Рой Якобсен - Стужа Страница 17

Тейтр пожал плечами и сказал, что вообще ничего не думает, а сбежать хотел еще той ночью, когда они стояли у Агданеса, но Хельги его остановил. Гест проворчал, что он и не заметил. Тейтр съязвил: мол, Гест много чего не заметил, ведь только и делал, что ел да спал. Гест хмыкнул, а Тейтр насмешливо хохотнул.

— Плавать я не умею, — помолчав, сказал он, будто решил пояснить, почему до сих пор здесь.

— А мы в безопасности? — спросил Гест.

— Пожалуй, это зависит от нас самих, — отозвался Тейтр. — Но лес этот мне ох как не нравится, в здешнем шуме ничегошеньки не услышать, да и увидеть тут ничего не увидишь…

Взобравшись на самое высокое место меж огороженными участками, они увидели усадебные постройки на склоне, спускающемся к узкому фьорду. Сели на траву. Солнце стояло высоко в небе. Жужжали насекомые. Птичий хор гремел не умолкая. Гест задремал и проснулся от звука голосов. Тейтр придавил его к земле и шепнул, что лучше им не вставать. Шаги. Приблизились и опять удалились, затихли. Гест с Тейтром не двигались. Наблюдали за усадьбой и своим укрытием, но так ничего и не приметили.

В конце концов Гест решил, что надо спуститься вниз, только в сарай не заходить. Оба притаились поблизости, в высокой траве, и стали ждать. Когда стемнело, опять послышались шаги — работник принес еду. Они видели, как он заглянул в сарай, постоял, безучастно пожал плечами и повернул обратно. Поскольку же узелок со снедью он из рук не выпустил, Тейтр встал и заступил ему дорогу. Работник — он был стар и мал ростом, — словно не веря своим глазам, воззрился на чужака, спокойно поставил узелок на траву, обошел их стороной, держась на почтительном расстоянии, и зашагал к усадьбе.

— Заночуем в сарае, — сказал Тейтр.

Наутро, когда они опять сидели на вершине холма, вернулся Хельги, на сей раз одетый как богатый купец — в шелковом плаще цвета темного бургундского вина, с меховым воротником и расшитой каймой, к луке седла подвешен блестящий щит, седельные сумки новенькие, из светлой кожи. Только лошади те же, и выглядел Хельги еще более встревоженным, чем намедни, перед отъездом. Сообщил, что надобно ехать дальше, в долину Оркадаль.

Путь лежал по узкой тропе, змеившейся через лес, средь высоченных деревьев. Хельги, по всей видимости, хорошо знал здешнюю округу, и в следующей усадьбе, которая была намного больше первой, повторилась прежняя история: он оставил их в лесу, а сам пошел в усадьбу и, вернувшись, указал новый сарай, тоже на отшибе и тоже с прошлогодним сеном, но попрочнее давешнего — дощатый, крытый дерном. С порога они видели огороженные угодья, просторные дома и фьорд. За сараем виднелась частая изгородь, а за ней поднималась к небу горная круча. Тейтр сказал, что тут ему нравится больше, он даже птичий гомон готов стерпеть.

— Здесь живет именитый хёвдинг, — сообщил им Хельги. — Некогда один из самых могущественных в стране, из числа ближних людей конунга Олава. После Свольда Эйрик ярл даровал ему пощаду и ради вящей безопасности женил его на своей родной сестре Бергльот, вот с той поры он и сидит тут на покое, это ему не возбраняется.

Гест спросил, как зовут хёвдинга, однако Хельги будто и не слышал, только проворчал, что в ближайшие дни непременно разыщет Эйстейна и наконец-то свалит с плеч долой это нелепое поручение, продаст товары и отправится на юг, в Бьёргвин,[31] где сбудет остатки, а уж оттуда поплывет зимовать на Оркнейские острова, к семье; после смерти конунга Олава он их там поселил.

— Не по душе мне теперь в Норвегии, — заключил Хельги свою речь, ничего не объясняя, и причин дурного настроения, которое внезапно одолело его, тоже не назвал.

Лошадей он опять забрал с собой.

Время остановилось. Погода была чудесная. И днем и ночью. В сарае они только ночевали, а так все больше бродили в холмах, охотились. Тейтр смастерил лук и учил Геста стрелять. Гест пока что ни разу в цель не попал. Сам же Тейтр добыл нескольких зайцев и олененка, с жадным любопытством освежевал их и разделал. Костры они всегда разводили в низинах, причем в разных местах. День ото дня Гест стрелял все лучше. Тейтр отыскал кустарник с прочной и гибкой древесиной — в Исландии такие не росли — и сделал Гесту лук покороче, из которого тот бил почти без промаха.

Каждый вечер приходил трэль, приносил еду — молоко, мясо, хлеб, иной раз яйца и рыбу. Он всегда молчал, а они ни о чем не спрашивали. Гест заметил, что каждый вечер места себе не находит, мучится тревогой, мыслями о том, что Хельги не возвращается, небось с радостью бросил их тут и уплыл себе восвояси. Но на самом-то деле он просто ждал трэля, невмочь ему было терпеть голод. Ну когда же, когда его тело забудет про это жуткое странствие через всю Исландию?

— Слишком ты мал, — сказал Тейтр, и у Геста не в первый раз возникло ощущение, что дикий человек видит его мысли.

Обитателей усадьбы они видели лишь изредка и неизменно на большом расстоянии. Те начали сенокос — от фьорда вверх по отлогому холму, постепенно и до горной кручи наверняка доберутся; Гест в жизни не видывал столько травы, да и птичий гомон ему теперь не докучал, а Тейтр все чаще твердил, что лес ему по душе, ведь он их прячет, пусть даже в нем не больно-то много расслышишь и разглядишь, но и другие в таком же положении — в общем, все на равных.

Гест с подковыркой заметил, что Тейтр весьма часто меняет свое мнение. Тейтр только плечами пожал: ему-де непонятно, о чем это Гест толкует.

Как-то утром Гест, сидя возле сарая, взял палку и Одиновым ножом вырезал на одном ее конце головку ящерицы. Ящерицу он видел аккурат этим же утром и долго ее рассматривал.

Она словно оцепенела, даже глазки не двигались. А потом вмиг исчезла, ровно сновиденье. Тейтр, пошатываясь со сна, вышел из сарая, заметил Гестову ящерку — она была как живая — и испуганно отпрянул. Гест рассмеялся, выставил палку вперед, будто меч, и помахал ею у дикаря перед носом. Тейтр проворно шагнул в сторону, выхватил у него палку, зубами разгрыз резную головку, а щепки выплюнул на траву.

— Будешь теперь сам улаживать свои дела, — сказал он и зашвырнул палку в лес.

Гест нашел другую деревяшку и, пока Тейтр ходил по нужде в заросли, опять принялся за резьбу. Вернувшись, Тейтр сел поодаль, но украдкой нет-нет сердито на него поглядывал. А немного погодя пересел поближе и спросил, как Гест это делает. Тот показал, и Тейтр тоже попробовал — сперва своим ножом, а затем, поскольку ничего путного не выходило, попросил Гестов. Однако ж, как ни старался, результат был плачевным, и он ломал деревяшки, одну за другой. В конце концов вскочил и в сердцах изломал даже лук, который смастерил для Геста, и все стрелы. Мол, лук этот никуда не годится, надо прямо сейчас пойти в лес, подыскать хорошую ветку, и Гест сам сделает себе новый лук, под его, Тейтровым, руководством. Гест спрятал нож в ножны и сказал, что он не против.

Над луком они трудились весь день. От шкуры, на которой они сидели, Тейтр отрезал полоску для тетивы, снарядил лук и, взявши его в обе руки, сказал, что не верит своим глазам: мол, на своем веку, и в Свенафелле, и во Фльотсли, он перевидал много луков, принадлежавших самым могущественным хёвдингам Исландии и сделанных во Франции, в Ирландии и в Англии, однако равного этому не видел никогда. Но сперва дерево должно просохнуть, озабоченно добавил он, так что снаряжать тетиву должно только перед охотой.

Тут он разом посерьезнел и протянул лук Гесту — как редкостное, но недоброе сокровище, — резко отвернулся и ушел в лес.

Гест окликнул его. Но Тейтр не слышал.

Подождав некоторое время, Гест вернулся к сараю. Тейтра и там не было. Свечерело, настала ночь — Тейтр не появился.

Впервые Гест заговорил с трэлем, который приносил еду, спросил, не видал ли тот его товарища. Трэль помотал головой и вроде как замыслил унести туес с провизией обратно в усадьбу. Но Гест не допустил, забрал съестное и отдал ему пустой туес. Трэль взял его, однако ж уходить медлил, словно о чем-то задумался, и Гест спросил, какая у него печаль. Трэль опять мотнул головой и в конце концов признался, что хотел бы отведать хлеба. Гест озадаченно воззрился на него. А он повторил, что хотел бы отведать хлеба. Гест посмотрел на хлеб, на ячменные лепешки, испеченные либо на плоском камне, либо на железной сковороде.

— Ты что же, голодный? — спросил он. — Не кормят тебя?

Трэль пожал плечами. Гест отломил кусок лепешки, протянул ему, он внимательно рассмотрел мякиш, опасливо сунул в рот и долго жевал. Потом вдруг скривился и все выплюнул, со слезами на глазах, будто наелся отравы. Гест тоже отломил кусочек, пожевал — хлеб как хлеб, вкусный, свежий.

— В чем дело-то? Тебе такой хлеб не дают?

Трэль нерешительно взглянул на него, качнул головой и тотчас поспешно кивнул, словно отрекаясь от признания, пока оно не обернулось бедой. Тут Гесту пришла в голову одна мысль: