Константин Бадигин - Кораблекрушение у острова Надежды Страница 18

Окольничий Андрей Клешнин взглянул на побледневшего Годунова. На его полном красивом лице, обрамленном сединой, выразилось сочувствие. Он был дядькой царя Федора Ивановича и советником правителя. Годунов доверял окольничему Клешнину во всех самых тайных делах.

— Надо царю про заговор Шуйских немедля обсказать, Борис Федорович, — посоветовал Клешнин, — а мы здесь с ихними молодцами по-своему поговорим.

— Стрелецкому голове прикажи, пусть стрельцы на дозоре не спят, — буркнул Борис Годунов и, пристукивая тяжелым посохом, поспешил к царю.

Он не решил еще, как поступить. При царе Иване Васильевиче все было проще. Шепнул царю под руку — и будь спокоен, врагу недолго гулять на свободе. Борис Годунов с молодых лет попал во дворец. Конечно, помог дядя Дмитрий Иванович, царский спальник. Но по-настоящему представил его царю Ивану Малюта Скуратов после помолвки Бориса с дочерью Марьей. Тайный советник не упускал удобного случая расхвалить его перед царем, и Борис Годунов быстро полез вверх по дворцовой лестнице. Сначала был царским оруженосцем-рындой, потом мыльником в царской бане. Двадцати лет он женился на Марье Скуратовой и стал царским кравчим. И сестра Годунова Орина попала во дворец. Царю Ивану понравилась красивая, тихая девица, и он женил на ней младшего сына, Федора. В 1580 году по случаю свадьбы Федора Ивановича Борис Годунов, царевичев шурин, был «сказан» в бояре и получил боярскую шапку. В тридцать лет стать боярином — большая честь. Несомненно, Годунов умный и способный человек. В то же время он плохо знал грамоту, едва подписывал свое имя и с трудом разбирал печатные книги. Находясь при Грозном царе пятнадцать лет, опричник Борис Годунов не только сохранил свою жизнь, но и долгое время оставался близким царю человеком… После смерти Ивана Грозного все переменилось. Новый царь, недалекий умом, верил лишь жене, своему духовному отцу да еще митрополиту…

Поднявшись на красное крыльцо и войдя в сени, правитель решил: «Возьму быка за рога, иначе мне несдобровать. Время действовать наступило». В то же время он не мог забыть о переговорах с польским королем. Баторий по-прежнему угрожал войной русскому государству. Ни прочного мира, ни даже надежного перемирия все еще не удалось добиться. Надеясь на слабость царя Федора и на боярские распри, Стефан Баторий продолжал предъявлять московским послам все новые и новые требования. В такой обстановке начинать расправу со всеми противниками Борис Годунов не считал возможным, все, что творилось в московском дворце, делалось известным в Варшаве. Годунов был властолюбив, любил величаться, но никогда не забывал интересы русского государства. «И все же, — думал он, — Мстиславский и Шуйские должны быть строго наказаны».

По лестницам и узким переходам дворца правитель шагал в царицыны покои.

Верховная боярыня Сабурова доложила царице Орине о приходе брата. Царица с лаской призвала его в свою горницу. На ней было синее бархатное платье и золотая цепь на шее.

Правитель низко поклонился и поцеловал руку сестре.

— Оставьте нас одних, — нахмурясь, сказал он.

Верховная боярыня и все остальные придворные женщины, не медля ни минуты, покинули царицыну горницу.

— Сестра, — Годунов тяжело вздохнул, — пришло время испытаниям… Меня хотели убить, я чудом спасся. — Он повернулся к одной из икон и широко перекрестился. — В доме Ивана Федоровича Мстиславского князья Шуйские решились на подлое дело. Бог спас меня. Если не вырвать с корнем измену, всем будет плохо. Тебя разведут с государем и постригут, а то и отравят. Мне голову с плеч, всем нашим родным и близким плаха и опала. На тебя одна надежда.

— Что я могу сделать, брат мой, я, слабая женщина?

— Ты не забыла клятву, что давала перед замужеством?

— Я помню клятву.

— Ты должна уговорить своего мужа, великого государя, на казнь всех заговорщиков.

— Царь не даст согласия. Как только он слышит слова «предать смерти», — сразу начинает плакать и молиться. Он не послушает меня.

— Что же делать, Орина? Смерть грозит всем нам. Они-то не заплачут, когда будут рубить нам головы.

Царица молча перебирала тонкими пальцами белый платок.

Великий боярин подумал, что следует склонить царя хотя бы к ссылке и пострижению в монастырь. А там можно найти выход. Долой заговорщиков из Москвы! Пусть не мутят народ.

Он взял руку сестры в свои мягкие руки и еще раз поцеловал.

— Орина, скажи государю, что заговорщиков, посягнувших на жизнь твоего брата, надо сразу удалить из Москвы и постричь в монастырь. Пусть отмаливают там свои грехи.

— Недавно он сказал, что насильно постригать грех.

— Но ведь ты знаешь, что царь слаб умом.

— Неправда, ума у него достаточно.

— Для того, чтобы звонить в колокола или читать молитвы.

Царица отвернулась и надула губы.

— Если бы среди бояр не было подлых и грязных свар, Федор Иванович царствовал бы превосходно, — наконец сказала она. — Но у кого хватит ума распутывать все тайные козни?

— Государь Иван Васильевич, отец нашего государя, прекрасно мог это делать.

— Ты же сам говорил, что довольно проливать кровь!

— Говорил, но когда у тебя хотят отнять голову… Ведь другой головы господь бог нам не даст. Иногда приходится поступать строго, на этом стоит государство… Нам, всем Годуновым, угрожает злая смерть, если мы сами себя не спасем, — повторил Годунов.

Царица Орина продолжала молчать, комкая в руках платок и смотря на подол платья. Она была простой, доброй женщиной, любила мужа и во всем верила брату.

— Хорошо, я упрошу государя постричь в монастырь заговорщиков. Я расскажу ему, сколько зла они приносят людям. Может быть, он поверит мне.

— Иди к нему сейчас, торопись, время терять нельзя. Может быть, они готовят мятеж, я не знаю, на что решились Шуйские.

— Хорошо, дожидайся у царской спальни. Государь Федор Иванович позовет тебя.

— Спасибо, сестра, спасибо! — Борис Годунов опять стал целовать руки царицы. — Ты спасешь всех нас, спасешь от разрухи государство.

Орина поцеловала брата, и они вместе вышли из горницы.

Правитель долго ждал в передней. Как всегда при новом царе, здесь было немноголюдно. У дверей стояла стража. На скамьях дремали разомлевшие, сытно пообедавшие вельможи. Перебирая четки, сидели монахи.

Наконец в дверях появился царский стольник князь Морткин и пригласил Годунова.

Царь Федор стоял у дверей. Он сделал заплетающимися ногами несколько шагов, с трудом взобрался в кресло.

— Подойди, почему далеко встал? — И царь Федор поманил Годунова рукой.

Правитель подошел, поклонился еще ниже, приложился к царской руке, пахнущей воском и лампадным маслом.

— Не надо, не надо! — Царь Федор потряс руку, словно от ожога. — Тебе голову хотели срубить? Оринка мне все рассказала… Твоя голова на плечах осталась, а другие головы ты сам откусить хочешь. Нет, не дам, не дам кровь проливать!.. — Выпученные глаза царя уставились на великого боярина. Он замолчал, нижняя губа у него отвисла, тонкой струйкой потянулась слюна. — В монастырь, в монастырь, постричь в монахи, пусть на Оринку не замахиваются. Хоть и не по своей воле, а все богу лишняя молитва за нас, грешных… И тебе, шурин, Иисусову молитву надо творить… не забывать господа нашего. Власть — богомерзкое дело, нечистый тебя по все дни сторожит. Сколько раз в день Иисусову молитву читаешь?

— Сто раз, великий государь, больше и времени недостанет.

— Три тысячи молитв творить приказываю. И утром, и днем, и вечером, и перед сном. Добрее станешь и крови человеческой не захочешь проливать… Слышишь, что я сказал?

— Слышу, великий государь.

— Скажи, скоро ли в Успенскую церковь новый колокол, на сто пудов, привезут, что я заказывал?

— Скоро, великий государь, к празднику покрова божьей матери обещают мастера закончить.

Царь Федор склонил голову и задумался.

— Принеси икону чудотворца Николая, спроси Оринку, она знает.

Борис Годунов сходил в спальню, принес большую древнюю икону с облупившейся краской.

— Целуй чудотворца, целуй, целуй… Поклянись мне в том, что крови человеческой не будешь проливать, за свою голову мстить.

Борис Годунов смиренно поцеловал икону.

«Вот ведь как, — думал он. — Плох был царь Иван Васильевич, грозен, плакали от него кровавыми слезами, но и такой царь — не царь».

— Ну, иди к себе пока, а я помолюсь. — Федор с кряхтением стал сползать с высокого кресла. — Ох, ноженьки мои болят, наказал господь за грехи! Борюшка, — вдруг сказал царь другим голосом, — я босеньким хочу ходить, а спальники не дают. Скажи спальникам…

— Негоже великому государю босому быть.

— Зачем Федьке Богомольцу можно, — плаксиво продолжал царь, — он и зимой и летом босой по Москве ходит. Мне бы только в горницах…