Наоми Френкель - Дети Страница 19

Саул говорит, не поворачивая головы, Изослечер тянется за ним. Саул обращается не к нему, а к самому себе, и его вовсе не трогает, что тот не согласен ни с одним его словом. Забастовка эта приносит Саулу боль, скребет душу. Терзает ее множество сомнений, и не помогает, что он возвращается к золотому правилу: не задают вопросы во время кризиса, и особенно кризиса, связанного с рабочим классом! Но не отступает боль, вызванная этой совместной забастовкой. Это вызывает омерзение. Ко всем остальным неприятностям и колебаниям это несет особую горечь. Саул передвигается по снегу медленными шажками, словно бы тяжелый камень привязан к его ногам, и он пытается от него освободиться, и не может, волочит его за собой.

– Что ты так ползешь, Саул? Поторопись. Зайдем к Отто немного согреться.

Отто перенес киоск с окраины переулка в коридор своего дома на другом конце переулка. Стужа свирепствует, Отто не может выстоять на улице, продавать газеты и произносить речи. Дом, в котором он проживает – нищее и грязное жилище, набитое жильцами от подвала до чердака, но вход в дом достаточно широк, отремонтирован и приятен. В коридор ведет хорошо утепленная двойная дверь. Этот коридор Отто и приспособил под газетный киоск. На большом столе, взятом из столовой, разложил газеты, баночки с сигаретами и жевательной резинкой. Из-за полумрака, все время царящего в коридоре, повесил в нем большую газовую лампу, дающую кроме света тепло. Новая лавка Отто всегда забита людьми. Люди из всех переулков приходят сюда – послушать последние новости. И сейчас Отто в курсе всего, что творится в переулке. Ничего он не потерял, перенеся киоск с одного конца переулка в другой. Любая новость прокладывает путь в лавку Отто.

– Стереги мой велосипед, – приказывает Саул Изослечеру. В лавке Отто нельзя оставлять велосипед без присмотра.

– По цене? – спрашивает Изослечер.

– ...Всего хлеба в рюкзаке.

Изослечер остается с велосипедом в углу коридора, Саул проталкивается к Отто. Не так это легко. От сумятицы голосов глохнут барабанные перепонки. Дети скользят по поручням лестничных пролетов дома, наполняя его визгом. Голоса судачащих женщин летят вдоль всех стен. Клиенты Отто забили каждый пустой угол, сидят на ящиках, у стен, на ступеньках, толпятся вокруг большого стола с газетами. В воздухе хоть топор вешай. Отто суетится от угла до угла, от продажи к продаже. От беседы к беседе, силится хотя бы немного навести порядок в этом шуме, и голос его звучит поверх всех остальных голосов.

– А-а, униженные и оскорбленные, зима расширяет вашу плоть, и разрыв между кожей ваших одежд и вашей плотью, примерно, удвоился. – Отто никак не удается начать речь так, как бы ему хотелось. Все мешает. Здесь кто-то откашливается, так кто-то громко сморкается, там кто-то чихнул, здесь завизжал. Смех, и болтовня, и пение девушки, поднимающейся на второй этаж.

Мой любимый Фрици,Только без амбиций,В память давних ночекВыходи в лесочек.

Саула Отто приветствует коротким кивком, торопясь к столу, чтобы привести в порядок газеты, раскиданные теми, кто брал их лишь для того, чтобы ознакомиться с последними новостями и положить их на место. Наконец-то Саул добирается до Отто. На столе груда газет «Красное знамя». В большой статье памяти Хейни новый развернутый рассказ об убийстве литейщика Хейни. Под его портретом – фото убийцы Эмиля Рифке, офицера республиканской полиции, сидящего сейчас в тюрьме.

– Я знаком с этим офицером, – указывает Саул на снимок.

– Каким образом, товарищ? – снова Отто не обращается к нему, как прежние годы – «мальчик». Со дня, как Саул попал в тюрьму за распространение листовок коммунистической партии, «мальчик» превратился в «товарища». И это изменение доставляет Саулу большую радость. – Откуда ты знал этого офицера, Саул?

– В доме моих знакомых, Отто, знакомых дяди Филиппа. Офицер был женихом девушки, которая теперь – невеста дяди Филиппа.

– Как это, товарищ Саул? Офицер был женихом девушки, что сейчас невеста доктора? Не могу понять.

– Просто, Отто. Офицер перестал быть ее женихом, и его место занял дядя Филипп.

– Минутку, товарищ Саул, минутку. То есть этот офицер был женихом девицы, которая теперь невеста доктора. Так это она живет у него последний год...

– Нет, нет, Отто. Не эта. Та девушка вообще никогда у него не жила. Дядя Филипп приходил к ней в дом, и там я увидел этого офицера, что тогда был ее женихом...

– Извини меня, товарищ Саул, я не улавливаю ничего. Кто, в конце концов, жених девушки, офицер или доктор? И что в отношении этой девушки, которую я только вчера видел входящей в дом доктора? Сколько у доктора невест?

– Сколько? Откуда я знаю, сколько. – Саул изо всех сил пытается объяснить Отто это дело. Ломающийся его голос, что все еще переходит от низких к высоким тонам, делается совсем свистящим. – Единственно, что я точно знаю, это то, что невеста офицера теперь – невеста дяди. Это я знаю абсолютно точно.

– Нет, – Отто перебрасывает свой головной убор сбоку набок, – нет, товарищ, тут какая-то ошибка с твоей стороны.

– Да нет же, Отто, нет, – свистит Саул, – никакой ошибки с моей стороны тут нет. И вовсе не важно, что эта девушка вошла в дом дяди. Вероятно, дядя Филипп за свободную любовь, и у него есть и девушка и невеста.

– Нет! – безапелляционно постановляет Отто. – Нет, товарищ Саул. Это невозможно. Или девушка или невеста. Я хорошо знаю доктора. Он не сторонник свободной любви.

– Почему нет, Отто? Все прогрессивные люди за свободную любовь. Не все в порядке у дяди Филиппа, но он человек прогрессивный, Отто.

– Но не до такой степени, товарищ. Доктор все же интеллигент, придерживающийся буржуазной морали. Извини меня, товарищ Саул, но это – вся правда о докторе. Он не за свободную любовь. И если ты, товарищ Саул, был знаком с невестой офицера, а через нее и с ним, выходит, что он единственный и есть жених девушки. Так обстоят дела, товарищ Саул.

– Нет, нет, вовсе не так обстоят дела, – пытается Саул безуспешно объясниться, уже совсем отчаявшись, – как может эта девушка быть невестой офицера, если она еврейка. Именно поэтому она сейчас невеста дяди Филиппа.

– Что, товарищ Саул? Невеста – еврейка? Вот оно – доказательство! – выпрямляется Отто, упирается руками в стол и обращается ко всем в коридоре, и все до того напряжены, что поворачивают к нему головы, и тишина воцаряется по всему коридору. – Вот, доказательство. – Отто повышает голос. – У офицера Эмиля Рифке, убившего Хейни сына-Огня и устроившего кровопролитие в городе Альтона, невеста еврейка! Вот вам доказательство, что офицер – социал-демократ! Товарищи пролетарии, прочистите ваши уши, и поймите! Социал-демократ! Прусский офицер посылается социал-демократическим правительством в Альтону подавить восставших пролетарских борцов, после чего осмеливается это низкое социал-демократическое правительство сделать мерзкий ход, – поставить своего полицейского офицера, убийцу, у входа в штаб борющихся коммунистов и объявить этого подонка коммунистом, действовавшим от имени коммунистов. Товарищи пролетарии, мир, в котором творятся такие дела, это гадкий мир! – Отто сильно ударяет кулаком по столу. – Выходите на улицу. – Приказывает он. – Были бы людьми, а не жалкими существами, можно было бы приблизить день, когда дела в мире будут разумными, и не будут скакать верхом на ваших спинах офицеры полиции социал-демократы, да, да, говорю я вам, выходите на улицы вести борьбу.

Отто утыкает лицо в платок, будто ему стало жарко. Саул слушает его в напряжении, до прерывающегося дыхания. Странное это напряжение, явно вызванное смятением. Нет! Не все правильно в речи Отто. День одних неприятностей. Даже речь Отто не удовлетворяет его, и он не может смолчать:

– Отто, я ничего не понимаю. Офицер – социал-демократ, и, конечно же, послан ими, а не нами, но не из-за того, что невеста его еврейка. А если она не еврейка, так он не социал-демократ? И что, нет коммунистов, у которых невесты – еврейки, Отто?

– Есть, товарищ Саул. Да, причем тут невеста? Не говори глупости, когда речь о серьезных делах.

– Почему же ты говоришь, что невеста офицера, будучи еврейкой, доказывает, что он социал-демократ?

– Мальчик, ты ничего не понимаешь. Ничего.

Саул оскорблен до глубины души. Не из-за гадкой выходки Отто, а из-за того, что тот снова назвал его «мальчиком»! Саул чувствует, что должен не отступать и отстаивать свою правду, обрести в голосе металлические нотки, а не свистеть ломающимся с низких тонов на высокие тона, голосом.

– Отто, ты не прав. Ни в чем не прав. Офицер давно уже не жених этой девушки, и вообще не имеет никакого значения, кто сейчас ее жених, дядя Филипп или не дядя Филипп. Во всяком случае, офицер уже не ее жених. И это потому, что в доме все говорят, что офицер – нацист. И это говорят все, кто его хорошо знает, что он вообще не социал-демократ, а нацист.