Проклятие Тары. Артефакт-детектив [litres] - Алекс Монт Страница 17

— Когда же родился… мой сын? — глухим голосом спросил он Дулгар.

— Три недели назад.

— Как ты назвала его?

— Камет. Хотела, чтоб мужчина с этим именем был навсегда моим, — ответила Дулгар, и на ее глазах навернулись слезы. Но Камет не увидел их. Он стоял возле самого очага и, не чувствуя жара, о чем-то сосредоточенно думал.

— Сейчас мне надо идти, Дулгар. Наказ Махакалы вынуждает меня покинуть тебя и нашего сына. Но я обязательно вернусь. Если же мне будет уготован иной путь, ты возьмешь ребенка и поедешь в улус моей матери Отонхой. Там вам будет безопасно и хорошо. Урга нынче стала неспокойным местом. Ты сделаешь это, Дулгар?

— Если ты не вернешься через год, я возьму ребенка и поеду к твоей матери Отонхой.

Их глаза встретились, и он страстно поцеловал Дулгар в полуоткрытые ждущие губы. Затем, взглянув на безмятежно спящего сына, вышел из юрты.

Глава 16. Смерть среди могил

От Дулгар Камет поспешил на кладбище. Сумерки окутывали город, и он был уверен, что Дорджо ждет его. Обойдя затихший Маймачен, он вышел на пустынную дорогу и зашагал к кладбищу. Как обычно, к вечеру резко похолодало, и Камет пожалел, что не надел теплую меховую доху, оставленную в его бытность у Дулгар, когда отправлялся в тот несчастливый поход на большевиков. Сколько воды утекло с тех пор! А ведь не прошло и года, как в составе дивизии Унгерна он вступил в отвоеванную у китайцев Ургу, где встретил Дулгар, ставшую матерью его сына. Четыре месяца мирной жизни в Урге, жизни с Дулгар, а потом снова война…

Мысль о ребенке придала ему сил, и он прибавил шаг. Мрачное пятно уходящего вдаль кладбища открылось перед ним, и он окликнул Дорджо. «Наверное, он у входа», — не дождавшись ответа, подумал Камет, торопливо направляясь к воротам. «Дорджо, я здесь, отзовись!» — на этот раз громче и настойчивей позвал он, вслушиваясь в тревожную тишину. Подул легкий ветерок, и характерный сладковатый запах гниющей человеческой плоти достиг ноздрей Камета. В ту же минуту злобный чавкающий рык раздался за спиной. Ощерив клыкастую пасть, с которой свисали лохмотья болтавшейся пены, на него шла огромная собака, за которой угадывалась свора таких же свирепых косматых псов.

«Проклятье!» — выругался он, запоздало вспомнив, что бедняки китайцы свозили сюда усопших, оставляя покойников незахороненными в наспех сколоченных, с зияющими щелями и чудовищными просветами гробах. Остальную работу доделывали собаки, исполняя роль санитаров города. Зачастую псы не могли вытащить тела из гробов и объедали трупы прямо на месте, насколько далеко им удавалось просунуть в щель гроба морду и ухватиться за ту часть тела, какая оказывалась ближе. В результате, объеденные полуразорванные трупы источали одуряюще смердящий дух, привлекая к кладбищу голодные стаи одичавших собак.

Обычай не захоранивать покойников пошел в Урге не с китайцев. Монголы также не всегда предавали земле своих умерших, предпочитая свозить тела за город и сваливать их в канавы, отдавая на растерзание бродячим собакам и воронью. Оценившие вкус мертвечины животные сжирали трупы вплоть до скелета, а потом таскали полюбившиеся кости и черепа с торчащими во все стороны волосами и выклеванными глазницами по улицам города. Впрочем, Камету было не до воспоминаний. На него надвигалась стая злобно рыкающих, познавших вкус не одной мертвечины псов, а из оружия имелся только охотничий нож.

— Дорджо! Дорджо! Я здесь! — медленно пятясь, изо всей силы выкрикивал в темноту Камет, доставая нож из-за пазухи. Собаки тем временем окружили его и, продолжая угрожающе рычать, готовились атаковать свою жертву. В это мгновение подоспел Дорджо. Выхватив наган, он выстрелил в самую гущу стаи. Пронзительное верещание смертельно раненой суки только взъярило остальных псов, и они ринулись на монгола. Повалив несчастного на землю, свора вцепилась в катавшегося по земле и отбивавшегося изо всех сил Дорджо. Выстрел, и очередная собака с жалобным визгом отлетела в сторону, тогда как другие кобели, обезумев от грохота стрельбы и бьющего в нос жаркого человечьего духа, яростно рвали толстую овчину дохи Дорджо. Бросившись на помощь, Камет перерезал горло огромному вожаку, когда почувствовал повисшую на плечах собаку. «Если упаду, мне конец», — отчаянным усилием он оторвал от себя животное, успев воткнуть нож ему в брюхо. Дорджо уже хрипел. Из разорванной артерии била фонтаном кровь, ее запах приводил стаю в дикое неистовство, еще более возбуждая псов. Став людоедами, собаки с остервенением вгрызались в горло монгола, вспарывали клыками живот, погружая клацающие окровавленные челюсти в пульсирующую плоть…

Глава 17. Спасти богиню

Камет брел, не разбирая дороги, пока окрик дозорного из отряда Кабардина не остановил его. Полковник слышал о нем и без лишних предисловий зачислил подъесаула в свое воинство. А дальше был жестокий бой у оврагов, и Тара стала добычей Кабардина. Отныне его жизнь круто изменилась. Он уже не помышлял о мщении, а только и думал, как вернуть богиню верующим собратьям. Когда полковник решился, наконец, уходить в Китай, Камет понял, что его час пробил, и стал обдумывать план по спасению драгоценной реликвии.

«Если Кабардин доберется до Хайлара, Тара может стать той разменной монетой, которая позволит ему беспрепятственно двигаться по китайской территории до самого Харбина», — размышлял он, покачиваясь в задубевшем седле. «И даже если китайцы безвозмездно пропустят казаков в пределы Поднебесной, Тара будет превращена полковником в груду металла для расплаты с собственным воинством». Он не мог допустить этого. «Надо угнать подводу с Тарой, а потом спрятать в надежном месте, как я поступил с казной Махакалы. Если богиня покинет пределы Монголии, ее будет уже не вернуть». У Кабардина несли службу буряты, разделявшие планы Камета и готовые на все во имя спасения богини. Операцию запланировали на ближайшую ночь, а тут, откуда ни возьмись, налетели аэропланы красных. И он решился в этой сумасшедшей кровавой неразберихе завладеть Тарой.

Камет подъехал к обозу и сразу понял, в какой подводе находится богиня. Конвой из трех рослых казаков охранял ее. В эту минуту пошел в атаку второй аэроплан. Пронзительный, рвущий барабанные перепонки свист заставил его растянуться на земле и закрыть руками голову. Когда же он разомкнул ладони, его пальцы усеяли царапины и порезы.