Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1) Страница 17

— Сатись, красива фрау Моть.

— Спасибо, я постою. Говорите быстро, что вы хотели мне сказать.

— Так нехарашо! Кавалер ситит, а тама толшен стоит. Ношки заболеют.

— Ничего. Днем натрудила их. А теперь они не болят.

— Я просил… Нет… Я прикасываю, если не сятешь на койку, завтра прогналь тие с рапоты. Скашу прикащик, он напишет — ты не рапотал тве недели. И капут работа. Ити ко мне!

Поднялся и протянул к Мотре руки со скрюченными пальцами. Он приближался к ней, облизывая сухие сморщенные губы. Мотря отступала к порогу.

— Сюта, сюта, моя карошая. Гут? — лепетал он.

— Не подходи!.. Не подходи!.. Иначе тебе смерть! — закричала Мотря. — Ей-богу, смерть!

— Как? Ти не слюшал миня? — не унимался он. — Какой смерть? Ты што, ума сошель? Врьошь, путешь моя! Типерь не пуду просиль! — И рванулся к Мотре.

Она выхватила из-за столика длинный острый нож, которым свинарь колол свиней.

— Не подходи!

— Не имель прав! Я хасяин! — приближаясь к ней, рычал он.

Мотря не испугалась, выкрикнула только: «Боже, прости!» — и всадила нож в грудь насильника.

В беспамятстве, быстро выдернула нож и выбежала на улицу. Из-за облаков выглядывала бледная луна, рассеивая блеклый свет над землей. Посмотрела на луну и подняла руку с ножом. Левую руку держала возле сердца, показывая дорожку ножу.

После ареста Аверьяна Несторовского в полку все оставалось по-прежнему. Ежедневно проводились учения, и муштра, и словесность. Дежурные роты ходили в караул в Зимний дворец, им приходилось сменять роты других гвардейских полков. Третье отделение личной его императорского величества канцелярии через подчиненный ему корпус жандармерии бдительно следило за охраной царя и его приближенных. Хотя в караулы на посты при Зимнем дворце, как внешние, так и внутренние, назначались только гвардейские части, однако жандармы придирчиво проверяли всех без исключения солдат и офицеров. Никита боялся, что его могут не допустить к охране царского дворца, и тогда его отчислят из гвардии в обычную пехотную часть и переведут в другой гарнизон, далеко от столицы. Но земляк Петрушенков, благоволивший к послушному солдату, дал на него жандармскому полковнику прекрасную аттестацию. Поначалу Никита не догадывался, почему фельдфебель так благосклонно относится к нему, но со временем понял, что они крепко связаны веревочкой амурных дел. Когда однажды Никита понес очередную «передачу» на Малый проспект, в знакомой квартире ему открыл дверь не длиннобородый мещанин, как обычно, а выпорхнула навстречу молодуха с насмешливыми глазами и вздернутым носиком. Статная, пышущая здоровьем женщина.

— Папаши нет дома. Заходите! — пропела она приятным голоском.

Никита смешался.

— Я… Вы понимаете… Времени нет.

— Не краснейте… Я все знаю… Где конвертик, который передал Феофил Семенович?

Видя, что солдат смутился, она захохотала:

— Ха-ха-ха! Не знаете, кто такой Феофил Семенович? Так это же ваш фельдфебель Петрушенков! А! Солдаты знают его только по фамилии. Так вот знайте, что его зовут Феофил Семенович.

Никита в замешательстве пожал плечами и поклонился.

— Какой вы манерный и застенчивый, как граф, о котором я прочитала в книжке. Может, еще станете на колени? Вы никогда не падали на колени перед дамами и мадемуазелями?

— Перед какими мадемуазелями?

— Фи! Вы наивный мальчик. Не краснейте. Выходит, вы не знаете, как обращаться с дамами, как поклониться, как целовать ручку? — И прошла мимо Никиты, шелестя пышным шелковым платьем. — Пардон. Я загляну в соседнюю комнату, не готов ли кофий.

Вернувшись из кухни, названной комнатой, она взяла Никиту за руку, повела за собой и насильно усадила на стул.

— Садитесь! И прошу вас, не краснейте. Вы ведь не мальчик. Наверно, уже знаете, чем привораживают дамы мужчин! А может быть, вы еще не женаты, господин гвардеец?

— Женатый! — буркнул он.

— А! Так, значит, вы знаете о дамах и мадемуазелях. Так где же конвертик?

Никита тотчас достал из-за обшлага мундира письмо и быстро сунул его в руки бесцеремонной хозяйки. И тут же порывисто поднялся.

— Подождите, солдатик. Я же обещала кофий. Отдохните, ведь до вашего проспекта дорога не близкая.

Но он попятился к порогу, поблагодарив за любезное приглашение.

— Спасибо, спасибо. Я скажу господину фельдфебелю, что вы благодарите его за письмо, которое я принес. Хороший человек наш фельдфебель, дай бог ему здоровья.

…Торопясь с Малого проспекта на Садовую улицу, Никита думал о фельдфебеле и о его возлюбленной. Ишь, какая франтиха, да еще щеголяет французским словом «пардон»!

В первые дни пребывания в полку Никита услышал это слово и спросил тогда у бывалых солдат, что оно означает. И седой унтер, сплюнув на песчаную дорожку в казарменном дворе, объяснил:

— Из Хранции привезли, когда наши солдаты прогнали Наполеона и вошли в Париж. Пардон означает извините или простите.

Никита подумал, что Петрушенкова краля, наверное, только одно французское слово и знает. Чего только на свете не бывает! Вот поди ты, эта сорока-стрекотуха взяла такую власть над фельдфебелем. А что она собой представляет, только и того, что бросается словами, как орехами, да телом вышла, а сама пустышка. Никите казалось, что Петрушенков лишь генералов и офицеров боится, а выходит, что им командует вот такое ничтожное тонкоголосое существо. У фельдфебеля один голос чего стоит — зычный, как у диакона. Как гаркнет да нахмурит брови, сотню солдат охватывает дрожь, всех их в кулаке держит. Грозный, грозный, а оказался под каблуком у балаболки. Никита не знал, что Петрушенкова прельстила приятная будущность. Чем возвращаться в нищее село, лучше остаться здесь, в Петербурге, ведь отец этой цокотухи намекал, что к будущему зятю перейдет его торговое «дело» — лавчонка на Выборгской стороне. Сиди себе за прилавком да не спускай глаз с мальчишек-приказчиков.

…Как всегда, Маша ожидала Никиту. Она даже выбегала на улицу. Волновалась, ей казалось, что в это воскресенье строгий фельдфебель не отпустит Никиту. Стояла у окна, заглядывала в темный двор-колодец, хотя Никите незачем заходить туда. «Но все же, — думала она, — а вдруг он захочет посмотреть вверх, чтобы увидеть ее в окне». И как же обрадовалась, услышав теньканье звонка. Это Никита! Только он так звонит — один звонок длинный, а второй короткий.

— Ты? — спросила, открыв дверь, и коснулась головой намокшего под майским дождем мундира.

«И сегодня зовет на «ты», — подумал и обнял счастливую Машу. Теперь не боялся, что их увидит мать, и стал целовать ее. Она отвечала ему, горячо целуя и приговаривая сквозь слезы: «Любимый мой! Дорогой!»

Так, обнявшись, они вошли в комнату.

— Мама! — позвала Маша. — Никита пришел. Слышите?

Постанывая, Олимпиада Михайловна повернула лицо к ним и кивнула:

— Здравствуйте. А Машенька думала, что вы уже и не придете.

— Да я… Я немного опоздал. Бегал на Малый проспект по поручению фельдфебеля.

— Маша! Может, угостишь гостя чайком? Только, простите, нет ничего к чаю. Остался кусочек хлеба. Я больна, не хожу подрабатывать, а Маше все обещают заплатить за вышитые рубашки, да…

— Мама! — с укором глянула на мать.

— А ничего, дочка, пусть гость знает, как мы живем. Это не позор для бедных.

— Мама! Оставьте. Зачем Никите знать… — И умолкла.

А он стоял в растерянности. Как же он не подумал об этом раньше! Аверьян даже ни одним словом не обмолвился, что они нуждаются. И вдруг Никита вспомнил, что у него в кармане лежит серебряный рубль, названный солдатами неразменным, все берегли его как подарок самого царя.

— Маша! Олимпиада Михайловна! Я сейчас сбегаю в лавку, куплю что-нибудь из продуктов. Скажите, что взять? А может, и ты, Маша, пойдешь со мной?

— Не нужно! Не нужно! — замахала исхудалой рукой Олимпиада Михайловна. — Зачем! Разве у вас лишние деньги? Откуда они у солдата.

— Не лишние, но есть. Целый рубль. Серебряный. Подаренный на параде в Царском Селе самим царем. Вот он! — Никита вынул из кармана платок, в его уголке был завязан рубль.

— Это память для вас, — продолжала Олимпиада Михайловна. — Не нужно!

А Никита разошелся:

— Пусть этот рубль будет для вас памятью, а мне наградой. Маша, — решительно взял ее за руку, — пойдем!

Держа в руках маленькую корзинку, Маша прыгала по ступенькам вниз, ей было так весело и приятно идти вместе с Никитой. Она не подумала, что скажут соседки, увидев ее с солдатом. Пускай сплетничают. Ей никто не нужен! Только Никита! А как он нежно поддерживает ее под руку, чтобы она не поскользнулась на выщербленных и стертых ступеньках. Еще никогда не ощущала она такой радости, выходя из дома. Оказывается, человек может быть счастливым!

Покупала Маша на свой выбор и вкус. И сахару взяла, и печенья, а для матери какую-то копченую рыбку. («Мама так соскучилась по копчености», — шепнула Никите на ухо.) А когда шли домой, вдруг сказала: