Татьяна Александрова - День рождения Лукана Страница 17

В полутемном проходе лица были видны плохо, но волнения на лице философа нельзя было не заметить. Однако голос его зазвучал как обычно, спокойно и уверенно:

– О чем вы тут беседуете, дети мои?

Нерон опустил руку, которой касался Поллы:

– О чем можно беседовать с супругой поэта? Разумеется, о поэзии… Госпожа… э-э-э… Полла, оказывается, знаток и поклонница поэзии веронца[82].

– Да, госпожа Полла – весьма ученая молодая особа, – согласился Сенека. – Ей доступны высшие наслаждения человеческого духа. Я думаю, она, как и все мы, жаждет послушать твое пение, цезарь! Не правда ли?

– Да… – почти беззвучно пролепетала Полла, не веря своему спасению.

По проходу вновь зазвучали торопливые шаги, и из-за плеча Сенеки появилось полное гнева лицо Лукана. Щека его дергалась, а глаза горели испепеляющим огнем.

– Что-то мы выбрали неподходящее место для разговоров о поэзии и музыке, – спокойно произнес Сенека. – Пойдемте к гостям, своим уходом мы прямо-таки обезглавили пир. Нехорошо.

Как кончился пир, Полла помнила плохо. Цезарь что-то спел, и без напряжения его голос звучал не так уж отвратительно – все бурно выражали восхищение. Только Лукан почти не пытался скрыть своего дурного расположения духа, зло поглядывая то на Нерона, то на Поллу. На них же то и дело бросала подозрительные взгляды Сабина. Нерон все время подшучивал над Луканом. Сенека пытался вернуть беседу в благопристойное русло, но это у него плохо получалось.

Наконец гости разъехались, служанки приготовили Поллу ко сну. Она пошла в спальню и села на брачное ложе, не решаясь лечь. Лукана долго не было. Наконец он явился, рывком открыв дверь. Лицо его было гневно.

– Говори, что произошло там, в закоулках! – резко спросил он, садясь рядом с ней на ложе.

Полла заплакала и рассказала все почти как было, предусмотрительно умолчав лишь о том, что цезарь касался ее руками.

– Ты лжешь! – заорал Лукан, принимаясь трясти ее за плечи. – Ты сама его завлекла! Ты – лживое отродье проклятого женского племени!

– Нет, нет, поверь, нет! – плача, пыталась убедить его Полла.

– Если я узнаю о твоей измене, я… убью тебя! Слышишь?! – Лукан схватил ее за горло, как будто собираясь придушить. Голос его задрожал, и Полла внезапно, несмотря на свой испуг, прозрела всю глубину его отчаяния, выразившуюся в этой вспышке гнева. Высвободившись, она обвила его руками, прижала к груди его голову, стала целовать прямо в волосы, в темя.

– Мне никто не нужен, кроме тебя! Верь мне! – шептала она.

Лукан некоторое время молчал, не отрываясь от нее. Когда он поднял лицо, по щекам его текли слезы.

– Прости меня, Полла! – сокрушенно произнес он, тяжело вздыхая и как будто отходя от приступа судорог. – Я не хотел… Все мое детство было отравлено ненавистью между родителями, сознанием того, что мать неверна отцу. Он долго терпел это, потом махнул рукой и, не разводясь, стал жить в основном в деревне. Почему он не забрал с собой меня? Или… или он сомневался, его ли я сын?.. Со временем я стал понимать, что происходит у нас в доме. Я ненавидел любовников матери, ненавидел ее саму… И сейчас мне стало жутко при мысли, что то же самое повторится со мной. Сын часто повторяет судьбу отца, я это не раз слышал… Моему отцу ты не понравилась. «Слишком красива и слишком самоуверенна, хоть и молода», – были его слова. Это я настоял на том, чтобы жениться на тебе. Мне тоже никто не нужен, кроме тебя. Только будь мне верна!

Полла молча гладила его по голове, целовала его лицо…

Когда по прошествии многих лет она вспоминала этот случай их совместной жизни и многие последующие, подобные ему, ей по-прежнему было больше жалко его, чем себя, потому что это были извержения переполнявшей его внутренней боли.

5

Ссора быстро забылась, и вновь молодые супруги наслаждались обществом друг друга и своей любовью. Цезарь позволил Лукану на время забыть о своих обязанностях ради семейных радостей. Молодожены тщательно изучили свое жилище и понемногу начали его обставлять. Были привезены столы из туи с мозаичным верхом, ложа и кресла с золочеными ножками в виде львиных лап, дубовые книжные полки. Обширная библиотека Лукана перекочевала в новый дом, кое-какие книги взяла из дедовской библиотеки и Полла, в том числе, конечно, книжечку стихов деда. Драгоценные мраморные статуи, вывезенные Луканом из Афин, украсили атрий. По желанию Лукана для Поллы были заказаны наряды из шелка, чтобы были не хуже, чем у Сабины.

– А скажи мне, кто такая Сабина? – спросила его Полла, когда он завел об этом речь. – Разве супруга цезаря не Октавия?

– Супруга – Октавия. А это Поппея Сабина. То есть по отцу ее должны были бы звать Оллией. Но ее отец участвовал в заговоре Сеяна, и ее переименовали по деду со стороны матери, чтобы не осложнять ей жизнь. А дед – это тот самый Поппей Сабин, который был консулом во времена Августа и потом праздновал триумф после усмирения фракийцев.

– Так кто же она цезарю? – повторила свой вопрос Полла.

– «Кто, кто»? Сама не можешь догадаться? Уж вроде бы большая девочка! – раздраженно бросил Лукан. – Вообще, чем меньше ты будешь задавать вопросов, касающихся жизни цезаря и его приближенных, тем спокойнее будет наша с тобой собственная жизнь.

Полла помолчала. Потом все же нарушила молчание и спросила шепотом:

– Скажи, а цезарь – он все-таки хороший?

Лукан посмотрел на нее так, что она прикусила язык.

Потом она долго думала о Нероне, о Сабине и об Октавии. Ей очень хотелось увидеть последнюю. Что-то говорило ей, что Октавия должна ей понравиться. Но Лукан долго еще даже не заикался о том, чтобы взять ее во дворец.

В первый месяц после свадьбы единственным совместным их выездом было посещение философа-стоика Аннея Корнута[83], вольноотпущенника семьи Аннеев, у которого Лукан жил и учился года четыре до своего отъезда в Афины. Поэту не терпелось показать и представить учителю свою молодую жену. Корнут жил уединенно в крошечном имении, подаренном ему Сенекой, в маленьком домишке с убогой обстановкой и невиданным множеством книг, довольствуясь обществом нескольких учеников, и в самом Городе почти не появлялся, не посещая ни цирковых игр, ни театральных зрелищ, ни многолюдных торжеств, отчего и на свадьбе Лукана тоже не был. Встретил он их приветливо, но несмотря на это показался Полле слишком суровым; сама она ни за что не решилась бы заговорить с ним. Это был человек лет сорока пяти, невероятно худой, носивший бороду – по обычаю строгих стоиков, неулыбчивый. Он и шутил так же, без улыбки, что Поллу весьма удивило. Лукану он явно обрадовался, выбор его похвалил, Полле вежливо поклонился и… перестал ее замечать. Было очевидно, что общение с женщинами не его стихия. И Лукан, и Полла поняли, что общим их другом он не станет.

Зато их довольно часто и охотно навещали бывшие ученики Корнута и друзья Лукана: Фабий Роман, Персий Флакк и Цезий Басс. Фабий был высокий и статный юноша с приветливым взглядом темных глаз. Глядя на него, Полла ловила себя на том, что, если бы она в первый раз увидела их с Луканом вместе и могла выбирать, она скорее всего остановила бы свой выбор на Фабии. Но, переводя взгляд на своего худого, угловатого мужа, с неизменной нежностью думала, что теперь уже ни на кого его не променяет.

Поэты Персий и Басс были старше их несколькими годами. Подобно Корнуту, Персий носил бороду, только небольшую. Он был невысокого роста, очень худой, на лице его выдавался удлиненный нос, умные глаза порой смотрели немного рассеянно, а в уголках губ пряталась то ли улыбка, то ли насмешка. У него был болезненный, землистый цвет лица, и порой казалось, что его мучают приступы какой-то внутренней боли. Басс, поэт-лирик, был молчаливый, углубленный в себя молодой человек, казавшийся угрюмым. Полла немного робела перед ним.

В одно из первых посещений друзей, когда все они, расположившись в крытом летнем триклинии, медленно потягивали сильно разбавленное альбанское вино и лакомились начиненными миндалем и киннамоном[84] подсоленными финиками, разговор зашел о начатой Луканом поэме. Друзья стали просить его почитать. Лукан не заставил долго себя уговаривать, встал и прочитал вступление к поэме:

Бой в Эмафийских полях – грознейший, чем битвы сограждан,Власть преступленья пою и могучий народ, растерзавшийПобедоносной рукой свои же кровавые недра,Родичей кровных войну, распавшийся строй самовластьяИ состязанье всех сил до основ потрясенной вселеннойВ общем потоке злодейств, знамена навстречу знаменамСхватки равных орлов и копья, грозящие копьям…

Лукан читал наизусть, запрокинув лоб и полуприкрыв глаза, немного нараспев, подчеркивая музыку стиха. Слушали молча, боясь пошевельнуться, и восхищение было написано на лицах. Поэт дошел до того места, с которого начал на свадьбе, прочитал несколько строк и остановился.