Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая Страница 18

Архивариус Резанов обескуражил его ответом: чертежи Ремезова с описаниями хранились в сибирском приказе в Москве, в Тобольске же славные дела градостроителя жили лишь в памяти и рассказах его земляков.

Александр Николаевич снова углубился в сибирскую геральдику. Гербы городов были различны, как их экономика и жизнь. На гербе старой Тары красовался горностай, бегущий по зелёному полю; Ишима — плыл золотой карась; Ялуторовска — изображалось мельничное колесо; дощаник с мачтой на гербе Тюмени означал, что с этим городом было связано начало судоходства в Сибири.

— Хорошо-о! — мог только сказать Радищев, закрывая папку с изображениями старых гербов сибирских городов.

Самая богатая находка, какую удалось обнаружить Александру Николаевичу среди пожелтевших бумаг, была рукопись «Топографическое описание Тобольского наместничества», составленная неизвестным автором. В ней оказались собранными основные сведения о современном состоянии Сибири, больше всего интересовавшие Радищева.

— Трудом пользовался путешественник Герман в свой приезд на Урал, — пояснил архивариус и, видимо что-то припомнив, добавил: — Такой непоседливый и юркий человек был, прямо беда. То одно ему неладно, то другое. Неделю побыл, загонял меня до пота…

Радищев знал минералога Германа, корреспондента Российской Академии Наук, много разъезжавшего по далёким окраинам. Ему было приятно сейчас услышать, что тот также интересовался «Топографическим описанием Тобольского наместничества».

Радищев внимательно ознакомился с рукописью, писанной на бумаге Тобольской фабрики купца Василия Корнильева. У него появилась мысль самому составить «Описание Тобольского наместничества», включив в него кроме богатой истории края ещё свои наблюдения о торговле, народах, населяющих губернию, о нравах и обычаях жителей сибирской столицы.

Мысль эта настолько увлекла и захватила Александра Николаевича, что пробудила в нём горячее желание сразу же исполнить её. Несколько дней подряд Радищев не выходил из наместнического архива, просиживал там до позднего вечера. Зимний день казался ему коротким.

Наконец описание было закончено.

— Нельзя же так изнурять себя, господин Радищев, сидючи за старыми бумагами, — жалея его, сказал архивариус.

— Можно, когда нужно, — дружески и благодарно улыбнувшись, ответил Александр Николаевич.

Он поднялся из-за стола, заваленного пыльными папками.

— Начало большого дела сделано, — сказал он и подошёл к Резанову.

— Николай Петрович, эти старые бумаги — дороже золота. Вам не понять. Они возвращают меня к жизни… Спасибо, душа, за помощь тебе спасибо…

…В один из дней, когда Радищев возвратился из наместнического архива, Степан передал ему свеженький номер журнала «Иртыш, превращающийся в Ипокрену». Он быстро перелистал журнал и увидел на страницах его лирические стихотворения Натали, притчу и оду Панкратия Платоновича. Хотя от стихов Сумароковых, как и от всей поэзии и прозы, веяло больше рассудочностью, а сами стихотворцы не блистали одарённостью, всё же встретить в Тобольске поэтов и прозаиков было отрадно.

Радищев прекрасно осознавал значение начатого ими дела в Сибири. «Предприятие, согретое творческим пламенем людей, которые любили словесность по призванию и отдавались музе с чистой душой, без всяких корыстных целей, — было великим началом культурных преобразований далёкого края. И хотя пламя их творческого огня было ещё невелико, но в светильнике держался жар, и свет от него распространялся вокруг. Звёзды в небесах тоже горят не одинаково, одни ярче, другие бледнее, но и те, и другие озаряют землю своим светом».

Об этом думал Радищев, закрывая прочитанный журнал и с каким-то новым чувством рассматривая его белую обложку. Словно в подтверждение его мысли на обложке внизу была помещена строфа из «Оды к Фелице» Державина.

Развязывая ум и руки,Велит любить торги, наукиИ счастье дома находить.

Читая последнюю строку, Александр Николаевич представил Натали. Он подумал, что с нею незримо шествует это самое счастье. Счастье? Не для него и не его счастье! И Радищев выразил мысль вслух, словно перед ним был собеседник.

— Счастливые минуты.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошёл Степан с кофейником в руках.

— Кофею пожалуйте.

— Спасибо, Степанушка. Подавай.

Александр Николаевич посмотрел на него и, садясь к столу, сказал:

— Степанушка, ты понимаешь, даже в пучине несчастья возможно иметь счастливые минуты…

Глава третья

ПАМЯТНЫЕ ВСТРЕЧИ

«Мужество и терпение!

Прекрасный девиз».

Тобольске внимательно присматривались к Радищеву. Столичная сибирская знать заметила благорасположение губернатора к петербургскому гостю и сама прониклась к нему симпатией. Александр Николаевич не отказывался от приглашений и бывал во многих дворянских и купеческих семьях. Он знакомился с людьми, с их нравами, с древним городом Сибири.

Ему говорили, что ещё недавно купцы являлись в присутствие в тулупах и халатах вместо кафтанов, часовые стояли в балахонах, а за столом все пили из одной кружки и ели из одной чашки по старому сибирскому обычаю. Как эти ещё недавние самобытные порядки тобольцев не походили на теперешнюю иноземную показную роскошь в домашнем житье горожан. Александр Николаевич с удовольствием отметил гостеприимство сибиряков.

В последние годы, особенно при Алябьеве, модными стали званые обеды. Избранные гости собирались в салонах знатных особ города и проводили вечера в танцах и беседах. На балах и обедах присутствовали жеманные щеголихи, медлительные и надутые кавалеры, туго затянутые в мундиры или длиннополые сюртуки. Важности внешней здесь было не меньше, чем в салонах Санкт-Петербурга или Москвы.

Тобольцы не желали отставать от века. В их досуге большое место занимали церемонные менуэты, полонезы, мазурка. Потные полковые музыканты, без которых не обходились ни балы, ни званые обеды, измученные и утомлённые, не знали отдыха по неделям и месяцам.

Один из очередных воскресных обедов состоялся у директора главного народного училища, советника гражданской палаты Дохтурова, племянника княгини Дашковой. Дохтуров — мужчина средних лет, низкорослый, в мундирчике темносинего цвета, установленного для служащих приказа общественного призрения, слыл строгим начальником в своём учреждении и совсем добреньким в семье, где владычествовала его жена — Варвара Тихоновна.

В небольшом особняке Дохтуровых было тесно, как в клетке. Старинная резная мебель, фамильные портреты, статуэтки, вазы и альбомы на столах и этажерках заполняли комнаты хозяйки, происходившей из графской семьи Толстых. На обед приглашала сама Дохтурова. Обычно в их доме присутствовали только избранные хозяйкой люди.

Радищев с Сумароковым прибыли к Дохтуровым последними. В передней к ним подбежала лет десяти девочка-калмычка, прислуживающая гостям. Она была прелестна в своём национальном костюме. Госпожа Дохтурова любила во всём оригинальность. Радищев обратил на девочку внимание. Он залюбовался красотой смуглянки, её быстрыми движениями. Ему хотелось узнать, как попал сюда этот живой цветок вольных степей Азии.

Панкратий Платонович предугадал его желание.

— Не удивляйтесь, Александр Николаевич, — сказал он и снизил голос до полушёпота, — это купленная рабыня.

Радищев вспыхнул от гнева.

— Нет ничего позорнее человекоторговли!

— Это здесь в моде. Инородцами торгуют в розницу и семьями. На днях коллежский советник Зейферт продал девушку-башкирку судье совестного суда, надворному советнику Мейбами за 250 рублей… Немец хвастался мне, что выручил на продаже 150 рублей…

Александр Николаевич схватил Сумарокова за руки и сжал их, словно хотел этим невольным движением оборвать его рассказ, а тот, волнуясь, продолжал:

— Да и хозяйка дома промаху не даст. Родной сестре графине Толстой продала две семьи за 100 рублей и жаловалась, что продешевила, что вдова штабс-лекаря Гибавская заплатила бы дороже…

— Вы говорите страшное!

Сумароков хитровато прищурил глаза.

— Екатерининский просвещённый век!

Разговаривая, они задержались в передней. Их уже искала нетерпеливая хозяйка Варвара Тихоновна, полная, пышногрудая женщина, появившаяся в узких застеклённых дверях и от этого показавшаяся Радищеву совсем толстой. Выражение её моложавого лица было ангельски-приветливым.

— Панкратий Платонович, господин Радищев, что же вы не проходите? — умилённо пропела она.

— Любуюсь покупкой — сиронизировал Радищев.