Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать Страница 18

Вообще молодой профессор был человеком общительным, и если это не было помехой его работе, то охотно принимал участие в компаниях со старыми друзьями или с коллегами на работе. Поэтому, наверное, в «высших сферах» институтской элиты было решено приобщить становившегося известным в медицинских кругах всей страны Керима к этой самой элите – такие успешные как он люди могут оказаться полезными во внешних связях группы. Так было решено избрать его в профсоюзный комитет института.

 «Ни с того, ни с чего» - подумал Керим, но потом понял: приобщают.

Он, пораздумав, уразумел, что, оказавшись на этом выборном посту можно на нем закрепиться и двинуться дальше уже в дружной полукриминальной когорте руководства родного института. А можно и не прийтись ко двору и в дальнейшем не иметь шансов на карьеру, а, напротив, находиться в кризисной зоне. Чтобы закрепиться, надо было для начала сделать несколько неформальных визитов к ректору, показать тем самым, что доверие оценил и готов оправдать. Надо было выпить разок-другой с парторгом института, но не на общем празднике, а тет-а-тет. С профоргом, непосредственным начальником, в близкие отношения не вступать, дабы сразу означить свои более высокие амбиции, а тем самым и большую преданность высшему институтскому братству.

Только и всего, большого ума не надо! Но Кериму это все было на фиг не нужно!

Не прельщала его такого рода карьера. Взаимная поддержка профессионально слабых и жуликоватых функционеров советской системы дала бы ему, после вступления в ряды компартии, путь к местам, где к хлебу дают еще и красную икру. Но ему нужна была благодарность поднятых им на ноги больных людей, нужно было уважение и почитание коллег из других городов и даже стран, ему нужна была любовь его студентов и ассистентов – вот по пути какой карьеры он шел! А что касается икры и других деликатесов, то можно и без них обойтись.

С трудом удалось ему, ссылаясь на занятость с пациентами и аспирантами, отклонить («временно», как он сказал) настойчивое предложение вступить в партию. После этого на следующий год он не был переизбран в профком. Через два года предстояло переизбираться на должность заведующего кафедрой, успешность такого переизбрания после «антипартийного» демарша нашего профессора становилось проблематичной. Активизировался всепроникающий Комитет. Керим это понимал, но он надеялся, что из высшего сообщества специалистов-кардиологов его вывести не смогут никакие тайные силы – не те были времена. Оставаясь профессором кафедры, - а звание профессора дается пожизненно, - он мог с не меньшим успехом продолжать свою деятельность.

Два года прошли, и Керим вновь был переизбран на должность завкафедрой. Конечно, члены институтской элиты в этом вопросе не обошлись без консультации в республиканском министерстве здравоохранения, где наш Керим имел всемерную поддержку – республика нуждалась в нем. Министерская консультация взяла верх над «комитетскими» желаниями принизить положение этого выскочившего в верха крымского татарина.

Керим всегда сам добивался успеха и сам выкарабкивался из срывов, которые всегда бывают в реальной жизни. Министерская поддержка была очевидной, и очень деликатно и мягко Кериму дали знать, что он теперь несет обязательства перед высшими инстанциями.

 Свободной же личности, каковой себя считал Керим, не нужны бесспорные обязательства. Свободный человек не желает ни корпоративной, ни индивидуальной подчиненности, и он не подчиняет себе других – только в рамках штатного расписания. Керим с неудовольствием ждал, когда к нему поступят неприятные предложения.

Случилось так, что Энвер-агъа, родственник Керима, написал в ЦК КПСС и в Министерство обороны письмо:

«Я с сорокового года в Красной Армии. Прошел войну с первого дня до последнего, освобождал Варшаву, Будапешт, Вену, где и встретил день Победы в звании артиллерийского полковника. Воевал я неплохо, о чем могут свидетельствовать мои боевые награды (список прилагается). После демобилизации в 45 году я нашел мать и отца, слава богу, живых, в Самаркандской области Узбекистана, куда они, родители трех ушедших на Великую Отечественную войну сыновей, были насильственно высланы в 44 году. Два моих брата не вернулись с войны – один погиб под Сталино в 41 году, другой под Берлином во время штурма Зееловских высот. Я по прибытии в Узбекистан был взят под комендантский надзор, и каждый месяц ходил отмечаться, как какой-нибудь преступник. Ко мне в последующие годы власти всех уровней относились с недоверием, как к неполноценному гражданину, но у меня нервы крепкие и совесть чиста – я все это перенес с достоинством. Работал я механиком на автобазе, женился и вырастил двух дочерей, которые сейчас отлично учатся в университете. Так что я имею все основания считать себя честным и полезным для общества человеком. Я думаю, что советской власти нет оснований отказать мне в праве приобрести дом в моей родной деревне в Крыму, но в праве жить в Крыму мне отказали местные власти Крымской области, выслав меня за пределы области под конвоем. Я член Коммунистической партии с осени 41 года, полковник в отставке. С этим письмом я обращаюсь к высшему партийному органу и в Министерство обороны – разрешите мне приобрести дом в Крыму».

Письмо полковника в отставке было переправлено из Министерства обороны в Самарканд, в областной военкомат, откуда он получил стандартный ответ, в котором указывалось, что вопросы прописки в Крыму решает местная власть. Из ЦК КПСС тоже пришел ответ (надо признать, что при советской власти заявитель всегда получал какую-то отписку). В нескольких строках этого ответа отправитель уведомлялся, что «ЦК КПСС вопросами прописки граждан не занимается», далее был приписан совет обратиться в соответствующие инстанции Крымской области Украинской Советской Социалистической республики. Энвер-агъа с этим ответом опять полетел в Симферополь, хотя знал наверняка, что положительного результата не будет – просто хотел знать, чем заканчивать свой разговор на эту тему с друзьями и знакомыми. Конечно же, его опять поперли из Крыма. Именно о таком финале рассказывал Энвер-агъа своим землякам и добавлял, что надо всем объединяться во всенародном движении.

И молодой родственник его Керим, уважаемый в республике профессор медицины, тогда же решил, что в ближайшее время он покинет Узбекистан и поедет в Крым, чего бы это ему не стоило – Керима оскорбляла мысль, что там, наверху, считают его запуганным человеком, ради достаточно высокого общественного положения на чужбине отвернувшегося от своей отчей земли.

Ну не мог Керим вынести этой мысли!

Теперь он стал больше времени проводить со своими земляками, общаясь и с активистами Движения и с безразличными – были и такие. Если раньше он просто отмечал в памяти таких личностей, которые, зарабатывая честно или не очень, прожигали жизнь в кутежах, то теперь он обозначал свое отношение к таким типам или прекращением общения или сдержанным – все же интеллигент, профессор – речевым отпором. Так происходящие вокруг него события, среди которых были и значительные и вовсе незначительные, но знаковые, вдруг изменили его характер, сделав его непримиримым к нелогичным поступкам и заявлениям, особенно касающимся его народа.

Прежде всего, надо отметить появившееся у него понимание того, что позиция «каждый должен заниматься своим делом» в условиях национального кризиса сродни трусливому уходу если и не в команду противников своего народа, то в толпу «без роду и племени».

И вот Керим узнал, что советская власть принимает меры к заселению Крыма нетатарским населением, затрачивая на это огромные средства из бюджета. Это обстоятельство добавило возмущения в душу Керима. Сунулся было наш профессор в одну из инициативных групп, но был шокирован междоусобицей там происходящей, и решил действовать в одиночку. А что может сделать человек, не желающий долгих разговоров? Он может сразу взять и поехать на жительство в Крым. Как, между прочим, и поступило большинство крымских татар.

И Керим не стал ждать, а, удивив всех уволился, чтобы сжечь мосты назад, и, прихватив часть сбережений, поехал в Крым. Снял внаем комнату у старой женщины в Симферополе, адрес которой дал ему один знакомый, и занялся поиском работы. В первую очередь пришел в мединститут,зашел к ректору и предъявил своидипломы и трудовую книжку. Когда ректор узнал, что перед ним крымский татарин, он сразу изменился в лице и спросил, прописан ли тот в Крыму. Керим ответил, что собирается купить в городе или на окраине жилье, ректор холодно ответил, что тогда, мол, и приходите. И встал, показывая, что посетитель может быть свободным.

Этот визит в медицинский институт был первым экспериментальным подтверждением существования тех запретов для татар, о которых Керим знал теоретически. До этого в глубине души он полагал, что статус профессора дает ему некоторые привилегии и право на уважительное отношение к себе. Тем не менее, Керим не был обескуражен. Он решил, что в таком городе, как Евпатория, где множество различных санаториев, он имеет шанс найти себе в той или иной степени приличествующую своему статусу работу.