Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной (издание второе, исправленное) - Александр Тимофеевич Филичкин Страница 17

А мы всё стоим и не знаем, как быть. У нас-то в училище было всё очень строго. Целыми днями зубрили устав и матчасть, а утром после побудки и вечером перед отбоем всегда построение.

Сначала идёт перекличка. Ну, а потом, все хором поём гимн СССР. То бишь, «Интернационал». А здесь не пойми себе что, бойцы вытворяют. Какая-то казацкая вольница. Совершенно никакой дисциплины. А нам все говорили: боевая ударная часть, всё время на лучшем счету, постоянно громит проклятых фашистов.

Смотрю, снова идёт знакомый нам старшина. Я к нему подбегаю и, как комсорг своей группы, спрашиваю у старика:

— А когда будем петь «Интернационал»?

Он посмотрел на нас очень внимательно, потом взглянул на ручные часы и сказал:

— Да уж, пожалуй, пора. Пойте ребята, а мы следом за вами.

Я построил своё отделение, махнул им рукой, и мы громко запели. Тянем мы эту непростую мелодию, стараемся изо всех своих сил. А все худые, как щепки. Ткни ножом, кровь не пойдёт. Шеи тонкие, как у полудохлых курят.

К тому же, из всей нашей группы, ни у кого не оказалось хорошего слуха. Да и голоса у нас тогда были совершенно мальчишеские, нетвёрдые, ломкие. То и дело кто-то из нас, и да даст петуха. То один, то другой, а то и на пару.

Гляжу, а вокруг стоят суровые матёрые люди, уже видно, крепко битые жизнью, и все с большим интересом смотрят на нас. От этого мы стали ещё больше смущаться, сильно фальшивить и издавать уж совсем неприятные крики.

Однако никто не смеялся. Сам знаешь, что за это бывает. Запичужат в Сибирь лет на десять и вся недолга. Ну, а по военному времени, так и запросто шлёпнут, как «врага трудового народа», который глумился над нашей святыней. Короче сказать, так мы и орали наш гимн до конца, без сопровождения музыки.

Танкисты всё выслушали, вежливо нам покивали и разошлись по своим прежним местам. Тут к нам опять подошёл старшина и тихо так говорит:

— Здесь, вам ребята, не тыловое училище, а линия фронта. Фашисты могут оказаться поблизости. Поэтому, если возможно, то постарайтесь вести себя чуть потише. Не стоит указывать своё расположение врагу, даже самыми патриотическими и прекрасными песнями. Так что, в следующий раз исполняйте гимн про себя.

— Мы сразу всё поняли, и вслух «Интернационал» уже больше не пели, а если честно сказать, то и про себя никогда не пытались этого делать. Не до этого было. — закончил танкист.

Григорий удивлённо посмотрел на попутчика. Не зная, что и сказать по данному поводу, он промолчал. Солдат очень часто общался на стройке с политзаключенными.

Ему было отлично известно, что в лагерях находилось много людей, которых загнали туда, казалось бы, за совершенно нелепые мелочи. Кто-то кому-то рассказал анекдот про советскую власть, кто-то использовал не по назначенью газету с портретом вождя или спел озорную частушку, где мелькали фамилии крупных руководителей партии.

Танкист с усмешкой взглянул на насупившегося внезапно Григория и с лукавой усмешкой ему подмигнул. Парень расшифровал это мимику так: не трясись, мол, дружище, нас здесь всего только двое. Причём оба отстали от своих военных частей и выходим из окружения фрицев. Так что, никто не будет болтать о таком разговоре. Самому выйдет дороже.

Чтоб разрядить возникшее вдруг напряжение, Леонид начал рассказывать другую историю:

— Перед самым началом наступления немцев прибыл к нам в роту новый молодой комиссар. Сразу видно, что не боевой офицер, а обычная «крыса из глубокого тыла». Очень похоже, что где-то проштрафился, вот его и отправили на перевоспитанье в военную часть.

Толстый был как бочонок, а вредный, просто кошмар. К тому же такой ужасный службист, что просто мама твоя не горюй! Целыми днями он шастал по машинному парку и всем во всё тыкал. То пилотка криво сидит. То верхняя пуговица на гимнастёрке расстёгнута. То честь ему отдали, как-то небрежно.

В общем, замучил всех до смерти. А ничего с ним сделать нельзя. Комбат в его дело не вмешивался. Да и требовал политработник лишь то, что положено по уставу РККА. Против него не попрёшь.

Меж тем, немцы к нам подошли почти что вплотную, и мы оказались на второй линии фронта. Встали в небольшом зелёном лесочке и начали там обустраиваться. Первым делом, вырыли яму под отхожее место.

Как всегда, сделали её аршином длиной и шириной и глубиной в два раза больше. Положили по обоим краям две толстые широкие доски. Поставили вокруг ширму из брезента на кольях, и всё, сортир совершенно готов. Пожалуйте граждане в гости.

Тут наступило небольшое затишье, и двое суток мы жили там, как на курорте. На третий день появилась проклятая «рама». Она покрутилась над нами и улетела домой. Ну, мы-то калачи уже тёртые. Знаем, что за этим последует.

Тут или штурмовики к нам нагрянут, или дальнобойные пушки начнут нас утюжить. Мы все подобрались и стали прятаться кто, где сумел. Кто в танк свой полез. Кто под днище машины забрался. Вся охрана с обслугой по окопам сховалась.

И в это самое время, у нашего необстрелянного в боях, комиссара прихватило живот. Он и помчался в сортир. Только, видать, он там угнездился, словно на жердочке, как начался сумасшедший обстрел. Крупнокалиберные снаряды полетели со свистом и стали рваться вокруг с оглушительным грохотом.

Осколки летят во все стороны и над ухом визжат, что твои циркулярные пилы. Ну, ты сам парень знаешь, как это бывает. Страшно, аж жуть, и только после каждого залпа, мороз по коже дерёт.

Скоро ли, коротко, обстрел, наконец-то, закончился. Мы вылезли из наших укрытий, потушили огонь в паре танков, что загорелись от прямых попаданий, и перевязали товарищей, которые получили ранения.

К счастью, никто в этот раз не погиб. Когда разобрались с потерями, тут кто-то вспомнил про политрука. Мол, мы-то все спрятались кто, где сумел, а он в это время, спустивши штаны, сидел за брезентовой стеночкой.

Никому даже в голову тогда не пришло, предупредить комиссара о скором налёте фашистов. Хотя, может быть, кто-нибудь и подумал об этом, но всё равно ничего не сказал.

Мол, пусть он сам разбирается, раз очень умный. Ну, вредный он или не вредный, а всё равно живой человек. Так что, пошли мы смотреть, что с ним случилось? Вдруг, там погиб наш офицер, а мы тут, как дети, радуемся по данному поводу.

Подошли мы поближе. Смотрим, все деревянные стойки