку, склонившуюся над выдвинутым аналоговым блоком, утыканном штекерами в разноцветье проводов. Она взглянула в листок задания.

– Вон там корзинка, пожалуйста. Можете выбросить.

Мокашов в недоумении посмотрел на неё. Девушка копалась в блоке, не глядя на него.

– Что? Правил не знаете? Отпечатайте на машинке. И не подписано.

– Кем?

– Тётей.

У неё было строгое, классически правильное лицо, выступающий подбородок, английский стиль.

– Да, я, – заторопился Мокашов, – я вам печатными буквами распишу, готическим шрифтом, славянской вязью.

– Не возьму. Один на днях тоже от вас пришёл, неделю моделировали, а дальше крик на три этажа: в исходном, мол, цифра не та.

– Вы же знаете, девушка…

– Не канючьте, пожалуйста.

Он попытался включить обаяние. “Но существует обратный закон: чем больше – страшилка, тем больше ломается. А эта была все-таки ничего, и ресницы длинные, загнутые”.

– Поверьте, девушка, я – признанный каллиграф, я распишу.

– Знаю, нацарапаете куриной лапой…

– Куриной это у того, кто кричал, – пытался изменить ход событий Мокашов, – а у меня…

– У вас что, гусиная? И что вы свои порядки вводите?

Ну, что с ней поделаешь? Помощи ждать было не от кого. Кругом стойки моделирующих машин. Он полагал было встретить здесь чудеса техники: самонастраивающиеся автоматы с речевым вводом и терминальной настройкой, а перед ним обычные стойки ЭМУ, которые они в студенчестве называли буфетами.