Владимир Архипенко - Ищите связь... Страница 17

— На утренней поверке чтоб в новых. Ясно?

— Так точно, ясно! — за всех ответил Сергей.

Во рту у него был изрядный ком каши, и ответ получился невнятным. Боцман сердито хмыкнул.

— Это тебя на «Цесаревиче» научили отвечать с набитым ртом? Аль ты, как салага какая, службы вообще не нюхал?

— Никак нет, господин боцман, год служу!

— Так что ж тогда позволяешь себе?

— А вы объясните, господин боцман, — осторожно начал Сергей, — как в таком случае поступать? Вот вы спрашиваете, а у меня, к примеру, рот набит. Ежели я стану кашу заглатывать, то заставляю вас ждать ответа. А ежели сразу отвечу, то куда кашу девать?

Матросы насторожились, ждали, как поведет себя боцман. Тот исподлобья взглянул на Сергея, медленно согнул руку в локте, сжал кулак, потряс им.

— За такие вопросы — знаешь?.. На то ты и матрос, чтоб из любого положения выкрутиться… Но чтоб ясность была, отвечу. Вернее будет, чтоб в таком случае подождать — пока матрос не поест…

Все облегченно заулыбались. Этот, видимо, не из тех шкур, которые к нижнему чину по всякому поводу придираются. С этим, наверное, служить можно.

— А вы не скальтесь! — загремел боцман, тряхнув кулаком. — И живо в кубрик!

Кубрик был почти таким же, как на «Цесаревиче», — тесным. Новичков встретили тепло. Матросы окружили их, пожимали руки, дружески похлопывали по плечу. Первым делом интересовались, кто откуда родом. У матроса и у солдата земляк, известное дело, вроде родственника. Есть о чем вместе вспомнить, о чем поговорить, на кого опереться, если что… Для призванного на царскую службу, оторванного от дома, от друзей парня земляк был словно частицей его родных мест, по которым он тосковал. И тот из земляков, кто приходил на службу позже, был источником свежих новостей, соприкасавшихся хоть краешком с чем-то своим личным, близким.

В группе, с которой прибыл Сергей, помимо москвича Малыхина, оказались тверич, архангелогородец, муромчанин и двое ревельских. И у всех, кроме муромчанина, оказались в кубрике земляки. А питерских, как сразу сообщили Сергею, жило в кубрике сразу пятеро, и один из них, как и он, с Путиловского завода. Вот-вот вернется с вахты.

И вскоре в кубрике появился статный матрос. Сергей, как глянул на него, так и обмер от радости. Это был Костя Недведкин — друг старшего брата Терентия, человек, с которым велел связаться Шотман!

Когда утихла радость встречи, Недведкин увлек Сергея из кубрика на верхнюю палубу. Нечего, мол, ребятам своими разговорами мешать. А на баке и покурить и поговорить можно.

Они устроились прямо на палубе. Сейчас здесь, кроме них, не было никого — приближался отбой, и матросы были в кубриках. С палубы перед ними угадывался укрытый темнотой Финский залив. На ближайшем берегу залива мерцали огни Ораниенбаума, а далеко влево — там, куда уходил фарватер, мрак уступал место зыбкому белесому зареву. Там на берегах Невы раскинулся Петербург, родной их город.

Сергей рассказал Недведкину о своей службе на «Цесаревиче», о встречах с Шотманом и его товарищами на берегу.

— Александр Васильевич ничего для меня не передавал?

— Как же, передавал…

Сергей оглянулся и понизил голос:

— Через два дня на кораблях гельсингфорсской базы начинается восстание…

Недведкин вцепился в отворот крауховского бушлата, резким движением подтянул парня к себе, хриплым от волнения шепотом спросил:

— Ты что? Как это — через два дня?

— Да так через два. Там такое у нас получилось. В общем, думали сначала на осень, а потом ребята после Ленского расстрела словно бешеные стали. Перенесли срок на двадцать четвертое апреля. И товарищ Шотман не смог отговорить. Так что теперь начнется. Вот об этом и велено передать. Предупредить кого надо.

— Что же ты сразу не сказал? — с упреком бросил Недведкин. — Сейчас каждая минута дорога. До утра надо всех наших на корабле предупредить. А завтра тот, у кого увольнение, понесет весть на другие корабли и на берег. Однако же может и так случиться, что завтра аврал вдруг начальство объявит. Тогда с корабля никто не уйдет. Вся надежда на эту связь тогда лопнет. Надо все продумать. А обстановочка и у нас до предела. Людей удерживать все труднее. В каждое мгновение из-за любого пустяка огонь вспыхнет. Потому важнее важного — если уж выступать, так всем сразу. Нам, большевикам, надо быть с матросами вместе. Верят в нас, Сергей. Нас тут всего несколько человек. Пойду попробую по цепочке передать о встрече, может, удастся собраться нынешней ночью в условном месте.

Они поспешили обратно в кубрик, но не успели еще дойти до люка, как над палубой поплыл серебристый, чуть печальный звук. Горнист играл отбой.

После отбоя прошел уже час, когда вахтенного офицера вызвали в боевую рубку, к телефонному аппарату. Недоумевая, кому это вдруг понадобилось звонить в самую полночь, он поспешил к телефону. Звонил адъютант главного командира Кронштадтского порта. В трубке отчетливо слышался его размеренный, лишенный выражения голос:

— Его превосходительство приказал мне передать, что сегодня он на Макаровской улице встретил группу, следовавших на линейный корабль «Император Павел I» матросов, прибывших из Гельсингфорса. Означенные матросы встали «во фронт» вразнобой и без должной выправки. Его превосходительство предлагает подвергнуть всех виновных во главе с унтер-офицером дисциплинарному взысканию в установленном порядке.

Вахтенный офицер в задумчивости положил трубку на рычаг. И вышел из рубки. Он не мог знать, что Роберт Николаевич после долгого радостного разговора с женой о полученном лично от министра двора приглашении уже направлялся в спальню, когда ему вдруг стало неловко от того, что он, неукоснительно призывавший всех к строгой дисциплине, позволил себе расслабиться в приятную для себя минуту и отступиться от собственных требований, от заведенного образцового кронштадтского порядка. Как же он может требовать от других, если сам позволяет послабления?

Вирен прошел в кабинет, снял трубку телефонного аппарата и поднял с постели своего адъютанта…

АГЕНТУРНАЯ ЗАПИСКА

«Следует всегда иметь в виду, что один даже слабый секретный сотрудник, находящийся в обследуемой среде («партийный сотрудник»), несоизмеримо дает больше материала для обнаружения государственного преступления, чем общество, в котором официально могут вращаться заведующие розыском…

Поэтому секретного сотрудника, находящегося в революционной среде или другом обследуемом обществе, никто и ничто заменить не может».

Это была обычная петербургская квартира средней руки — столовая, спальня да кухонька, обставленные обшарпанной мебелью. От других квартир доходного дома она отличалась лишь тем, что деньги на ее оплату шли из фонда Петербургского охранного отделения. Но об этом, впрочем, не знал даже сам домовладелец, регулярно получавший квартирную плату от нелюдимого, угрюмого жильца, числившегося конторщиком в отделении Русско-Азиатского банка.

Конторщик часто брал работу на дом, и потому никого не удивляло, что на службу ходил не каждый день.

В этот хмурый апрельский понедельник жилец сидел в столовой, занимаясь привычным делом — набивал табаком папиросные гильзы «Катык» с помощью жестяного желобка и оструганной палочки. Неожиданно в маленькой прихожей прозвучали три длинных звонка, а за ними совсем короткий, оборванный, словно точку поставили. Звонки были условными, а потому жилец заторопился, не спрашивая, кто звонит, открыл дверь.

В прихожую вошел высокий человек в потертом пальто и дешевой шляпе. Молча кивнув жильцу, он, не раздеваясь, прошел в столовую, присел к столу, отодвинул на край коробку с гильзами и пачку табаку, положил перед собой шляпу. Замешкавшийся в прихожей жилец зашел было в комнату, чтобы перенести в кухню свое доморощенное табачное производство, но в этот момент вновь раздались условные звонки. На этот раз в дверях появился приземистый краснолицый крепыш с военной выправкой. Этот не спеша разделся, обнаружив под пальто синий двубортный сюртук с серебряными погонами, снял с сапог и поставил в угол новенькие калоши и только тогда направился в столовую, подав жильцу знак, чтобы тот шел в кухню.

— Сердечно рад встретиться, господин Лимонин! — заговорил жандарм, не успев переступить порог. — Когда вы вызвали меня по телефону, я понял, что случилось нечто весьма важное… Ведь угадал же, а?

Лимонин, не поднимаясь, едва заметно пожал плечами, сказал деловито:

— Попрошу вас, господин ротмистр, срочно записать все то, что я сейчас сообщу.

Жандарм прикусил губу, глянул исподлобья, хотел было что-то сказать, но промолчал. По правилам ему полагалось бы сейчас осадить агента — инструкция департамента полиции строго-настрого предписывала не давать излишней воли секретным сотрудникам, ни в коем случае не идти у них на поводу. Ротмистр наизусть помнил: