Николай Кондратьев - Старший брат царя. Книга-1 Страница 17

А вот врага не прощай никогда. Пройдет сколько-то времени, он забудет благодарность и припомнит свое унижение. Враг должен погибнуть, ибо сказано: прощенный враг другом не станет. Гибель врагов присно на пользу тебе: одних уберешь, другие сами поберегутся, глядишь — и нет противников. А ты не успокаивайся, нет. Присматривайся, замечай, запоминай... Нельзя доверять человеку, ежели подозреваешь его хотя б в малом. Если кто соврал, не имей веры ему, совравший раз будет врать многожды. Жадному дай, но следи за ним, глаз не спускай: его переманить могут, больше дадут. Согрешившего накажи, раскаявшегося прости, но продолжай следить за ними: может, раскаялись из-за выгоды иль из-за страха... Страх — великое дело! Многого можно добиться, запугав человека, ненадолго, но многого. Иной из-за страха станет служить надежнее, чем за совесть. Не всякий, конечно, но большинство. Попадаются и такие, что с петлей на шее ершиться продолжают. Его повесишь, а он все еще ногами сучит!.. Вот так почет, награда, знатность, страх привлекут и поведут за мной людей. Но главное — все должны знать, куда и зачем я их веду. Пусть другой не верит в мое дело, но знает мою силу, потому помолчит, а то начнет славить меня. Вот сейчас тысячи малых и больших воевод, сотни тысяч воев идут на Казань за величие Руси, за веру православную и за меня — царя русского. Понуждать мало кого приходится, потому что каждому ясен путь его. Ну а если потребуется кого принудить, то действовать надо без жалости, чтоб другим неповадно было. Дела для никого жалеть нельзя! Через мешающего перешагни, будь он друг твой, родич...

Иван вдруг остановился перед Юршей. Возможно, думая вслух, он забыл, что в опочивальне сотник, слушающий его мысли. Ивану стало не по себе за свою забывчивость. Он как-то увял, попытался закутаться в накинутый летник и без всякого воодушевления закончил:

— Тебе все это говорю почему? Большие надежды на тебя имею, люб ты мне. Но простоват. Заучили тебя святые отцы в монастыре. Слушать их, конечно, нужно, они народ правильному делу учат. Но не след забывать, что они тоже себе на уме... Ты, видишь ли, загорился, полоняника пожалел. А на что он тебе? Какая тебе от него польза?.. Ты должен идти за мной, видеть все моими глазами, следовать моим правилам. Тогда возвышу тебя, сделаю большим человеком, помощником в делах моих. — Иван опять оживился и начал говорить торжественно и внушительно: — Мне очень нужны слуги, которые должны поклясться в верности мне, отречься от всего, что противно мне! Если потребуется, то и от родных, от матери и отца, от рода и племени. Только такой человек будет предан мне, и я смогу положиться на него... Понял меня?

— Да, государь, я понял! Клянусь всем, что дорого мне, и обещаю делать все, чтоб оправдать твое доверие!

— Ладно... Ты говорил, что можно убрать самозванца? Это нетрудно. Сами татары могут сделать такое. Но нет, он мне нужен живой. — Иван сжал кулаки и поднес их к редкой бороде. — Я хочу поговорить с ним. Посмотреть в его глаза, когда он повиснет на дыбе, в судный час его!.. Грешен я, нравится мне это. Вот висят на дыбе разные воры. Каты ободрали их, как липок, смерть перед каждым... У одних — черный ужас в глазах и больше ничего. У других злоба сатанинская змеиным ядом выливается — это страшный враг, не дай бог, что наделал бы он, останься в живых! Мое счастье, что я разгадал его... А есть такие, что жалость в глазах. Не себя, а меня жалеют! И это не монахи какие-нибудь, не юродивые, а тати, враги мои, да иной раз бабы... Таких не люблю пытать, их быстрой смерти предавать нужно...

Юрша взглянул на царя и поспешно отвел глаза — лицо Ивана было страшно от жестокого сладострастия, казалось, царь видел истязаемого и наслаждался. Возможно, заметив взгляд Юрши, он замолк и быстро прошелся от стены до стены, потом крикнул:

— Спирька!

Спиридон тут же появился, поднес квасу. Иван испил и, немного успокоившись, вернулся на кровать. Из-за полога сказал:

— Ваську Блина приму в войско, пусть больше воев собирает, опалу со всех сниму... И с ополченца того, скопинского, с Кривого. За сношение с ворами повесить бы нужно, но пускай еще потешится, может, польза будет. Этот Кривой передаст наше согласие.

— Дозволь, государь, я отвезу твое повеление?

— Ты?.. Нет. Для другого понуждишься... Говори, кого из твоих послать в Скопин.

Юрша хотел назвать Акима, но пожалел и ответил:

— Лучше боярича Афанасия не найти. Кривого он знает, Блина видел... — Юрша замолк, растерявшись: он услыхал громкое хихиканье из-за полога... Ему наставники внушали, что смех — греховен, а тут государь смеялся! Было чему испугаться... Сквозь смех Иван проговорил:

— Ну, Юрша, ну удружил! Тебя я все ж так звать буду... Когда он приедет?

— Сию ночь должен быть тут.

— Пусть отдохнет денек, а завтра вечером кликни ко мне. Пошлю не гонцом, а воеводою, пусть из воров воев делает.

Юрша ушел. Только позднее он понял, чем развеселил государя.

Заутра Юрша зашел в кельи к жильцам. Афанасий еще не проснулся, его холопу сказал, чтоб боярич был у государя перед вечерней.

А дальше день потек у Юрши, как и у государя: заутреня, трапезная... С тою только разницей, что государь в соборе с большими воеводами, а Юрша на паперти с жильцами; и завтрак хоть и постный, но сытный... Правда, пришлось стоя есть, скамей на всех не хватило. После завтрака государь решил смотреть полк левой руки, что стоял лагерем за Голутвинским монастырем по берегу Оки. Ехали как положено: впереди царь, справа от него князь Владимир Старицкий, слева— князь Дмитрий Микулинский, воевода полка левой руки. Следом на три-конь Юрша, Спиридон и охраны голова. За ними походный двор — воеводы, бояре, дьяки и жильцы по трое в ряд: все как при любом ратном выезде.

Ехали широкой дорогой: по обе стороны шалаши, около каждого десяток воинов замер в низком поклоне. Вот государь что-то заметил, поднял руку, Спиридон уже около исто — князь Микулинский уступил ему место. Выслушав приказ, осадил коня, развернулся и помчался в конец строя двора. Обратно вернулся с подьячим, тот на рысях перо и бумагу из сумки достал, откупорил пузырек с чернилами, висящий на груди...

...После осмотра полка государь посетил Верхний брод через Оку, проверил охрану и вернулся в монастырь, где отобедал и отдохнул. Отдыхал и Юрша. Туг он узнал, что из Москвы приехал Алексей Адашев, что теперь государь никуда не поедет, а будет принимать воевод и заниматься приказными делами...

Около царских покоев Юрша увидел Афанасия, но тот сделал вид, что не заметил его, отвернулся.

С утра 22 июня все складывалось так, что наступающий день будет похож на прошедший. После завтрака Адашев сопроводил государя на Коломенский причал, где на Москве-реке грузили баржи хлебом, оружием, другими припасами. Окольничий обстоятельно рассказывал государю, расторопные дьяки — двору; Юрша мог слушать, кого хотел...

Заминка произошла тогда, когда государь уже собирался отъезжать в монастырь. Из Голутвина прискакала группа всадников, от нее отделился Захар Плещеев, второй воевода полка левой руки. Он, склонясь к луке седла, сказал:

— Помилуй, государь! Я привез тульского гонца. Выслушать изволишь?

Иван согласно кивнул. Два всадника спешились, сняли с седла человека и поставили его перед Иваном. Человек еле держался на ногах. Один из стоящих рядов воинов шепнул ему: «Говори, государь слушает тебя». Гонец заговорил сперва тихо, потом в полный голос:

— Великий государь! Две-три тьмы крымцев проклятого Богом хана Гирея подошли к стенам Тулы. Вчерась пожгли деревянный город и стали под детинцем. Государь, спаси город и люди его! — Гонец качнулся и повалился на землю. За него продолжал Плещеев:

— Государь, вестник ослабел, ранен он. Мы его водой отливали. Говорил он еще, что татары хотят сей день покончить с Тулой. Темкин-воевода велел сказать, что он и люди его будут стоять твердо.

Иван растерянно обратился к Адашеву:

— Может, уж нет Тулы?!

Адашев тихо ответил:

— Нужно гнать гонца к Щенятеву, пусть спешат к Туле.

— Верно, верно! Нужно самого надежного. — Царь слегка повернулся в седле и поманил Юршу: — Знаю, ты скор шибко. Выручай Тулу. Скачи за Каширу на Тульский шлях, там стоят рати князей Щенятева, Курбского, Пронского, Хилкова. Скажешь мое слово: пусть спасут Тулу-град! И еще: завтра большим полком выходим в Каширу. А ты, воевода, — обратился он к Плещееву, — дашь сотнику Монастырскому людей и коней. Иди, верный слуга мой...

— Государь, — поклонился Юрша. — Будет все как сказал! Дозволь только взять мой десяток. Коней поменять нужно, наши измотались.

— Делай как знаешь. Вернешься, сотню дам. С Богом!.. А мы, други, возвращаемся в монастырь и помолимся о спасении Тулы.

Минуты не прошло — от причала уже скакал Плещеев, его люди и Юрша со своим десятком.

Часть вторая. ТУЛЬСКОЕ ДЕЛО