Лео Киачели - Гвади Бигва Страница 17

— Что ты говоришь?! — пронзительно вскрикнула Тасия.

— Не может этого быть, Гоча! Кто тебе поверит? Пошутил, верно, кто-нибудь? — возразила догадливая Саломе.

— Дочь — и та против меня пошла, опозорила совсем! — продолжал Гоча. — Все тут были: и Онисе, враль и пустобрех, и эти Бигвы, и она рядышком с ними. Едва увел… Нет, не прощу, ни за что не прощу! Хочет — не хочет, должна покориться…

Гоча прошелся несколько раз взад и вперед, затем вернулся к Найе и крикнул:

— Ни шагу со двора, слышишь?!

Тасии страсть как хотелось вмешаться, успокоить мужа, замолвить словечко за дочь, да не надеялась на себя. Вдруг напутает, а он разбушуется еще пуще. Тасия решила воспользоваться минутным затишьем, храбро погладила Найю по голове и ласково сказала:

— Слушайся отца, дочка… Разве другой кто научит уму-разуму? Товарищи, родная моя, совсем другое дело… — Убедившись в том, что слова ее не вызвали дурных последствий, она продолжала смелее: — Отец говорит: не уходи, дочка, никуда, — ты и не перечь. Ведь я тебя о том же просила, не правда ли? Посиди дома, займись собой, ты уже не девочка, замуж выходить пора. Многие на тебя заглядываются. Все спрашивают, где ты да что ты. И поговорить с тобой не прочь! Попробуй сыщи в Оркети другую такую, как ты! Тебе кое-кто сегодня подарок прислал. Хочешь — покажу? Замечательный подарок… Понравится… Обязательно понравится!

Тасия засуетилась, поспешила в комнату и торжественно вынесла коробку, преподнесенную Арчилом Пория.

«Кстати вспомнила, — подумала Тасия. — Авось теперь конец всем неприятностям».

Она раскрыла коробку и протянула дочери — к самому лицу поднесла.

Какой-то незнакомый аромат ударил в нос Найе. Она с недоумением разглядывала круглую этикетку на внутренней поверхности крышки и выведенное крупными буквами: «Тэжэ».

— Я даже названия этим вещам не знаю, дочка, вот они какие, — завела снова Тасия. — То, что лежит на вате в уголке, словно в гнездышке, верно, мыло для лица, Видишь, в шелковую бумагу завернуто, а на бумаге красавица нарисована. Косы-то какие, а? Правду я говорю, Саломе? Полюбуйся и ты, милая! Подойди же! Ах, как пахнет, окаянная…

— Кто принес? — резко спросила Найя. Она вся дрожала от досады и нетерпения.

Тасия раздумывала: «Сказать или не сказать?» — и вопросительно посмотрела на Саломе.

— Отец скажет, родная… Принес человек, который полюбился отцу. Иначе разве посмел бы дарить…

Произошло нечто неожиданное.

Найя, вспыхнув как пламя, вскочила со стула и оттолкнула руку матери. Коробка отлетела в дальний угол балкона. Флакон с одеколоном ударился о стену; мыло, столь пленившее Тасию, выскочило из пестрой шелковой оболочки и полетело вниз к ногам Гочи.

— Не смей! Никогда больше не смей! — крикнула Найя потрясенной матери и скрылась в доме.

Все это было делом мгновения. Тасия точно онемела. Опешил от неожиданности и Гоча. Глаза его перебегали от розового мыла к двери, которая захлопнулась за девушкой, и обратно. Ноздри раздулись, грудь заходила ходуном. И вдруг раздался неистовый крик:

— Подыми, девчонка! Сейчас же! Я тебе говорю… — Ни звука в ответ. — Эй, подыми, говорю! — снова громыхнул Гоча и шагнул к двери.

— Брось, брат, не надо… Потом уберет, — поспешила вмешаться Саломе. Она встала на его пути и уперлась ему в грудь рукою, на случай, если он заупрямится.

А Тасия шептала, точно молилась, в сонном забытьи:

— Это все я, глупая… Все я натворила…

Она потянулась к пустой коробке, к осколкам флакона и собралась было сойти во двор — подобрать мыло.

— Не смей трогать! — остановил ее властный окрик мужа, когда она была почти у цели.

Тасия застыла на месте.

— Оставь, Гоча, это уж слишком! — вступилась Саломе, пытаясь успокоить брата. — Не все ли равно, кто подымет? Да уймись ты наконец…

— Мне уняться? И это ты говоришь, Саломе? Новые времена принесли мне одно благо: теперь все равны — и Саландия и Пория. Ты помнишь, весь свет трепетал перед Зурабом Пория… Отчего же не удивляешься, что сын его нынче таскается ко мне с подарками и умоляет отдать за него дочь? Суть не в мыле, женщина. Дорого внимание! А эта подлая девчонка зазналась. Что она воображает о себе? Как посмела, дерзкая?

Он хотел отстранить Саломе, снова рванулся к двери.

— Слышишь, подыми! Я приказываю…

Но Саломе не сдавалась. Не так-то легко было отделаться от нее.

— И подымет. Подумаешь, какой труд, чудак! Не сейчас, так позже. Оставь ее в покое…

— К чему я силы свои трачу на этот дом? Для себя, что ли, затеял стройку? Шестьдесят лет маялся в этой хибарке, в ней бы жить до смерти. Нет, подумал я, человек к палатам привык — как же я его в сарай посажу, где даже потолка нет?.. Он помог мне: сделал все, что в силах. И я перед ним лицом в грязь не ударил. Он не брезгует мною, и я за себя постою. Верно: крестьянин я, крепостными были, а тоже — человек, цену себе знаю. Скажешь, Пория лишился всего — и земли и дома? Вздор! Не это важно. Разве ловкости у него ни на грош? Умом не вышел? Неопытный он человек? Лицом нехорош? Да он вдвое больше против прежнего сколотит. И ученый — не хуже моей дочери! Не велика птица, а какого человека отвергла! Да я ее собственными руками зарежу. Иди сюда, девчонка, — тебе говорю! Не слышишь?

— А все-таки, Гоча, даже в старые времена не полагалось выдавать насильно. Что это тебе в голову взбрело? — сказала укоризненно Саломе.

— И не говори, Саломе! Ни за что, ни за что на свете не приму я какого-нибудь бездомного проходимца вроде Геры. Батрак, бродяга, — как можно равнять его с Пория! Ты что, погибели нам желаешь?

— Не выдумывай, Гоча! Никто тебе не советует отдать ее непременно за Бигву… Но что поделаешь, если она не хочет Пория?..

— Не хочет? Ее не спросят! Пустить в дом зятя, отдать ему, благословясь, дедовское добро, дедовский очаг, — и чтоб зятем этим был Бигва? Пусть только заикнется! Ежели днем — не доживет и до сумерек, ночью — зари не увидит. Эй, слышишь, девушка? Иди, иди подыми, своими руками подыми!

Однако Найи не было ни видно, ни слышно. Кто знает, какой оборот приняли бы дальнейшие события и какие бы еще средства изобрел Гоча, чтобы образумить свою дочь, если бы в эту минуту не скрипнули ворота и не раздался, привлекая общее внимание, голос Гвади:

— Иди, чириме… Вот ты и дома…

Все обернулись в сторону, откуда донесся этот голос.

Никора протиснулась в ворота, а Гвади, приподнявшись на цыпочки и вытянув шею, кричал:

— Ау, Гоча! Выглянь-ка сюда!

Гвади, по всей видимости, не собирался входить во двор.

Узнав буйволицу, Саломе повеселела. «Гоча займется буйволицей и забудет о Найе!» — подумала она.

— Видишь, Гоча! А ты говорил, будто ее отобрали. Поди узнай, чего ему нужно?

Она легонько толкнула брата.

Оживилась и Тасия. Утирая слезы подолом платья и причитая вполголоса, заковыляла она к буйволице.

— Никора! Господи, спаси и помилуй!

— Чего тебе, Гвади? — сохраняя все тот же воинственный вид, прохрипел наконец, помедлив, Гоча и пошел к воротам.

— Гера приказал… Немедленно, говорит, отведи буйволицу хозяину! — стал объяснять Гвади, увидя, что Гоча направляется к нему. — Скажи, говорит, чтоб не огорчался. Всех его врагов, говорит, засажу куда следует. Так им и посулил: наплачутся матери ваши! Своими ушами слышал… Прими ее у меня из рук в руки, как бы и мне не нагорело. Ты еще топорик оставил… Зосиме отдать велел, — отнеси, говорит…

Гоча внимательно выслушал Гвади. Внимательно и с удовлетворением. Гвади выражался в высшей степени почтительно, и рассказ его звучал так убедительно, что Гоча ни на минуту не усомнился в полной правдивости его слов.

— Так, так! — проворчал Гоча, скрывая охватившее его чувство гордости, и подошел к буйволице. Погладил ее шею, пощупал, нет ли где раны или царапины, не натерло ли шею ярмо, И теперь только удосужился он отозваться на восклицание Саломе. — Слышишь, Саломе, — какие вести принес этот человек? Думали, даром им сойдет? Мне-то, впрочем, все равно… Как бы Бигва ни старался, что бы ни говорил, меня не разжалобишь… Буйволица жадно щипала свежую, непримятую траву.

Проголодалась, несчастная животина! Еще бы! Целый день в ярме проходила… Ешь, ешь, милая! — ласково приговаривал Гоча, поглаживая буйволицу.

Тасия тоже приласкала Никору. Сняла присохшую к хвосту грязь, потрогала вымя. И вдруг, отшатнувшись, заголосила:

— Ой, проклятые, выдоили ее! Дочиста! Вымя, как мочало, висит, посмотри!

Гвади, услыхав вопль Тасии, шагнул во двор и громко расхохотался. Все обернулись.

— Тасия, дорогая… Ты как полагаешь, отчего молоко у скотины бывает? От травы или от ярма? Если корову весь день гонять в упряжке, она станет вроде как бык, ни за что молока не даст. Иначе и быть не может…

Эти объяснения показались Гоче и правильными и вполне уместными. Он тихонько улыбнулся в усы.