Мика Валтари - Наследник фараона Страница 18

Он нетерпеливо возразил:

— Все это я знаю лучше тебя, и твоя болтовня напоминает мне жужжание мух. Давай лучше вернемся к тому, что ты сказал о злых духах; ибо сердце мое переполнено, и, выпив вина, я мечтаю о какой-нибудь женщине, которая улыбнется мне, кто бы она ни была. Но ее одежда должна быть из царского полотна, она должна носить парик и красить губы и щеки оранжевой краской и, чтобы возбудить во мне желание, изгиб ее глаз должен напоминать радугу.

Я улыбнулся.

— Ты говоришь разумно. Поэтому давай дружески обсудим вопрос.

— Слушай! Среди моих товарищей-офицеров есть один — Кефта с Крита, которого мне как-то случилось ударить. Теперь он уважает меня и пригласил меня пойти с ним сегодня на прием в одно место, которое находится близ храма какого-то бога с кошачьей головой. Я позабыл имя этого бога, потому что у меня нет никакого желания идти туда.

— Ты имеешь в виду богиню Бает. Я знаю этот храм, и это место, по всей вероятности, вполне отвечает твоей цели, ибо женщины легкого поведения усердно молятся богине с кошачьей головой и приносят жертвы, чтобы заполучить богатых любовников.

— Но я не пойду без тебя, Синухе. Я человек низкого происхождения и не знаю, как вести себя в Фивах и особенно среди фиванских женщин. Ты опытный человек, ты здесь родился и должен пойти со мной.

Я был разгорячен вином, и его доверие льстило мне; я не хотел признаться, что знаю женщин так же мало, как и он. Я послал Капта за носилками и торговался с носильщиками, пока Хоремхеб все еще пил вино, чтобы набраться храбрости. Люди понесли нас к храму Баст. Увидев, что у дверей дома, к которому мы направлялись, зажжены факелы и светильники, они начали громко выражать недовольство низкой платой; тогда Хоремхеб ударил их своей плетью, и они обиженно замолчали.

Я вошел первым, и казалось, наш приход никого не удивил. Веселые слуги полили воду нам на руки, и аромат горячих блюд, притираний и цветов доносился до самой веранды. Слуги украсили нас гирляндами, и мы смело вступили в огромную залу.

Когда мы вошли, я никого не увидел, кроме женщины, которая шла нам навстречу. Она была облачена в царское полотно, так что ее тело просвечивало сквозь него, как тело богини. На голове ее был массивный голубой парик, и на ней было много прекрасных драгоценностей; ее брови были насурмлены, а под глазами положены зеленые тени. Но зеленее зеленого были ее глаза, похожие на воды Нила во время летнего зноя, так что сердце мое утонуло в них. Ибо это была Нефернефернефер, которую повстречал я однажды в колоннаде великого храма Амона. Она не узнала меня, но улыбнулась Хоремхебу, который поднял свою офицерскую плеть в знак приветствия. Кефта, молодой критянин, также был там; он подбежал к Хоремхебу и обнял его, называя своим другом.

Никто не обращал на меня внимания, и у меня было время наглядеться на сестру моего сердца. Она была старше, чем я ее запомнил, и глаза ее уже не улыбались, но были жесткие, как зеленые камни; они не улыбались, хотя рот ее улыбался, и они прежде всего остановились на золотой цепочке на шее Хоремхеба. Но колени мои подогнулись, когда я смотрел на нее.

Вокруг раздавались крики и смех; опрокинутые винные кувшины и смятые цветы валялись на полу, и сирийские музыканты так управлялись со своими инструментами, что разговор не был слышен. Очевидно, упились как следует, ибо одну женщину вырвало. Слуга слишком поздно подал ей чашку, так что ее платье было испачкано, и все смеялись.

Кефта, критянин, обнял и меня, перепачкав при этом все мое лицо мазью, и называл меня своим другом. Но Нефернефернефер взглянула на меня и сказала:

— Синухе! Я знала когда-то одного Синухе, он тоже был врачом.

— Я и есть тот самый Синухе, — сказал я, глядя ей в глаза и дрожа.

— Нет, ты не тот. — Она сделала отрицательный жест. — Тот Синухе, которого я знала, был молоденьким мальчиком, с чистыми, как у газели, глазами, а ты мужчина и ведешь себя по-мужски. У тебя между бровей две морщины и не такое гладкое лицо, как у него.

Я показал ей перстень с зеленым камнем, который я носил на пальце, но она покачала головой, притворившись озадаченной, и сказала:

— Я, должно быть, принимаю в своем доме разбойника, который убил Синухе и украл тот перстень, что я когда-то подарила ему в знак нашей дружбы. Его имя ты тоже украл, и того Синухе, который нравился мне, уже нет более в живых.

Она подняла руки в знак печали, и я с горечью снял перстень с пальца и вручил его ей, сказав:

— Тогда возьми обратно свой перстень, и я уйду и не буду более докучать тебе.

Но она возразила:

— Не уходи! — и снова, легко положив свою ладонь на мою руку, как она уже делала это однажды, тихо сказала: — Не уходи!

И я не ушел, хотя знал, что ее тело будет жечь меня сильнее огня и что никогда уже не смогу я быть счастлив без нее. Слуги налили нам вина, и оно никогда не было слаще для моих уст, чем в тот раз.

Женщина, которой было плохо, прополоскала рот и снова принялась пить вино. Затем она скинула свое испачканное платье и отбросила его; она также сняла свой парик, так что осталась совсем обнаженной. Руками она сжала вместе свои груди, приказав слугам налить между ними вина, и она разрешала пить оттуда любому, кто только хотел. Она закружилась по комнате, громко смеясь, молодая, прекрасная и бесшабашная, и, остановившись перед Хоремхебом, предложила ему выпить вино, налитое между ее грудями. Он склонил голову и пил. Когда он снова поднял голову, его лицо было мрачно, он посмотрел в глаза женщине, обхватил ее бритую голову руками и поцеловал ее. Все засмеялись, и женщина смеялась с ними. Затем, внезапно застыдившись, она потребовала чистое платье. Слуги одели ее, и она снова водрузила на голову свой парик. Она села рядом с Хоремхебом и больше не пила. Сирийские музыканты продолжали играть; я чувствовал фиванскую лихорадку в крови и знал, что рожден увидеть сумерки мира, а пока я могу сидеть с сестрой моего сердца и смотреть на ее зеленые глаза и алые губы.

Таким образом, благодаря Хоремхебу мне привелось снова увидеть Нефернефернефер, мою возлюбленную; но для меня было бы лучше, если бы я никогда не встретил ее.

4

— Это твой дом? — спросил я ее, когда она села рядом со мной, разглядывая меня своими холодными зелеными глазами.

— Это мой дом и мои гости. Я принимаю гостей каждый вечер, потому что не люблю быть одна.

— И Метуфера? — спросил я, желая узнать все, несмотря на боль, которую это могло причинить мне. Она слегка нахмурилась.

— Разве ты не знаешь, что Метуфер умер? Он умер, потому что злоупотреблял деньгами, которые фараон дал его отцу для постройки храма. Метуфер умер, и его отец уже больше не главный строитель царя. Разве ты не знал об этом?

— Если это правда, — ответил я, улыбаясь, — я готов поверить, что Амон наказал его, ибо он высмеивал имя Амона. — Я рассказал ей о том, как Метуфер и жрец плевали в лицо статуи Амона, чтобы вымыть его, и как они натирались священной мазью Амона.

Она улыбалась, но взгляд ее был холодным и отчужденным. Внезапно она сказала:

— Почему ты не пришел ко мне тогда, Синухе? Если бы ты меня искал, то нашел бы меня. Ты дурно поступил, не приходя ко мне и посещая других женщин, ведь на твоем пальце был мой перстень.

— Я был совсем еще мальчиком, и я боялся тебя, но в моих снах ты была моей сестрой, Нефернефер, и — смейся, если хочешь, — я никогда еще не знал ни одной женщины. Я ждал, что снова увижу тебя.

Она рассмеялась и жестом выразила недоверие.

— Ты, конечно, лжешь. В твоих глазах я должна выглядеть старой уродиной, и насмехаться надо мной и лгать мне — забава для тебя. — Ее глаза были теперь веселыми, как в прежние дни, и она казалась настолько моложе, что мое сердце переполнилось и заныло, когда я посмотрел на нее.

— Это правда, что я не прикасался ни к одной женщине, — сказал я, — но, может быть, неправда, что я ждал тебя. Позволь мне быть откровенным. Очень много женщин прошло передо мной, молодых и старых, хорошеньких и некрасивых, мудрых и глупых; но я смотрел на всех одинаково — глазами врача, и ни одна из них не взволновала моего сердца, хотя почему так было, не могу сказать, я сам не знаю.

— Наверное, когда ты был малышом, ты свалился с груженой повозки и приземлился верхом на оглобле, и вот с тех пор ты приуныл и полюбил одиночество, — и, смеясь, она слегка коснулась меня так, как не касалась еще никогда ни одна женщина. Отвечать было излишне, ибо она сама знала, что сказанное ею — неправда. Она быстро отдернула руку, прошептав:

— Выпьем вина вместе. Я все же могу насладиться с тобой, Синухе.

Мы пили вино, тогда как рабы выносили некоторых гостей к их носилкам, а Хоремхеб обнял рукой сидящую рядом с ним женщину, называя ее своей сестрой. Он снял с себя золотую цепь и хотел повесить ей на шею.