Тейлор Колдуэлл - Монгол Страница 17

Птицы во время полета не издавали ни звука. Даже сильный ветер, казалось, пытался приглушить свои порывы. Он перекатывался через неподвижно застывшие скалы, холмы и долины, подобно огромной тени судьбы, подчеркивая царившее вокруг безмолвие.

В огромной безбрежности медленное движение орды на юг напоминало продвижение муравьев по горным тропинкам. Крохотные и упорные они пропадали между неровными уступами скал, появлялись на плато, устланных полуразрушенными камнями, ползли к горизонту, исчезая в сером полумраке бесконечного неба.

Одна за другой юрты появлялись из земных впадин, грохотали и покачивались, с трудом взбирались на возвышенности. Так и двигалась вперед, преодолевая препятствия, орда, небольшое человеческое сообщество, как будто находящееся в единой огромной утробе. Людей, управляющих юртами, не страшили пустые степи, нагромождение камней и застывший лед ручьев и речек. В душах кочевников всегда горело одно стремление, и они, словно птицы, подчинились инстинктам, а не разуму.

Время от времени на людей обрушивались снежные бури, покрывая ледяной коркой юрты, оглобли и колеса, слепя быков и волов, лица монголов. Временами космическая тишина нарушалась странными громовыми раскатами. Кочевники в ужасе останавливались, прикрывали уши руками и шептали молитвы, а потом продолжали свой путь на юг.

Иногда в небе размытого серо-голубоватого цвета за слоем слой собирались облака, а их нижний край слегка серебрился. Днем немного оттаивала бедная растительность, и ее с жадностью поедали стада овец и коров, лошади и верблюды. Гряды гор и возвышенностей, окружающих долины, порой окрашивались яркими желтыми и пурпурными оттенками, а во время заката к ним присоединялись и сочные розовые цвета.

Глубокие лощины, неровные, извивающиеся, продуваемые ветрами, могли удержать снег только на самом дне. Жалкая пустынная растительность покрывала сухую землю, смешанную с мелкими камешками. Путники все чаще натыкались на жалкие, заброшенные оазисы, шаг за шагом продвигались вперед, старались ускорить движение.

Иногда издалека до Кюрелена, подолгу ночами засиживавшегося у входа в юрту, доносились ужасающие завывания волков — это были голоса дикой, бесконечной Вселенной.

Кюрелен знал, что вскоре предстоит встреча с другими племенами, следующими на юг. Все пытались добраться до пастбищ к северу от песков Гоби, и пока там всем хватало места. Люди думали, что пастбища столь велики, что все могут ими пользоваться, поэтому относились к другим кочующим ордам вполне спокойно, не проявляя враждебности. Мальчики из разных племен ловили рыбу вместе с молодыми монголами из племени Есугея. По утрам и вечерам им приходилось проламывать лед на реках, чтобы получить хороший улов. Бывало, они даже делились с людьми из другой орды едой, доводилось им по случаю заключения смешанных браков устраивать и совместные пиры. Молодые воины с удовольствием выясняли, кто же из них сильнее. Ощущение того, что они избавились от опасности, добавляло сочных красок веселью и пирам.

В плодородных долинах между реками Онон и Керулен зимы были относительно мягкими, а отощавшему скоту хватало корма.

Племя Есугея считало своими пастбища, простиравшиеся примерно к востоку от озера Бай-Кул.[4] В этих местах оно могло охотиться на диких зверей. Жизнь была нелегкой, и временами, когда скота в стадах оставалось мало, людям приходилось месяцами питаться кумысом и поджаренным просом. Охотники уходили далеко от стоянки, спали в снегу, не разжигая костров, чтобы взять хоть какую-нибудь добычу.

Ближе к весне отношения между племенами обострялись, и часто происходили стычки, которые завершались кровавым побоищем. Тогда же молодые воины проводили бессонные ночи, сторожа орду от внезапного нападения или собираясь в отряды, чтобы угнать заблудившийся скот соседей. Иногда люди по нескольку дней не видели никакой пищи, самые слабые гибли от холода.

Однако весной жизнь менялась к лучшему. Кобылы, овцы, коровы отъедались на зеленой и сочной траве, приносили жеребят, телят и ягнят, начинали давать много молока. Члены племени нажирались до отвала. Затем начинался долгий путь на летние пастбища. Он был немного полегче, и люди чувствовали себя веселее.

Вожди племени честно разделяли трудности и голод со всеми остальными членами своей орды. Но воинам все-таки приходилось полегче, ведь от их сил и выносливости зависело существование всех членов племени. Беременные женщины иногда получали дополнительную еду, однако обычно они с детьми могли только доедать то, что оставалось в котелках. Время, когда начиналось весеннее путешествие, — было для всех счастливым. Восстанавливались и дружеские отношения с соседними племенами. Голод уничтожал любовь, терпимость и дружбу, возможно, поэтому его затем с такой радостью топили в потоках свеженадоенного молока, и он оказывался подмятым под копытами новорожденных жеребят, телят и ягнят! Воины, почувствовав прилив свежих сил, ощущая себя живыми и обновленными, томились от похоти и начинали охотиться за женщинами чужих племен. Они, ликуя, возвращались в родную орду, а позади них в седлах рыдали новые пленницы. Обычно подобные поступки не приводили к жестоким ссорам с соседями. Женщины были нужны сильным мужчинам, а, как известно, победителей не судят. Женщины понимали, что если их желают, сражаются за них, пытаются украсть, — значит, они стоят того!

Закончилась зима сияющих алых заходов солнца над замерзшими озерами и белой пустыней. Ночью звезды светили мягче, и луна казалась такой светлой. По пути к летним пастбищам люди наблюдали красные стены и скалы на фоне темно-синих небес, а реки иногда несли «кровавые» воды, окрашенные растворенными в них частицами красной глины. Травы и кустарник сияли всеми оттенками зеленого нефрита, а в пустыне расцвели миллионы ярких цветов. Иногда под дыханием свежего ветерка пригибались к земле и снова поднимались снежно-белые цветы, а синие, розовые и золотистые лепестки взлетали над плато и вершинами пологих холмов, подобно стае экзотических бабочек, а затем устилали землю, как огромный яркий ковер. Домой возвращались неспешно, потому что стада должны были подкормиться, а люди не желали торопиться. Часто по вечерам небо разрывали вспышки молний, а земля трепетала и дрожала от оглушительного эха грома. Вся растительность — начиная от изуродованных кустов и жесткой травы Гоби и до густой травы и ярких цветов — внезапно предалась оргии жизни, и чудилось, что в воздухе раздавалось шуршание быстрорастущих растений, пробивающих толстую, плотную корку земли, казалось, что трава буквально на глазах выросла до колен. Юрты колыхались, скрипели и подпрыгивали, двигаясь по безбрежному зеленому морю. Ветер нес с собой манящие запахи. Иногда на землю падали плодородные дожди, и капли вонзались в нее, как толстые серые копья, а временами превращались в плотные стеклянные стены. От пахучих пряных запахов можно было потерять сознание. Теперь по ночам костры становились центрами веселья, воины громко пели песни и хохотали, сами рассказывали и внимательно выслушивали разные невероятные истории и легенды.

Кюрелен с радостью отправился вместе с остальными на север. Теперь у него на коленях сидел крепкий малыш Темуджин. Они вместе проводили много времени, сидя на настиле у входа в юрту. Казалось, что мальчику нравился дядя, и он часто смеялся. Иногда к ним присоединялась Оэлун, которая опять ждала ребенка и часто жаловалась на свое здоровье. Весна сильно действовала на Есугея, у которого к тому времени появилась парочка новых жен.

Солнце нежно поглаживало теплыми пальцами изуродованную больную спину Кюрелена, ребенок резвился у него на коленях или хохотал, разрывая ручками охапки сладко пахнущих цветов, собранных для него служанками. Иногда его серые глаза темнели, а в чертах лица неожиданно проявлялась примитивная жестокость пустыни, гор и равнины.

Кюрелен много раз одолевал этот путь, всегда с нетерпением ожидал встречи. Среди красных скал и колонн храмов, высеченных ветрами и ливнями из громады камня, тоже красных, как кровь, он всегда выглядывал высокий гранитный холм серо-стального цвета. На жгуче-синем небе скала напоминала профиль спящего великана, который никак не мог проснуться, и лицо которого, обращенное к ветрам и буре, смотрело в небеса. В вечной позе было нечто ужасное и даже отвратительное, думал Кюрелен. Ему эти скалы напоминали дух пустыни, дух судьбы и смерти. Возможно, думал калека, это «создание» погружено в вечный сон, но, вероятно, оно все-таки пробуждается через длительные интервалы времени, и тогда злобно посматривает на мир и, оставив на земле зло и жестокость, снова на века погружается в сон.

Много лет спустя он вспомнил об этом каменном великане, о дремлющей судьбе, когда взглянул в лицо Темуджина.