Борис Дедюхин - Василий I. Книга первая Страница 19

Дмитрий Иванович считал, что — да, сейчас самое время. И не только потому, что свою силу чувствовал, но и знал положение в Орде. Летописец заносил каждый год на пергамент такие слова: «и бысть в Орде замятия велика», «того же лета замятия в Орде не преставаше, но паче возвызавшеся». Дмитрий Иванович зорко следил за тем, что происходит в Орде, и не о силе ее, а о слабости говорило то, что Сарай-Берке вот уже пятнадцать лет переходил из рук в руки. После смены ханов: Бердибека, Кульпы, Хизра (Кидыря), Темир-Ходжи — на сарайском престоле утвердился Абдула и сидел на нем исключительно благодаря поддержке Мамая, который не был чингисидом, а потому не имел права занимать ханский престол. Однако стал вот полноправным хозяином. По своей прихоти заменил Абдулу новым ханом — Макат-Салтыком, а кроме того, были в Орде и другие «правители» — ханы Булат-Темир, Амурат (Мюрид), Джанибек Второй и еще кто-то, о ком в летописи говорится: «не владяше ничем же и не смеяше ничто же сотворити пред Мамаем».

В том, что вступать сейчас в открытый смертельный бой необходимо, Дмитрий Иванович не сомневался, но как действовать — ждать прихода Мамая в каменном кремле или выступить в поле навстречу?

Этот вопрос, видно, и точил Дмитрия Ивановича денно и нощно. Делал он, как на совете с боярами и воеводами порешили, а про себя все думал, все прикидывал — последнее слово ведь будет за ним одним.

Много потребовалось великому князю московскому гонцов, чтобы разослать свои грамоты всем русским князьям, во все города и веси.

Великое Владимирское княжество, раздробившееся сначала на семь русских земель — ростовскую, переяславскую, юрьевскую, стародубскую, суздальско-нижегородскую, галицко-дмитровскую и костромскую, затем и на еще более мелкие уделы разделилось: из ростовской земли стало три — ярославская, угличская, белозерская и из переяславской две — московская да тверская. И смоленская земля поделилась на княжеские уделы — можайский, вяземский, ржевский. Муромо-рязанское княжество поделилось на муромское да рязанское, а между ними и еще одно со своей властью — мещерское. Вместо одного черниговского — три: козельское, тарусское, новосильское. И Псков отдельно от Новгорода пошел. Масса князей и князьков распоряжалась русскими землями, многие из них хотели бы первенствовать и верховодить, но ярлык на великое княжение был только лишь у московского князя.

И по-разному отозвались великие и удельные князья на призыв Дмитрия Ивановича. Иные не желали и боялись пойти на открытый бой с Мамаем, а иные ревниво задавались вопросом: по какому это праву Москва под свои знамена зовет?

В самом деле, мало ли на Руси городов, чья слава древнее и громче, нежели слава Москвы, только-только еще заявившей о себе как о столице княжества? Юрий Долгорукий ставил Москву как передовую сторожевую крепость со стороны смоленских, литовских да новгородских неприятелей для защиты нового стольного города Владимира суздальского. Побаивались тогда пришествия нежданных гостей и с юга, а вот с востока беды не ждали. А когда пришла она, легла непосильным ярмом, заставив многие поколения жить, мешая пополам любовь с ненавистью, радость с тоской, прямодушие с лукавством, гордость с раболепием, древность происхождения и знатность рода мало что стали значить — сила и богатство решали судьбы людей и городов. И тут Москва, которую стольный город Суздаль, славный Владимир, великий Ростов рассматривали некогда как постоялый двор свой, оказалась в очень выгодном положении и постепенно сама собой сделалась новой столицей княжества. А тут еще И митрополиты русские предпочли всем прочим городам Москву, которая, несмотря на отдаленность от Византийской империи, связана была с Константинополем лучше всех. А вообще-то у Залесской земли было как бы одно знамя, и — вопрос заключался лишь в том, в чьих руках оно. И хотя смирились вроде бы великие князья с тем, что руки московского князя покрепче да понадежнее, однако застарелая ревность нет-нет да и давала о себе знать.

Суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович, отдавший дочь свою за Дмитрия Ивановича и молчаливо признавший вроде бы его старшинство, сейчас, получив призыв московского князя, задумался, посылать ли свою рать.

А тверичи и вовсе не желали под чужой стяг становиться — они давно и настойчиво пытались взять себе право вести за собой Русь… Пять лет назад, после того, как Дмитрий Иванович возглавил победный поход против Твери, была заключена «докончальная грамота», в которой тверской Михаил признал себя «младшим» князем и в которой оговорено было: «А пойдут на нас татарова или на тебе… битися нам и тобе с одиного всем противу их». И все-таки, видно, никак не хочется князю Михаилу Александровичу признать, что московские князья и умнее, и изворотливее, и словно забыл он ту «докончальную грамоту», не хочет поддержать Дмитрия Ивановича даже в такой решительный момент.

Как и Тверь, упорно не желала подчиниться Москве и Рязань, хотя она о первенстве не мечтала.

Она, как и Нижний Новгород, помышляла лишь о собственной безопасности. С подозрением и недоверием относясь к Москве, безуспешно стараясь найти опору у варварской и враждебной Орды, несчастная рязанская земля полтора столетия находилась между молотом и наковальней. Но и воинственны рязанцы — только-только оклемаются после очередного ордынского или русского разорения, глядишь — опять мечами гремят, силу свою показать желают.

Однако сейчас, чувствуя грозную незаурядность надвигающегося побоища, рязанский князь Олег и на призыв великого князя московского не отозвался, и с Мамаем соединиться не рискнул. Надеялся Дмитрий Иванович, что Олег, как и уговаривались с ним тайно, не будет действовать во вред Руси.

И господин Великий Новгород глух был к призыву Москвы: «Братие, потягнем вкупе!» Не желал он никаких изменений в своей жизни, ему нравилось то положение, в котором он находился: благополучный, вольный, равный среди равных. Но еще летом 1367 года Дмитрию Ивановичу удалось заключить союзный договор с Новгородом Великим, в силу которого на Волхов были посланы московские наместники. Теперь был он уже связан узами родства с Москвой, не мог не считаться с молодой и дерзкой своей сестрой.

На особицу жил и Смоленск. Он решал свои задачи: более, нежели кочевники — хазары, печенеги, торки, берендеи, черные клобуки, половцы, татаро-монголы — беспокоили его западные недруги — литовцы, немцы.

А сама Литва — особая статья: трудные, запутанные отношения сложились с ней.

В то время как Москва утверждала себя в качестве общего русского центра, литовские князья Гедимин и Ольгерд сумели объединить в своей державе русские западные и южные земли и пытались передвинуть свои границы подальше на восток, опять же за счет русских земель. Князь Ольгерд дважды под предлогом защиты своего шурина тверского Михаила Александровича подходил к Москве, сжигал се пригороды. Решив, что не пришло еще время покорить Москву, предпочел войне союз, скрепив его браком своей дочери и Владимира Андреевича Серпуховского. Но после смерти Ольгерда великим князем стал Ягайло, сын тверянки, второй жены Ольгерда, и для него родственные связи с Тверью значили сто крат больше, нежели с Москвой. Так что рассчитывать на помощь русских земель, находящихся под державой Литвы, не приходилось — дай Бог, чтобы хоть открытой вражды не иметь. Но и то уж хорошо, и великий князь очень верил в невмешательство Литвы, о чем у него было тайное соглашение с Кейстутом.

Кроме крупных княжеств, было окрест московской земли большое число мелких. С этими проще: не умея сохранить самостоятельность, они либо охотно и добровольно примкнули к Москве, либо после недолгого сопротивления покорились все же ее силе. В этих княжествах Дмитрий Иванович был совершенно уверен, да только велику ли они могут выставить рать!.. Непосильно дорого содержать постоянно княжеские дружины, да и для одного похода снарядить подготовленных воинов накладно для казны[13]. Видно, не обойтись без разруба — только всеобщий набор ополчения из ремесленников и даже крестьян позволит хотя бы примерно уравнять силы с Мамаевыми. И как жаль, что мало на Руси верховых лошадей, не все князья еще понимают, что от пешцев в битве мало проку, в Орде и в Европе воин — значит всадник, а пехота для охраны обоза существует[14]. Правда, по слухам, у Мамая, кроме всадников, и пехота есть — «синие кафтаны», фряги генуэзские. Это отчаянные вояки, нанимающиеся за золото убивать — кого, им безразлично. А русичи знают, за что будут драться да и в ратном деле толк ведают, обучены: вот выйдем один на один в чистом поле — посмотрим, что потяжелее тянет — алчность или бескорыстная любовь к отчизне… Конечно, всенародное ополчение — дело неслыханное, да ведь все когда-то делается в первый раз.