Георгий Гулиа - Рембрандт Страница 17

Рембрандт глядел на сестру со странным ощущением, пытаясь получше уразуметь смысл ее слов. Сказать по правде, пророчицей он еще не знал ее. В чем же она права и в чем не права?

Он не знал, куда убрать руки, – они ему сейчас мешали. Сделал шаг назад, потом – вперед. Хотел что-то сказать, но передумал. Потом резко шагнул к сестре, поцеловал ее в щеку.

– Лисбет, ты, кажется, права по всем статьям!

Государственный музей. Картинная галерея. Западный Берлин. Сентябрь, 1972 год.

— Поглядите, пожалуйста, на этот пергамент. Это рисунок серебряным карандашом. Обратите внимание на дату: 1633-й. По-видимому, это самый первый портрет Саскии. Рембрандт собственноручно надписал, кого он изобразил. Прелестный рисунок, не правда ли? Мы увидим еще один чудесный женский портрет… Приготовьтесь…

– Спасибо, но дайте сначала насладиться этим рисунком… Какая уверенная, какая изумительная рука рисовальщика!

Саския ван Эйленбюрг и ее двоюродный брат Хендрик были приглашены на ужин к ван Рейну. Саския явилась в невообразимо красивом платье, отороченном дорогими мехами. А шляпу, которая была на ней, Лисбет оценила по меньшей мере в двадцать флоринов.

– У нее денег куры не клюют, – шепнула она Рембрандту.

Он не обратил внимания на ее слова. При чем здесь деньги, когда через порог переступает сама Саския ван Эйленбюрг, которая свежа и крепка, как ветерок, перекатывающийся весною через дюны под Лейденом?

Саския благоухала кельнскими духами. Приветливо кивнула Лисбет, подала руку ван Рейну. Приметив Бола, стоявшего в двери, ведущей в мастерскую, махнула ему рукой, как старая знакомая.

Хендрик деловито осмотрел прихожую, бросил взгляд в столовую.

– Ого! – сказал он громко. – Я вижу новые приобретения.

Ван Эйленбюрг быстро прошелся глазами по стенам и углам.

– Это вы брали у меня. Знакомое. Это тоже.

Речь шла о работах амстердамских и харлемских живописцев.

– Все видит, – сказал Рембрандт Саскии и раскатисто рассмеялся.

– А эта? – Эйленбюрг остановился перед небольшим пейзажем. – Откуда она?

– Мне продали очень дешево. Пока что неизвестный утрехтский мастер.

– Лисбет, – фамильярно обратился ван Эйленбюрг, – ваш брат разорится, если будет скупать все, что на глаза попадется.

– Позвольте, – остановил его Рембрандт и за поддержкой обратился к Саскии: – Не все подряд, а то, что мне нравится. То, что я не умею делать сам.

Лисбет взяла сторону ван Эйленбюрга:

– Достаточно появиться лишнему флорину, как этот легкомысленный мужчина тратит его на офорт или картину неизвестных мастеров. А знаете, что он купил на днях?

– Не знаю, – весело отозвался ван Эйленбюрг.

– Ни за что не угадаете!

– Неужели китайскую вазу?

– Нет.

– Японскую миниатюру?

– Хуже.

– Я теряюсь в догадках, уважаемая Лисбет.

– Он купил старинной работы бюст Гомера.

– Бюст Гомера? – удивился ван Эйленбюрг. – А Гомер – зачем?

Ван Рейн пригласил гостей в столовую. Пропуская вперед Саскию, он говорил:

– Я надеюсь, что вы защитите меня от незаслуженных нападок и оцените мою покупку. Вот она.

В углу на деревянном постаменте стоял мраморный бюст эллинского певца. Он был хорошо освещен, должно быть, специально для гостей. Работа и в самом деле была недурная. Какой-то итальянец скопировал античный бюст. Впрочем, многие итальянцы, точнее – римляне, которые без конца этим занимались, копировали эллинов…

Ван Эйленбюрг оценивающе присматривался к бюсту. Он попросил показать тыльную сторону. Мрамор был очень хороший, наверняка каррарский. Мастер неплохо поработал резцом. Нет, вещица стоящая… Это самое и выразил ван Эйленбюрг.

– Прошу выслушать мое мнение. Лисбет, в данном случае вы не очень правы. Приобретение, несомненно, дорогое, но оно того стоит. Поверьте моему опыту.

– Разве вы намного старше моего брата?

– Это неважно. Дело, в конце концов, не в годах. А вот тут. – И ван Эйленбюрг постучал пальцами по своему лбу. – Разве ваш брат очень стар? Всего двадцать семь? Вот видите?! А обскакал и Питера Ластмана, и, если угодно, самого Франса Халса. Да, да! Ваша снисходительная улыбка мне понятна, Лисбет ван Рейн, но ведь давно известно, что пророк в своем отечестве не пророк.

– Его отечество Лейден, – сухо заметила Лисбет.

Ван Эйленбюрг воскликнул:

– Был Лейден, да сплыл! А теперь – славный, великий Амстердам!

– Мне нравится темперамент вашего брата, – сказал Рембрандт Саскии. – Но часто он склонен к преувеличениям. Особенно когда речь заходит о моих работах. Они не всегда достойны похвалы.

– Господин ван Рейн, – мягко, грудным голосом произнесла Саския, – разве без похвал может обойтись искусство? Оно взращивается ими.

– Слышите? – обрадовался Рембрандт. – А теперь – милости прошу к столу. Где Бол? Где ван Флит?

Продолжение предыдущей главы

После обеда Саския попросила Рембрандта показать что-нибудь из новых или старых работ. Все равно что. Лишь бы увидеть что-нибудь, кроме тех, которые уже видела, позируя ему.

Он повел ее в мастерскую.

– Прелестный был обед, – сказала она.

– Да нет, – сказал он, – ничего особенного. Мы в Лейдене привыкли к простой еде. Отец очень любил сельдь и поджаренные в масле хлебцы. Это же очень простая еда. Можно сказать, еда бедняков.

– Не скажите, – возразила Саския, приближаясь к портрету мужчины, сидящего с увесистым фолиантом. – То, что вы зовете простой пищей, на самом деле естественная, следственно, самая полезная и вкусная.

– Вы так полагаете? – Рембрандт отошел на шаг назад, словно готовился рисовать ее. А на самом деле думал: «Талия словно у осы. Очень славная улыбка. Истинно девичья. И это при ее несомненном уме и вкусе к живописи. Откуда у нее этот вкус? Врожденный? Фамильная склонность? Брат ее Хендрик обладает незаурядным чутьем, когда дело касается живописных работ…» И чем больше он присматривался к ней, тем больше она нравилась ему…

– Вот что скажу я вам, господин ван Рейн. Возьмите овощи, отварите их или потушите, запеките их в тесте или смешайте с любым изделием из теста – и вы убедитесь, что эта простая пища есть на самом деле пища богов. – Ее взгляд упал на круглый резной столик, на котором лежала толстая книга. – Что это? Библия? Вы ее читаете?

– Читаю? – Рембрандт приблизился к ней, и он показался себе самому слоном в сравнении с этой хрупкой серной. – Это не то слово, Саския ван Эйленбюрг! Я изучаю ее.

– Надеюсь, вы не собираетесь идти в богословы…

– Нет. Я пытаюсь черпать из нее сюжеты.

– Но это уже делали итальянцы. Вы не собираетесь в Италию?

– Зачем?

– Чтобы увидеть прекрасное искусство.

Он набычился, как это случалось с ним, когда речь заходила об искусстве.

– Вы думаете, только там и есть прекрасное искусство?

– А вы, господин ван Рейн? – Кокетливые нотки возобладали в ее голосе.

– Скажу откровенно: севернее Альп не меньше прекрасного искусства. Вот господин Сваненбюрг чуть не полжизни провел в Италии. И жена у него итальянка. Спрашивается: что это дало ему? Вы слышали имя ван Сваненбюрга?

– Нет.

– И едва ли услышите. Хотя искренне его уважаю. Я его ученик. Я всегда и всем это говорю и буду говорить.

– А Ластман?

– Господин Ластман? А что?

– Разве не он ваш учитель? Хендрик мне говорил…

– Он говорил правду. Господин Питер Ластман научил меня читать эту книгу. – Рембрандт положил руку на Библию. Почти оперся на нее.

– И научил читать?

– Да, Саския ван Эйленбюрг. Но я читаю ее по-своему.

– А можно узнать, как это вы читаете по-своему?

Рембрандт быстро прошел в угол комнаты и принес лист с карандашным наброском.

– Я не умею объяснять, – признался он. – Лучше покажу, как читаю Библию.

Саския принялась внимательно разглядывать лист:

– Я вижу крест. Вижу человека на кресте. И негустую толпу вокруг. – Она круто повернулась к нему.

– Да, это так.

– Судя по всему, дело происходит не то в Голландии, не то во Фрисландии… Словом, где-то в наших краях.

«У нее светло-каштановые волосы», – подумал он про себя.

– Ну? Что скажете, господин ван Рейн?

Он взял лист, вытянул руку.

– Да, – сказал он, – это где-то здесь.

– А при чем тут Библия?

– А крест? А Христос?

Она задумалась. Потом проговорила:

– Это и есть прочтение, которому выучил вас Ластман?

– Да. Но вопреки его советам. Ластман буквально привержен истории. К ее внешнему образу. Между тем человеческие чувства мало изменились с библейских времен.

Она посмотрела на него, хотела что-то сказать, но промолчала…

Из разговора в Эрмитаже. Ленинград. Май, 1975 год.

— … Итак, «Флора» Рембрандта. Она вся в цветах. Одеяния странные.

– Такая некрасивая богиня. Наверное, эллины ее представляли себе иначе.