Элизабет Херинг - Служанка фараонов Страница 18

– Скажи, Аменет, что же у тебя не было ни мужа, ни детей?

От моего вопроса у старухи будто отнялся язык, так что сначала она ничего не могла ответить. Она явно старалась отделаться от меня, но, по-видимому, ее душа все же очерствела не настолько, чтобы не почувствовать участия, прозвучавшего в моих словах. Поэтому она все же ответила тихо и невыразительно:

– Мой муж отправился с отцом Хатшепсут в презренную землю Речену больше я его никогда не видела, А мой сын Пуэмра, второй пророк Амона, главный зодчий бога, и именно ему надлежало бы поручить все храмовые постройки, а не этому Сенмуту, который выманил милость царицы и захватил для себя все должности и почести! – Она огорченно замолчала.

– А ты пела в хоре Амона, когда была молодой?

– Еще бы не пела! Но в мое время еще существовал старый добрый порядок, тогда еще не было в обычае, чтобы дети песка… – Она внезапно запнулась. С шумом выпустила воздух из ноздрей. А затем голосом, совершенно не похожим на тот, что я слышала раньше, сказала: – Иди спать, дитя! Я знаю, как утомляют танцы и пение и взмахи систром.

Тогда я почувствовала, что мне удалось победить ее враждебность.

Мое сердце наполнилось радостью, которая была гораздо больше той, что охватила меня при виде священного танца. «Хатхор, повелительница опьянения! – ликовало все во мне. – Горы и долины должны обняться, когда твой сияющий супруг приближается к твоей красоте! И даже враг протягивает руку врагу, когда аромат твоей цветущей рощи касается его сердца!»

Что это были за слова? Звучали ли они в одной из песен, которые я разучивала в те дни, или сама Хатхор, повелительница пения, вложила их мне в душу?

Я никак не могла заснуть. Уже давно я различала равномерное дыхание Небем-васт, но у меня в висках стучали мысли, в мозгу проносились картины, в ушах звучали песни и среди них все снова и снова, чистая и ясная, как звук арфы:

Хатхор, повелительница опьянения!Горы и долины должны обняться,Когда той сияющий супругПриближается к твой красоте!И даже врагПротягивает руку врагу,Когда аромат твоей цветущей рощиКасается его сердца!

Однако все это было лишь подготовкой. Описать сам праздник не хватит слов. Ты, Рени, чтобы посмотреть Праздник долины, переправляешься через Реку на нашем маленьком челне в то время, когда священная ладья, привязанная сзади к царскому судну, уже давно причалила к западному берегу. Ты бываешь счастлив, если сумеешь заметить Доброго бога издали, а благоприятный ветер донесет до твоего слуха слабый звук систра певиц Хатхор.

То, что испытываешь ты, Рени, невозможно даже сравнить с тем, что довелось увидеть мне. В тот день моя юная душа радостно трепетала от переполнявшего ее благоговения.

Я видела, как статую бога переносили из храма на священную ладью и как могущественнейшие из жрецов теснились, чтобы принять ее на свои плечи: Хапу-Сенеб первым, Пуэмра вторым и так далее, один за другим. Затем мы пошли по широкой дороге к Реке. Макара, в мужском облачении, шла позади жрецов – изящная голова высоко поднята над узкими плечами, к подбородку подвязана борода, как это и подобает царю. А впереди хоров – Нефру-ра, малышка, с систром, раскачивающимся в ее прекрасных, тонких руках. Она не дрожала и не опускала рук всю дорогу до берега, и хотя было еще по-утреннему прохладно и дул северный ветер, ее ясный лоб был покрыт потом.

Носилки, на которых несли бога, поставили в ладью. И носилки и ладья накануне были вымыты чистым молоком и сверкали на солнце, отражавшемся в блестящем зеркале благородного дерева почти так же, как в полосках из ляпис-лазури и золота, которыми они были обшиты. Царское судно отошло от берега и взяло на буксир ладью бога «Усерхат-Амон», в то время как видный издалека царь стоял позади рулевых, а гребцы пели.

Пророки в накинутых на плечи шкурах пантер и жрецы в белых одеяниях взошли на почти до краев нагруженные лодки, и, наконец, на одном из множества судов, предоставленных в распоряжение служителей бога, разместились и мы, певицы и мальчики-певцы.

Тут мне показалось, что в тот день я впервые поняла, что значит жить в Земле людей. Я ощутила себя приобщенной к их древнему, священному порядку. Я почувствовала, что происходившее вокруг меня было справедливым и что каждому следовало иметь свое место, неважно, на верхних или нижних ступеньках великой лестницы, для того, чтобы страна процветала, а народ преуспевал. И по ней мог подняться тот, кто был добродетельным и кого любили боги. Да разве это не одно и то же? Разве не заслуживал тот, кто не был добродетельным или не угождал богам, чтобы упасть с нее или остаться внизу? Разве не был Сет, рыжеволосый Сет, Сет Вероломный, изгнан в пустыню, где нет воды для поддержания жизни?

Первые лодки достигли противоположного берега и теперь плыли по широкому протоку, который был прорыт через плодородную низменность почти до Долины царей. Они направлялись к красивой низине, лежавшей среди гор, где находились вечные жилища покойных правителей Обеих Земель. Все жители Западного города стекались сюда – те, кто бальзамирует трупы, пеленает мумии, высекает из камня гробы, делает изваяния для гробниц, и все прочие, кто обслуживает мертвых.

Уже раздались ликующие возгласы толпы, и тут к нашей лодке направилась еще одна. Она шла не от восточного берега, а с севера. Это было ясно видно. В ней вместе с немногими гребцами спиной к нам сидел жрец в белом одеянии.

Один из гребцов, которого я видела совершенно отчетливо, отложил весло, наклонился к жрецу и что-то сказал ему на ухо. Но человек в белом одеянии закрыл ему рот рукой.

Тем временем носилки Амона подняли из ладьи и пронесли несколько шагов до маленького храма. Здесь бог в первый раз отдыхал на своем пути. Жрецы несли утварь для жертвоприношений. В ней на раскаленных углях тлели куски мяса, лежали фрукты. И царь Макара в своих нежных женских руках тоже нес тяжелую чашу.

Сейчас, сейчас это произойдет! Сейчас юноша проложит себе дорогу сквозь толпу! Сильная рука отбросит окружающих и вырвет жертвенную чашу из рук Макара! Мое сердце громко стучало. Как я об этом не подумала до сих пор?

Но нет, ничего подобного. Все, что происходило, было предусмотрено распорядком этого часа. Макара беспрепятственно поставил тяжелые чаши на приготовленные для этого подставки, посыпал в них мирру из золотого кувшина и воздел в молитве тонкие руки, в то время как густые пары ароматного курения окутывали голову царя, а жрецы монотонно повторяли священные слова:

Тысячу хлебов и пива, тысячу мазей,Тысячу всевозможных прекрасных и чистых вещей,Тысячу вина и молока, тысячу ладана,Уток и гусей, голубей и быков без числаПосвящаем мы тебе, Амон-Ра, тебе, нашему царю,Тебе, владыке престола Обеих Земель,Чтобы ты дал своему сыну,Нашему Доброму богу МакараЖизни на миллионы лет,Чтобы он мог тебе служить,Когда ты плывешь по Реке,Чтобы он мог приносить тебе жертвыНа твоем Прекрасном празднике!

Какой длинной была дорога до святилища Хатхор! Каким знойным был воздух, как горел под ступнями раскаленный песок! Амон-Ра посылал свои палящие лучи тем, кто ему поклонялся, и даже сфинксы, подставлявшие солнцу свои каменные тела справа и слева от дороги – сфинксы с туловищем льва и головой Доброго бога, украшенной бородой, – казалось, изнемогали под ними.

Я видела, как голова Нефру-ра склонялась под тяжестью убора в виде коршуна, а капли пота блестели на ее светлом челе. Я видела, как Хатшепсут неподвижно смотрела перед собой, как будто ей было трудно шагать прямо. У меня язык прилипал к гортани. Все разговоры вокруг смолкли, каждый жаждал освежающего дыхания богини.

Но вот вдали уже показались широкие ступени террас. Ладановые деревья (да, они зеленели, они жили росой богини!) выстроились в ряд вдоль цепи сфинксов и поднимались вверх по склону, который вел к святилищу. И там мы оказались наконец в тенистых залах, и бог почил в объятиях богини.

До глубокой ночи продолжался Прекрасный праздник, даже до утра. Принесли жертвы не только Амону, Хатхор и Анубису, который пропускает в подземное царство, или Осирису, который принимает мертвых. Нет, сами мертвые тоже получили жертвоприношения в тот прекрасный день, соединивший с ними всех их близких. И вот вельможи покинули храм и поспешили к гробницам, чтобы почтить своих отцов. А царь направлял своих слуг к тем, кого хотел отличить, и посылал им искусно подобранные букеты, цепи из серебра и золота, богатые одежды. Хоры тоже ходили теперь от могилы к могиле, а арфисты, певицы, мальчики-певцы и танцовщицы получали вознаграждение. Ах, как подскочила я от радости, когда одна знатная дама (я думаю, это была сестра Сенмута, мать Абет и Унаса) бросила мне красивую, богато расшитую ленту, которой одна из девушек подвязала мне волосы.

Пока другие бродили по долине, царь и супруга бога и, вероятно, также Аменет, старая кормилица, оставались в помещении. Оно было вырублено глубоко в скалах и укрывало статуи первого и второго Тутмосов. Там стояла приятная прохлада, и я обрадовалась, когда и мне позволили наконец войти туда после утомительною хождения взад и вперед. Нашему хору предстояло петь перед царственными владыками после всех остальных до глубокой ночи.