Пол Догерти - Тёмный рыцарь Страница 17

— Дувр? — подсказал Майель.

— Дувр, — подтвердил Усама. — Для нас Уокин не был опасен. Так зачем нам обагрять свои руки кровью тамплиера? Мы снабдили его чем могли, дали ему охрану до равнин… Вот… — Усама помолчал, раскачиваясь взад-вперед. — Мог ли этот человек убить графа Раймунда? Просил ли он графа о помощи, а в ответ услышал отказ? И решил отомстить? Достойный Майель, мы видели, как ловко ты обращаешься с оружием. А разве твой бывший брат не такой же умелый воин, мастер клинка?

— Но ведь убийца был далеко не один, — заметил де Пейн.

— Верно, — согласился Низам, — но города на равнине кишат убийцами, что навозными мухами. Они называют себя скорпионами или еще как-нибудь, но суть одна: они совершают гнусные преступления. Не вступил ли ваш бывший брат в одну из таких шаек? Впрочем, это не важно, — Низам заговорил тверже, решительнее. Он посмотрел на своих фидаинов, сидевших вокруг него с непроницаемыми лицами, но с настороженностью во взглядах. — Суть в том, — подвел он итог, — что мы не имели касательства к покушению на графа Раймунда. У нас не было на то ни оснований, ни повода, а у вас нет доказательств обратного. Тем не менее… — Он достал из-под подушки пустую кожаную суму, в которой ранее хранились грамоты Великого магистра. Суму Низам передал де Пейну, а с ней и изящную шкатулку из ливанского кедра, украшенную эмалью и драгоценными камнями. Три замка накрепко запирали крышку в форме купола, запечатанную по ободу зеленовато-голубым воском. Вслед за тем Низам передал и кожаный мешочек, в котором хранились ключи от замков. Шкатулка была тяжела — должно быть, подумалось де Пейну, там внутри золотые монеты или же драгоценные камни. Шкатулку он передал Майелю, а мешочек с ключами опустил в свой кошель.

— Это мой дар Великому магистру. В шкатулке хранится ответ на его послание. Почтенные, — Низам широко развел руками, не отрывая глаз от де Пейна, — более вы меня не узрите, — он усмехнулся, — по крайней мере, здесь. Насладитесь отдыхом, а через два дня вы должны отправиться в путь. Мой сын Усама доставит вас в целости и сохранности до самых равнин.

Аудиенция закончилась. Де Пейн, Майель и Парменио вполголоса проговорили слова благодарности и возвратились в отведенные им покои. Там они долго спорили, ожесточенно и бесплодно, о том, что же на самом деле произошло с Беррингтоном и Уокином, и в который раз — о том, что же известно об этом Великому магистру. Де Пейн пробормотал невнятные извинения и удалился в свою комнату, дабы поразмыслить над словами Низама и попытаться припомнить во всех подробностях, как произошло нападение на графа Раймунда. Прав был вождь ассасинов: если не принимать в расчет леденящие душу вопли, медальон и кинжалы с красными лентами, не было ни малейших доказательств участия фидаинов в этом деле. Так отчего же Великий магистр решил, что виновны именно они? Сидя на краешке ложа, де Пейн погрузился в размышления и невольно вздрогнул от неожиданного тихого стука в дверь. «Должно быть, это Майель», — подумал де Пейн, но за дверью оказался Усама с двумя телохранителями.

— Пойдем, — шепотом сказал ассасин. — Мой отец желает побеседовать с тобой наедине.

Де Пейну не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ним, выйти из башни и свернуть во внешний двор. Усама направился к огражденному стеной саду, постучал в ворота. Они растворились, и де Пейна впустили в «рай». За его спиной с легким щелчком закрылись створки ворот. Ни Усамы, ни стражей — во всяком случае, никого не было видно. По обе стороны от Эдмунда тянулась аккуратно подстриженная живая изгородь. Он сделал шаг вперед, и сапоги заскрипели по усыпанной белым гравием дорожке.

— Смелее, храмовник, очнись! И ничего не бойся! — властно загремел голос Низама.

Де Пейн зашагал вперед, дошел до конца дорожки и огляделся, широко открыв глаза. Сад был дивным, иначе не скажешь. Идеальный квадрат, с трех сторон окруженный самыми разнообразными деревьями и кустарниками: смоковница, терпентин, мирт, пиния и пальма, темный падуб, рододендрон и гибискус с бледно-красными цветками. Прямо перед Эдмундом раскинулась покрытая густой зеленой травой лужайка. В центре ее бил фонтан, искусно выполненный в форме павлина, отделанного золотом и серебром, инкрустированного драгоценными камнями и цветным стеклом; весь этот сложный узор, отражая свет, превращал его в ослепительное сияние. Струйка чистейшей воды из павлиньего клюва лилась в чашу с позолоченным ободком. Справа от фонтана стояла беседка из полированного кедра, больше похожая на шатер, с окнами из цветного стекла. На ступеньках, ведущих в беседку, ожидал Низам, в красном халате, сжимая в одной руке украшенный самоцветами кубок. Он взмахнул рукой, подзывая де Пейна. Рыцарь снял сапоги, довольно робко прошел через лужайку и поднялся по ступенькам в благоухающую беседку. Ее стены изнутри были украшены крошечными плитками электра,[60] золота и серебра, на каждой — особый, неповторимый узор. Пол устилали персидские ковры тончайшей работы. Из стоявших по обе стороны от входа больших круглых котелков, стенки которых были испещрены мельчайшими отверстиями, струилось тепло, насыщенное густыми ароматами. Низам махнул рукой в сторону груды подушек, высившейся в центре беседки. Как только де Пейн опустился на подушки, Низам занял место справа от него, у конца длинного полированного стола, на котором мерцали кубки, блюда и глубокие чаши.

— Самые изысканные вина и фрукты, — с этими словами Низам наполнил до краев стоявший перед де Пейном кубок, и поверхность вина заискрилась от украшавших обод кубка самоцветных камней. Свой кубок Низам поднял в честь гостя. Де Пейн ответил тем же, слегка пригубив вино, что вызвало усмешку Низама.

— Пей, храмовник, пей до дна — и вино, и жизнь.

Вино было превосходное, не уступали ему и сахарные лепешки, и фрукты, которыми Низам собственноручно потчевал де Пейна. Рыцарь ел и пил, наслаждаясь тонким вкусом яств. Он любовался павлином Джебраила, изливающим живительную влагу, и на рыцаря снизошли покой и глубокое умиротворение.

— Пей! — снова приказал Низам.

Де Пейн повиновался, завороженный тем, как задвигался теперь павлин, являя себя во всем блеске и великолепии. Веки Эдмунда налились тяжестью, тело уютно свернулось в убаюкивающем тепле удобной постели, его окутали одеяла, которые достопочтенная Элеонора заботливо поправляла со всех сторон. Нахлынули и другие воспоминания. Вот он плывет в маленькой лодочке, которую сделал для него дедушка Теодор, — Эдмунд дал ей имя «Боевой челн». А вот он уже в Триполи, поворачивает коня, гонит его навстречу рвущимся вперед убийцам, а с ближайшего дерева свешивается привязанный к ветвям гроб.

— Достойный рыцарь! Храмовник!

Де Пейн вздрогнул. Он снова очутился в беседке, таращась на дивный фонтан.

— Ты уснул, храмовник, и видел сны. Кажется мне, что этим ты и занимался почти всю свою жизнь: спал и видел себя образцовым паладином, идущим по стопам своего великого и доблестного предка, высокородного Гуго.

— С которым вы были кровными врагами! — Де Пейн встряхнулся. Он чувствовал себя хорошо отдохнувшим, окрепшим, и его слегка уязвляло неодобрение, звучавшее в голосе Низама.

— Достойный рыцарь, — улыбнулся в ответ Низам, — я не желал оскорбить тебя. Я пытаюсь помочь тебе. Мне не хочется, чтобы ты до самой смерти бродил, как сновидец.

— Что ты хочешь этим сказать? — Теперь де Пейн уже окончательно проснулся.

— Посмотри вокруг, Эдмунд. Мир, в котором ты живешь, вовсе не такой, каким его рисовала тебе яркими красками бабушка, несгибаемая Элеонора. Не поддавайся иллюзиям! Орден Храма объединяет уже не только неимущих рыцарей, поклявшихся жить в бедности и преследующих одну цель — защиту паломников. Орден теперь владеет городами и селениями, замками и поместьями. Ему принадлежит целый флот, множество кораблей. Теперь тамплиер, отправившись в путь до самых границ христианского мира — и даже за пределы его, повсюду встретит своих братьев по ордену. Твой орден ныне обладает властью, богатствами, могуществом.

— А кровная вражда? — гнул свое де Пейн.

— Постепенно я дойду и до нее. Ваш Великий магистр, Бертран Тремеле, — знатный и могущественный властелин, преисполненный гордыни. Он хочет, чтобы орден повсюду пустил корни, — Низам скривил губы, — и стал церковью внутри Церкви, государством в государстве. Он мечтает править всем миром, создать империю, не знающую себе равных на Западе. Я уже говорил тебе о храмовнике, который приходил сюда. — Он пожал плечами. — Только я не сказал всей правды. — Низам поджал губы. — Я доверяю тебе, но не твоим спутникам. У Майеля душа — потемки, а Парменио преисполнен тайн; он шныряет по моей крепости, словно голодная крыса в поисках пищи. Он что-то разыскивает, что именно — не знаю. — Низам шумно вздохнул. — Разумеется, он мог приблизиться к истине.