Саймон Скэрроу - Братья по крови Страница 19

– Ввиду вызова, перед которым окажется наша армия завтра, прошу вас позволить, чтобы мои люди тоже участвовали в приступе. Они уже не раз проявляли себя в бою с врагом.

– В этом нет необходимости. Думаю, вы переоцениваете трудности, что стоят перед нами. Кроме того, ваши люди нужны здесь. Мне будет спокойней от осознания, что лагерь обороняют люди, привыкшие видеть врага через стену и вал – защиту, которой вы столь умело воспользовались в Брукциуме.

На этот раз верховный действительно перегнул палку, и, несмотря на рассудительность, оставить такое пренебрежение без ответа Катон не мог. Он открыл было рот, но тут его в бок резко пихнул Макрон.

– Катон, брось, – шикнул он.

Секунду префект был близок к тому, чтобы в открытую сойтись в перепалке со своим военачальником, но все же совладал со своей уязвленной гордостью и опустился обратно на стул. Осторий, смерив подчиненного грозно-высокомерным взглядом, повел глазами по шатру:

– Еще у кого-то есть вопросы?

Прозвучало это резко, с вызовом, принять который никто из присутствующих не решился: только что у всех на глазах разделали ерепенистого выскочку-префекта. Нависла тишина. Осторий, помолчав, кивнул:

– Очень хорошо. Атаку будут осуществлять легионеры: вспомогательным когортам такого не потянуть. Для ауксилариев задачей будет под покровом темноты выйти из лагеря и обогнуть холм для того, чтобы отрезать врагу путь к отступлению.

Эти слова вызвали среди офицеров тревожный ропот. Ночные маневры сами по себе штука сложная. К тому же римское войско мало что знало о характере местности; стоило учесть и уязвимость перед любой засадой, которую, не исключено, может устроить враг. Это не говоря о том, что подразделения запросто могут сбиться с пути и не выйти вовремя на предписанную позицию. Словом, дело рискованное.

– Понимаю ваше беспокойство, – сказал Осторий. – Но нельзя допустить, чтобы Каратак со своими варварами, пустив в ход очередную уловку, бросил свою позицию и сбежал. Если такое произойдет по недогляду кого-либо из офицеров, то имейте в виду: вы будете держать ответ передо мной и императором. Каждому надлежит исполнять свой долг. Приказы всем будут розданы, как только их подготовят мои писари. А теперь все свободны.

Он возвратился к своему столу в дальнем конце шатра и тяжело опустился на стул с подушкой. Офицеры, повставав, зашаркали к раздвинутым клапанам шатра. Катон приотстал, даже сейчас готовый к попытке переубедить своего полководца, но тут ему на ухо буркнул Макрон:

– Не делайте этого, господин префект.

– Зачем ты меня остановил? – повернувшись к другу, тихо спросил тот.

– Юпитер всемилостивый… Катон, да старик тебя специально подзуживал, ты разве не заметил? Если б ты начал с ним препираться, то этим лишь сыграл бы ему на руку, представ перед остальными в нелепом свете.

Катон, мимоходом подумав, кивнул:

– Пожалуй, ты прав… Спасибо, Макрон.

Снаружи у шатра их заметил один из штабистов и учтиво пробрался к ним через офицеров:

– Префект Катон, минуту внимания.

– В чем дело?

– Вместе с подкреплениями Девятого легиона к нам пришла сумка с письмами. Одно из них для вас.

Он протянул аккуратный кожаный футляр с восковой печатью семейства Семпрониев. Возле печати стояла отметка гарнизона провинции Камулодунум[10], а рядом аккуратным почерком было написано имя и звание Катона. Эту руку он узнал бы из всех: Юлия, милая жена. Сердце мягко замлело.

– Вот спасибо, так спасибо, – улыбнулся он штабисту, который в ответ поклонился и направился к следующему получателю.

– От Юлии? – поинтересовался Макрон.

Катон кивнул, не в силах выговорить вслух.

– Тогда я пошел: не буду мешать. Если что, я в офицерской палатке.

За шатром полководца находился открытый участок, окруженный другими палатками – всё вместе армейский штаб. Он был освещен огнями железных жаровен. Ночь была теплой; облака виднелись только на западе, а темная синева остального неба трепетала живым блеском звезд. На душе было просторно и печально. Катону вспомнилась последняя ночь, проведенная с Юлией в Риме, на террасе дома ее отца. Стояла зима, но их обогревал огонь и они сами, лежащие подле друг друга под пологом темно-темно-зеленого неба, на котором благосклонно мерцали звезды. Катон задумчиво улыбнулся своему воспоминанию. Сердце томилось печальной жаждой любви.

Подойдя к ближней жаровне, в ее трепещущем свете молодой префект, держа письмо на отлете, коснулся гладкого воска вокруг оттиска печати – дельфина, эмблемы дома Семпрония. Затем он потянул верх футляра, сломал печать, аккуратно вынув свернутые листы папируса, пристроился с ними у огня и начал читать. Судя по дате, письмо было написано буквально через два месяца после того, как он покинул Рим, и еще два месяца находилось в дороге.

Катон, дражайший муж мой!

Письмо это я пишу, пользуясь случаем: некий знакомый моего отца отправляется в Британию и, зная о тебе, спросил, не хочу ли я отправить тебе через него весточку. Боюсь, в отпущенные часы я не смогу выразить всю пустоту в моем сердце, вызываемую твоим отсутствием. Ты для меня всё, Катон. И я взываю к богам о твоем благополучии и скором возвращении ко мне, когда истечет твой срок службы в армии Остория Скапулы. Я знаю: могут пройти годы, прежде чем мы снова падем друг другу в объятия. Знаю и то, что я должна быть сильна и постоянна в своей привязанности и любви к тебе; таковой и буду, любящей и верной всем моим сердцем. Знай же об этом.

В Риме известно, что Осторий стремится к тому, чтобы ознаменовать конец своего похода в Британию завершением своей карьеры полководца. Отец говорит, император дал знать, что такая победа достойна овации[11].

А значит, за это неизбежно проголосуют и сенаторы. В таком случае среди офицеров, удостоенных рядом с Осторием почестей, наверняка будешь и ты. Уповаю на это. Большего за свою службу императору ты, получается, не достоин.

Тем временем император Клавдий все стареет, и Рим изобилует слухами о том, кто же станет его преемником. Пускай родной сын ему Британик, но новая жена императора делает все, что в ее силах, ради продвижения интересов своего сына Нерона. Не скажу, что мне есть до этого дело, однако неумеренность его похвал и слов любви в адрес своего приемного отца граничит с неискренностью. А за кулисами, по словам моего отца, разворачивается истинная борьба между ближайшими советниками Клавдия, Палласом и твоим старым знакомым Нарциссом. И когда на трон воссядет новый император, то один из них при этом вряд ли уцелеет.

А впрочем, ну ее, эту утомительную политику. Тем более что пора сообщить новости, гораздо более важные для нас с тобой. Мы с отцом подыскали дом на Квиринале, который нас вполне устроит. Разумеется, не дворец, но просторный и светлый, с небольшим внутренним двориком, а в нем – сад. Прекрасный дом для моего дражайшего мужа, когда тот вернется – а когда он сделает это, то будет уже более чем мужем… Милый мой Катон, у меня будет дитя, я в этом уверена. Наше дитя. Семя твое прорастает во мне, и от этого я чувствую нашу с тобой близость еще сильней, хотя ты сейчас на самом дальнем краю империи.

Всё, пора заканчивать, торговец уже отъезжает. Посылаю тебе это письмо, дорогой мой, а с ним и все мое сердце, —

твоя любящая жена Юлия.

В душе будто раздался безнадежно-счастливый, сотрясающий восторгом вопль. Ребенок. Их с Юлией ребенок. Родится осенью. Катон ощутил тоскующую радость. С рождением ребенка его рядом с женой не будет. Может даже, не будет еще несколько лет. Прошла минута, и перспектива отцовства подняла настроение сверх всякой меры, изгнав мысли об усталости и даже о предстоящем сражении. Катон перечел письмо еще раз, теперь уже упиваясь каждым слогом, слыша в уме голос Юлии. Наконец он свернул листки папируса и поместил в футляр, который бережно сунул за пояс. Надо сказать Макрону. Разделить с ним радость, отпраздновать. От штаба до офицерской палатки было рукой подать, и Катон зашагал прямиком туда. Странное дело: оттуда сейчас доносился оживленный рокот голосов и раскаты смеха. Удивительно, учитывая ту сумрачность, что еще недавно царила в шатре верховного. Возможно, офицеры просто топят свои тревоги в вине и сладковатом пиве, сваренном местными жителями, которое, надо отметить, пришлось по вкусу римским воинам, служащим в Британии.

Поднырнув под клапаны палатки, Катон оказался окутан теплой духотой внутри. Запах выпивки смешивался с запахом людского пота и едковатой гарью древесного дыма. Гомон голосов оглушал, но внимание префекта оказалось тут же приковано к фигуре, явно главенствующей в помещении. Посередине палатки стояла жена трибуна Отона – в окружении преимущественно молодых офицеров и горстки ветеранов, несколько застенчиво наслаждающихся редким очарованием женской компании. Судя по тому как мужчины покатывались со смеху, Поппея только что произнесла какую-то меткую фразу. А рядом, чуть придерживая ее за талию, стоял лучащийся блаженством Отон.