Наталия Вико - Тело черное, белое, красное Страница 17

– Позвольте поухаживать? – Официант подобострастно наклонил к князю свою напомаженную голову. – Салатик положу…

– Ступай. Все ступайте! – Князь повернул голову к метрдотелю. -Да смотри там, чтоб никто не беспокоил. – Оставшись один, он поковырял вилкой в салате, подозрительно понюхал его и, вздохнув, принялся за еду.

Вернувшийся в кабинет Гучков сел к столу.

– Ну-с, любезный князь, выпьем за все хорошее? – Он одним глотком выпил стопку водки и закусил кусочком хлеба.

– Что у нас хорошего может быть? О чем вы? Вы-то все время больше на фронте проводите, а у нас здесь… – Львов махнул рукой. – Вот, Распутина нет, а еще хуже стало. Раньше ведь как? Все валили на него. Его убили, а ничего не изменилось! Напротив… Положение ухудшается с каждым днем. Мы несемся к пропасти. С железными дорогами опять катастрофически плохо. Они еще как-то держались, но с этими морозами… График падает. В Петрограде уже серьезные заминки с продовольствием. Вон что делается! – Он отложил вилку в сторону. – Разве ж это оливье? Издевательство, да и только. Мерзлый сладкий картофель да мясо… дохлой лошади, как я полагаю. А в оливье-то, сами знаете, картофель и не полагается. – Отодвинул от себя тарелку. – Не сегодня-завтра в городе совсем не станет хлеба. Стачки с ноября. В войсках недовольство. Петроградский гарнизон ненадежен, – продолжил князь, сделав глоток воды. – Весной планируется наступление. Боюсь, однако, до весны не дотянем.

– Да… – Гучков достал из портсигара папиросу и закурил. Облачко табачного дыма повисло перед его лицом. – Замечу, что настроение масс, похоже, перемахнуло через нашу голову, оно уже левей "прогрессивного блока". Чтобы додержаться, по моему разумению, надо взять разгон. Знаете… – он придвинул пепельницу, – на яхте… когда идешь левым галсом, перед поворотом на правый галс надо взять еще левей, чтобы забрать ход… Если весеннее наступление на фронте будет удачным, мы сделаем поворот и пойдем правым галсом. Чтобы иметь возможность сделать этот поворот, надо забрать ход… левее. – Испытующе посмотрел на собеседника. – Для этого, если власть на нас свалится, – стряхнул пепел, – я бы все-таки позвал Керенского. Вы, слышал я, сомневаться стали по его поводу? Убежден, гораздо выгоднее иметь его с собой, чем против себя.

– Он же включен в состав будущего правительства, что вы беспокоитесь? – проворчал князь Львов и, отведя взгляд, расстегнул пиджак. – Кстати, – торопливо продолжил он, словно пытаясь перевести разговор на другую тему, – у него же сейчас в приятелях этот юрист… как его… Аракелов, кажется… Очень перспективный молодой человек… тоже наш… масон… Его можно активнее привлечь к делам. Нет, вспомнил – Ракелов Николай Сергеевич. Знаете?

– Встречал как-то. – Гучков помолчал и небрежно добавил: – Вместе с Керенским. Он, к слову, недавно о помолвке объявил. Надобно поздравить.

– Керенский? – изумился Львов. – Так он же…

– Какой Керенский? Ракелов. И знаете, кто его дама сердца? Ирина Яковлева. Да-да, именно Яковлева. Дочь Сергея Ильича.

Львов положил салфетку на край стола и поднялся.

– Давайте, Александр Иванович, в кресла переберемся, коли и у вас к этакой еде аппетита нет. Так вот, что я вас пригласил. – Князь понизил голос. Гучков подался вперед. – Стало мне известным, якобы Государь начал… – Львов кашлянул в кулак, – интересные планы вынашивать – Думу манифестом своим распустить без указания срока нового созыва и восстановить неограниченное самодержавное правление. В обеих столицах ввести военное положение, а ежели нужно, и осадное, вплоть до полевых судов. Ему уже и проект манифеста приготовили. Вот такие интересные новости.

– Откуда сведения? Не блеф? – нахмурился Гучков, разминая в пальцах папиросу.

– Не блеф… Родзянко уже был у Государя. "Я, говорит, как председатель Государственной думы, умоляю: Ваше величество, спасайте себя! То, что делает ваше правительство и вы сами, до такой степени раздражает население, что все возможно. Вы хотите распустить Думу, и тогда не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать. Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием".

– Так и сказал? – Гучков прикурил. – А что Государь?

– А… – На лице князя Львова появилось отвращение. – Ни-че-го. "Ну, Бог даст, все образуется". Родзянко даже сорвался: "Ничего, говорит, Бог уже не даст, вы и ваше правительство все испортили! Революция неизбежна". И боюсь, что он прав. Ох, прав, Александр Иванович…

– Та-ак… – Гучков принялся расхаживать по кабинету. – Да, первый и необходимый шаг к спасению страны, – остановившись перед зеркалом в золоченой раме, он поправил узел галстука и резко обернулся к князю Львову, – это, безусловно, замена ничтожеств, сидящих в нынешнем Совете министров и в высшем командовании выбранными нами вместе с братьями по ложе достойными людьми. Без Распутина будет легче это сделать. Если не удастся, – снова повернулся к зеркалу, – боюсь, придется поднимать вопрос о физическом устранении царя, – холодно сообщил он своему отражению.

– Оставьте, Александр Иванович! – Львов суетливо достал из кармана часы на серебряной цепочке и посмотрел на циферблат. – Это была бы очередная попытка спасти ситуацию старорусским способом – тайным дворцовым насилием. Я думаю, время сейчас работает против Государя. Он человек мягкий, пока надумает что-то, пока решится… – с легким раздражением проговорил князь, убирая часы. – Однако сообщить это я был вам обязан. Возможно, наши планы потребуют некой корректировки. А сейчас простите – время! У меня еще встреча. – Львов поднялся, положил на стол несколько банкнот и вышел из кабинета.

Гучков стоял, раскачиваясь с пятки на носок. "Мы несемся к пропасти" – всплыли в памяти слова Львова. А царь-батюшка, похоже, мыслит по-другому… Кошка ласково потерлась о его ногу, оставляя на темно-синей шерсти брюк рыжие волоски.

– Пошла прочь! Дура! – Он раздраженно отбросил ее носком ботинка и решительно направился к выходу.

10

Снег непрерывно валил уже второй день. Сугробы, разрастаясь, перекрывали улицы. Ирина быстро шла по заснеженному тротуару. Поднятый воротник шубки был покрыт инеем. Холодный ветер пронизывал насквозь, бросая в лицо колючий снег. Мороз пощипывал нос и щеки. Проходя мимо темной громадины Щербатовского дома, возвышавшегося на противоположной стороне улицы, она с тоской подумала: "Господи, ведь только что все это было – балы, свет во всех окнах, красная ковровая дорожка перед подъездом через тротуар, специальный наряд полиции, руководящий движением подъезжающих экипажей, швейцар у двери в темно-синей ливрее до пят и фуражке с золотым галуном, лакей, помогающий разряженным, смеющимся гостям вылезать из экипажей… А сейчас… Все окна темны, как и во многих других домах, и от этого охватывает мрачное чувство обреченности. Под ногами словно ощущаются подземные толчки, будто какая-то неведомая сила с утробным рыком рвется на поверхность". Она вспомнила, как на днях дочь баронессы Ботмер уверяла ее, что из России надо бежать, пока не поздно. Неужели она права?

Выйдя из переулка и свернув направо на свою улицу, в самом конце ее, возле бакалейной лавки, Ирина увидела огромную темную толпу, которая колыхалась и гудела, как растревоженный улей. Издали были слышны шум и крики. До дома оставался всего один квартал, свернуть некуда, возвращаться и обходить – очень далеко, да и неизвестно, кого еще встретишь на соседних улицах. Подойдя ближе, она невольно замедлила шаг. Толпа становилась все больше и больше. Ирина уже слышала ее неровное, шумное дыхание. Лица людей, столпившихся у входа в бакалейную лавку, были искажены ненавистью. Хозяин, невысокий коренастый мужчина в пальто, наспех накинутом прямо на халат, и молоденький рыжеволосый приказчик с испуганным, бледным лицом, стояли на ступеньках, прижатые к дверям лавки, пытаясь что-то объяснить, однако их никто не слушал – превращаясь в неуправляемую, безжалостную, безликую массу, толпа продолжала напирать. Ирина с ужасом поняла неотвратимость того, что сейчас произойдет. Улица оказалась перекрытой, остался лишь узкий проход, похожий на тропинку в расщелине. "Ну что ж, как там учил Порфирий? Надо надеть шапку-невидимку, а для этого – перенестись центром своего сознания в другое место, проще всего – в воспоминания…"

Ирина медленно двинулась вперед.

"Вчера Ники принес мне маленькую баночку дивного, душистого меда, и…"

– Бабы! Да брешут они, гады! Прячуть хлебушек!

"…и я, зачерпнув ложечкой золотой нектар, с наслаждением впитывала в себя волшебный вкус лета…"

– Мужик на фронте. Дитё третий день не жрамши! А они тут жируют!..

"…а Ники неожиданно поцеловал меня в губы…"

– Да я за дитёв глотку перегрызу!

"…его лицо было настолько близко, что очертания его расплывались, превращаясь в нечто зыбкое, нематериальное…"