Иван Ефремов - Таис Афинская Страница 18

— Довольно нежиться, слышишь, нас зовут! — вскричала Таис, сгибая пальцы, как когти хищника и угрожающе подбираясь к ступням подруги.

— Не боюсь, — презрительно сказала спартанка, лягнув на всякий случай Таис, которая и так едва удерживалась на стволе и сразу полетела в воду. Не встретив ожидаемого сопротивления, Эгесихора тоже скатилась с дерева и с негодующим воплем: «Волосы! Напрасно сушила!» — окунулась с головой в глубокий омут. Обе гетеры дружно поплыли на берег, оделись и принялись расчесывать друг другу косы.

Солнце стояло уже высоко. Слегка дурманящий запах кипера несся с болотистых берегов.

— Я заметила здесь очень много киуры, — сказала Таис, — видимо, твои сестры не пользуются этим растением.

— Надо послать наших ещё собрать и насушить в запас. Не знаю, есть ли что-либо подобное в Египте, — ответила потягиваясь Эгесихора.

Купанье, пробудившее детские воспоминания Таис, вызвало приступ грусти. Как бы ни манили далекие страны, надолго покидать родину всегда печально. И афинянка спросила у подруги:

— Скажи, тебе не хотелось бы вернуться в Афины, сейчас, без промедления?

Эгесихора удивленно и насмешливо сощурила один глаз.

— Что тебе взбрело в голову? Меня схватят при первом появлении…

— Мы можем причалить к Фреатто и вызвать туда судилище. — Таис напоминала спартанке о древнем обычае афинян. Каждый изгнанник или беглец мог причалить на корабле к месту берега около Пирея, где находился колодец, и с борта корабля оправдываться перед судом во возведенных на него обвинениях. Место считалось священным, и, даже если изгнанник признавался виновным, ему не грозила погоня, пока он был на своем корабле.

— Я не верю в святость этого обычая. Твои соотечественники стали вероломны за последние века, после Перикла, — ответила Эгесихора, — впрочем, я не собираюсь возвращаться. И тебе нечего бояться — мои спартанцы довезут до самого места…

Опасения Таис, что ей не хватит серебра на уплату за проезд, не оправдались. Эоситей позволил (не без участия Эгесихоры) ей взять всех слуг и обещал доставить не до Навкратиса, а прямо до Мемфиса, где в бывшем тирском стратопедоне — военном лагере — должен был разместиться отряд спартанских наемников.

Таис отлично переносила морскую качку. Навсегда запомнился ей энатэ фтинонтос — девятый день убывающего боэдромиона, когда корабль стратега и наварха Эоситея вплотную подошел к берегам Крита. Они плыли, не заходя на Китеру, прямиком по Ионическому морю, пользуясь последними неделями предосеннего затишья и стойким западным ветром. Лакедемонцы всегда были отличными мореходами, а вид их судов внушал ужас всем пиратам Критского моря, сколько бы их ни было. Корабли прошли близ западной оконечности Крита, обогнули Холодный мыс, иначе Бараний лоб, на юго-западе острова, перед чащами дремучих лесов, где по преданиям ещё обитали древние демоны. Леса покрывали весь остров, казалось состоящий из одних гор, почти чёрных вдали, светлых, белеющих обрывами известняков на побережьях. Критские леса состояли преимущественно из кипариса с горизонтальными ветвями, создававшего суровый темный фон гор и мрак густых рощ. Радостно высоких сосен и тяжковетвистых дубов осталось немного. Тысячелетия строительства кораблей и сельского хозяйства превратили высокоствольные рощи в заросли кустарников барбариса и вишни, а межгорные широкие долины, незаметные с моря, поросли маслинами и виноградниками, полями пшеницы. Корабль Эоситея вошел в широкий, открытый всем южным и западным ветрам Срединный залив. Над ним расположились сразу три древних города, и среди них самый старый, не уступающий Кноссу, Фест, чье основание тонет во тьме прошедших времен. Перед тем как идти к Прекрасным Гаваням, где надлежало запастись вкусной водой для долгого перехода к Египту, корабли причалили у Маталы. Темные закругленные выступы горных склонов, покрытых лесом, спускались к воде, разделенные серповидными вырезами светлых бухт, сверкающих в солнце пеной наката и колеблющимися зеркалами прозрачной воды. Сияющая синева открытого моря у берегов Крита превращалась в лиловую, а ближе к берегу в зеленую кайму, с упорным равнодушием моря плескавшуюся на источенные чёрными ямами и пещерками белые известняки.

Туманная синева плоскогорий укрывала развалины громадных построек древности невообразимой. Необхватные тысячелетние оливковые деревья выросли из расселин разбитых землетрясениями фундаментов и лестниц из исполинских камней. Мощные, расширявшиеся кверху колонны ещё подпирали портики и лоджии, угрюмо и грозно чернели входы в давно покинутые дворцы. Платаны и кипарисы, поднявшиеся высоко в ясный небосвод, затеняли остатки стен, где из-под обрушенных обломков, там, где уцелевшие перекрытия защищали внутренние росписи, проступали человеческие фигуры в красках ярких и нежных.

У одного из хорошо сохранившихся зданий Таис, повинуясь неясному влечению, взбежала на уцелевшие ступени верхней площадки. Там, в кольце растрескивавшихся колонн, местами сохранивших темные пятна — следы пожарища, — под уложенными ступенчатыми кругами плитами кровли оказался круглый бассейн. Великолепно притесанные глыбы мрамора с зелеными прожилками слагали верхнее кольцо глубокого водоема. Вода просачивалась через пористый известняк, заградивший выход источника, фильтруясь, приобретала особенную прозрачность и стекала по отводной трубе, поддерживавшей постоянный уровень водоема уже в течение многих столетий. Яркая синева неба через центральное отверстие кровли высвечивала голубизной священную воду. Бассейн предназначался для ритуальных омовений жрецов и жриц, перед тем как приблизиться к изображениям грозных божеств — Великой Матери и Потрясателю Земли (Посейдону), погубившему критское царство и великий народ.

Странный запах почудился Таис. Возможно, камни бассейна ещё хранили аромат целебных трав и масел, которыми некогда славился Крит. Стены водоема впитали навсегда аромат священных омовений, совершавшихся здесь тысячелетиями…

Таис вдруг сбросила одежду и погрузилась в чуть слышно журчавшую воду, как бы прикоснувшись к чувствам своих далеких предков.

Встревоженный зов Эгесихоры вернул её к действительности. Неробкая спартанка поддавалась смутному ощущению страха, внушенного величественными развалинами непонятного и неизвестного назначения.

Таис стряхнулась, как жеребенок, оделась и поспешила навстречу подруге.

Эгесихора остановилась около изображения женщины в светло-голубой одежде, с развевавшимися крупными завитками прядями чёрных волос и поманила к себе спутников.

Большой глаз, смотревший открыто и лукаво, гордые — чертой — брови, прямой нос, немного длинный и не с такой высокой переносицей, как у эллинов, особая форма рта, соединявшая чувственность с детским очерком короткой верхней губы, чуть выступающая нижняя часть лица…

Эгесихора обняла ладонями необычайно тонкую талию подруги, стянув складки хитона как тугим поясом, и спартанцы с восторгом захлопали в ладоши — если не сестра, то родственница изображенной на стене дворца женщины стояла перед ними в образе Таис.

— Неужели так? — отступая назад, воскликнула гетера.

Странное чувство тревоги проникло в душу Таис. Слишком велика была древность смерти, откуда выступила эта критская женщина, слишком давно ушли в подземное царство те, кто строили эти дворцы, писали портреты красавиц, сражались с быками и плавали по морям.

Неисчислимая, невообразимая чаша ушедших лет, сравнимая лишь с Египтом.

Таис поспешила на солнечный свет, зовя за собой притихших спутников и смущенную, словно она заглянула в запретное, Эгесихору.

На южном берегу Крита солнце заливало землю ослепительным светом, но не было дивной прозрачности воздуха, свойственного Элладе. Голубоватая дымка задергивала дали, и зной казался злее и сильнее, чем на аттических берегах.

По слабо всхолмленному плоскогорью от развалин протянулась полоса каменных плит, углубившихся в почву, заросших высокой сухой травой и покрытых лишайниками. В конце этой древней дороги, там, где она, скрываясь во впадине, снова показывалась на ближайшем возвышении, стояла громадная глыба, а на ней высеченный из очень крепкого камня символ — высокие бычьи рога. Словно один из подземных быков Посейдона начал выбираться на поверхность и выставил свои исполинские рога. В них было нечто зловещее, напоминавшее людям, что они — всего лишь эфемерные обитатели Геи и ходят по зыбкой почве, под которой гнездятся, зреют и готовятся к ужасным потрясениям невидимые стихии.

Длинные тени пролегли от рогов и протянулись к Таис, стараясь захватить её между своими концами. Так, должно быть, священные пятнистые быки Крита нацеливались на девушек — исполнителей ритуального танца-игры. Гетера быстро прошла между полосами теней до залитой солнцем вершины второго холма, остановилась, посмотрела кругом и всем своим существом поняла, что земля её предков — это область мертвых, стертых временем душ, унесших свои знания, мастерство, чувство красоты, веры в богов, песни и танцы, мифы и сказки в темное царство Аида. Они не оставили после себя ни одного надгробия, подобного эллинским, в которых лучшие ваятели отражали живую прелесть, достоинство и благородство ушедших. Глядя на них, потомки стремились быть похожими на предков или превзойти их. Таис не могла забыть чудесные надгробия Керамика, посвященные молодым, как она сама, женщинам, вроде столетней давности памятника Гегесо, сохранившего образ юной женщины и её рабыни. А здесь не было видно некрополей. Замкнувшись на своем острове, не доступном в те времена никому, древние критяне не передавали своего духовного богатства окружавшим народам.