Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века Страница 18

Ради торжественного случая оба супруга обули праздничные лапти, плетённые с подковыркой и ремнём. Борей оделся обычно, в чистое, не ношеное. Златуша принарядилась: надела синие бусы из трубчатого стекла, красную понёву, вышитую сорочицу из бели с бубенчиками на рукавах. Бубенчики же и коники с закрученными хвостами украшали кожаный поясок. Голову покрыла синим повоем.

На шум и собачий лай вышла Млава, отворила воротчики. Гости поклонились хозяйке. Борей, сжимая в правой руке кукуль, левой разгладил усы, кашлянул в кулак, спросил, дома ли хозяин. У них вот дело есть до обоих, сесть бы ладком да обсудить неспешно.

– Дома сам, на гумне, – ответила Млава. – Так идёмте ж в избу, а я самого кликну.

За избой, в затишке Купава с Заринкой под присмотром бабушки крутили жернова, ссыпали намолоченную муку в берестяной короб. С гумна доносился перестук цепов. Завидев гостей, Купава прикусила губу. Заринка, округлив глаза, посмотрела на сестру. С первого взгляда будущая невестка Златуше понравилась. Всё успела отметить – и работой дева занята, и засмущалась, знать, скромна. Млава проводила гостей в светлицу, усадила на лавку, убежала за мужем. Стук на гумне стих. Житовий, отвернувшись к скирде, смеялся в кулак. Желан качал головой. Голован, сморщившись, тёр покрасневший лоб. Млава сердито посмотрела на мужа и старшего сына.

– Чего смеётесь над малым? Нет чтоб научить, так потешаются ещё, – убрав руку Голована ото лба, оглядела ушибленное место. – Иди, родименький, к бабушке, пускай тряпицу смочит холодной водой и приложит ко лбу, – повернувшись к мужу, позвала: – Бросай молотьбу, гости приехали.

– Каки таки гости? – пробормотал Желан недовольно. Солнце ещё не село, жаль было терять время попусту. – Ай у них дома работы нету?

– Каки, каки! А то не ведаешь!

– А-а! Понятно. Ну, иди, иди, посиди с ними. Умоюся и приду.

– Поворачивайся поскорей. Заринку пришлю, чистую рубаху принесёт.

Разговор пошёл о самом главном – об урожае. Обе семьи прошедший год прожили в достатке, хлеб до самой новины ели без мелицы. И ныне жито уродилось сам-четвёрт да сам-пят. Теперь бы с обмолотом управиться. Поди-кось, Стрибог-батюшка удержит чад, не нанесут те туч дождевых. Успеть бы половину обмолотить, закончить можно и по морозцу.

Житьё-бытьё обговорили. Хозяева примолкли, приглашая гостей приступить к сути знакомства. Златуша поглядела на мужа, толкнула локтём, понуждая того приступить к делу. Борей пригладил усы, прокашлялся.

– Привела нас к вам забота наша. Сын наш, Здрав, достиг лет мужеских, надобна ему жена, чтобы жить по божеским законам.

Борей излагал самую сущность без прикрас. Пришла пора, всякая божья тварь пару себе ищет. Такими их бог-отец, Сварог милостивый, сотворил. Златуша предоставила мужу начать разговор, но по её женскому разумению, тот повёл речь неверно. Какие наряды ни надевай, разносолы, жаренья, печево на столе ни мечи, а без песен, плясок и праздник не праздник. Что за сватовство без похвал невесте и жениху. Дождавшись, когда муж запутается в толковании божьих законов, по которым Желан с Млавой должны отдать свою Купаву за их Здрава, повела речь сама. Смотрела на будущих свояков простодушно, говорила гораздо, певуче, не заикаясь, без блазни и лести.

– Сын наш Здрав – парень здоровый, работящий, смирённый. А уж добрый-то, скотину лишний раз не ударит, не стегнёт. На лицо пригожий, чистый, собой видный. Пришла ему пора ладушку свою искать да вместе с ней гнёздышко своё вить, да как боги указуют, детишков родить да ростить. Прознали мы, есть у вас дочь невеста. Дева – загляденье, что цветочек весенний, краса распрекрасная, и нравом добрая – работящая, скромная, к старшим покорливая, заботливая. Вот мы с мужем и думаем, как бы нам чад с вами своих соединить.

– Да мы не против. Дочери своей только счастья желаем. Да молода ещё, – молвил Желан.

Потаённые желания дочери ведал от жены, да обычай требовал давать согласие не сразу. Надобно потолковать, порассуждать, непременно сведать, что за семья, в которую дочь пойдёт. Потом уже, после сидений, выслушав убеждения, испить пива и нехотя дать согласие.

– Да как же молода! – всплеснула руками Златуша. – Шестнадцать лет минуло. Я сама в такие лета уж мужатицей стала. Да и грех вам будет, коли дочь в девках останется.

– Жалко чадо своё, кровиночку родную в чужие люди отдавать. Ну, как голодовать придётся? У отца с матерью живёт сыта, обута, одета. А в чужой семье как придётся? – добавила свои возражения Млава.

Златуша с жаром воскликнула:

– Да мы ить не таимся! Поедемте, поглядите наше подворье. Мы всегда рады, сей же час и поедем. В паволоки, горностаи не одеваемся, с серебряных блюд жареных лебедей не едим, что правда, то правда. Но живём в достатке, не бедствуем. Борей уж сказывал, ныне хлеба до новины хватило. Поедемте, сами поглядите, как живём. Мы не препятствуем. Как же, всяк о своих детушках радеет. Как не понять?

– Мы вот рядимся, отдавать, не отдавать дочь, а Купава-то сама, может, и замуж-то иттить не хотит, – Желан поставил ещё одну препону, велел жене: – Ну-ка, покличь дочь-то.

Купава вошла в светлицу пунцовая, как новая понёва, надетая в ожидании приглашения.

– Вот, дочь, – во взгляде отца суровость мешалась с лаской, – люди с Дубравки приехали, просят замуж тебя отдать за ихнего сына Здрава. Знаком ли тебе Здрав?

– Знаком, – пролепетала девушка, опустив голову.

– Замуж за него пойдёшь ли?

– Пойду, – шелестом листьев на утреннем ветерке прошептала Купава.

– Отец усмехнулся, рукой махнул.

– Ладно, иди, делами своими займись.

В Дубравке, можно сказать, попали в собственный двор. Изба, мазанная глиной, на аршин ушедшая в землю, такие же житные ямы, одрины, рига, гумно, чисто прибранная светлица с пшеничным снопом в красном углу и оберегами на полке. Лишь корова отличалась от Желановой. Трёхлеткой обломила рог, да так однорогой и осталась. Юница, ровесница Заринки, молола пшеницу. Старуха, мать Борея, ссыпала муку в короб. Младшая дочурка засмущалась чужих людей, убежала в одрину, выглядывала в щель у неплотно прикрытой двери. Заходила сестра Борея, якобы за закваской для теста, Млава усмехнулась про себя, это что ж за хозяйка, у которой закваска кончилась. Все были приветливы, относились к гостям с полным уважением. Здрав, виновник происходящего, отставил цеп, поклонился в пояс.

Назад в Ольшанку будущих тестя и тёщу отвёз Здрав. Млаве было жаль притомившегося на молотьбе парня, хотела идти пеши, но будущий зять на радостях, что дело ладится, забыл про усталость, подал телегу. Люди добрые, приветливые, работящие, а всё ж чужие. Потому возвращалась Млава домой пригорюнившись. Да и Желан смотрел невесело. Нелегко расставаться с донюшкой. Хоть и понравился Здрав, и сердце радовалось за дочь – экого парубка отхватила, но к радости примешивалась печаль.

Следующим вечером Борей со Златушей вновь приехали в Ольшанку.

Свадьба для сельчан – событие, которое ждут, к которому готовятся и которое оценивают. Тут оплошать нельзя, иначе долго будут посмеиваться: на свадьбе гулял да голодным домой вернулся. Чтобы гости веселились, все обряды соблюдались, на то потворница и дружка есть. Отцам надобно самую суть обсудить.

Смерд не князь, не боярин, седмицу пировать, бочки с медами по улицам выставлять и времени нет, и никаких запасов не хватит. Порешили гулять два дня. Борей заколет свинью, Желан – телушку. Да Желановых сыновей со Здравом отправят утку добывать и рыбу ловить. Желан с Млавой дадут за Купавой полную одёжу на зиму и лето, а Здрав вручит тестю гривну. Про пиво и меды и говорить нечего, сколько ни поставь, всё равно мало.

Пока мужчины обговаривали затраты на свадьбу, женщины занимались своими делами. Млава раскрыла перед Златушей коробья с приданым. Всё осмотрели – кожухи домашний и выходной, понёвы крашеные, из бели и холста, убрусы, сорочицы, обувки. Златуша глаз оторвать не могла от зелёных черевьев. Любит отец дочь, коли справил черевички. Купава, которую на сей раз в светлицу не позвали, слушала бабушкины наставления. Недовольно возражала:

– Я ж сама сказала, что согласна.

Гудиша ворчала.

– Ты слушай, что я велю делать. Так с досюльщины повелось. Это как же, дочь с радостию отчий дом покидает? Ай обижали тебя отец с матерью, не любили, не пестовали? Все ольшанские бабы на наш двор зыркают. Не позорь меня, скажут, уму-разуму внуку не научила. Делай, что велю.

Сватовья обговорили все детали, пришли к согласию, обмотали десницы платами, обменялись рукопожатием. Млава выставила ендову пива, круг сыра.

У крыльца поджидала невеста. Упала отцу-матери в ноги, заголосила:

– Да что вы, матинко, татонько! Ай не люба я вам? Почто из дому гоните, в чужи люди отдаёте?

Дрогнуло девичье сердечко, всполошилось. Ведь расстаётся с отчим домом, родными, в чужую семью уходит. И к Здраву хочется, и страх берёт из дому уходить. Кто её защитит, кто пожалеет, приголубит. Брызнули из девичьих глаз всамделишные слёзы. Довольная Гудиша подбежала, подхватила под руки, увела причитающую девушку.