Александр Волков - Скитания Страница 19

– Клянусь Моисеем, половины того, что говорит реб Елеазар, довольно, чтобы навлечь на него беду Что у вас случилось?

Мариам с плачем рассказала об исчезновении дочери.

Эзра оставил флакон с эликсиром, составные части которого и способ приготовления были секретом доктора. Он велел давать лекарство трижды в день и предписал больному полный покой. Он запретил упоминать имя Ревекки и просил не подпускать к постели Елеазара никого из назареян.

Выздоровление больного подвигалось медленно, и только через три недели стали появляться признаки улучшения. Еще через неделю Елеазар призвал к постели сына и имел с ним долгий секретный разговор. Аарон отказался рассказать матери содержание беседы с отцом и ушел из дому.

Через час молодой еврей появился на улице Добрых бенедиктинцев; надвинув на брови ермолку, он внимательно следил за всеми выходившими из дома Фазуччи.

Долго простоял Аарон на улице, пока не увидел человека, который, по его мнению, мог оказаться ему полезным. Выбор пал на Санти, слугу маленького Бертино, так храбро сражавшегося с тыквой.

Санти, широкоплечий молодец с круглым красным лицом, с маленькими глазками, казался любителем поболтать за кружкой вина. Когда Аарон предложил лакею прогуляться в тратторию,[101] чтобы поговорить по делу, Санти ухмыльнулся:

– Я никогда не отказываюсь от выпивки, когда она оплачена из чужого кармана.

За отдельным столиком в дальнем углу зала собеседники выпили по три объемистых кружки кианти, но разговор шел о вещах, далеких от пансиона Саволино. Говорили об опасностях дальних морских плаваний, о том, что овечьи стада к зиме спускаются с гор в долины, о том, что шерстяные плащи в дороге греют лучше полотняных, и о многом другом. Наконец Аарон решил перейти к делу.

– А скажи, друг, ты не забыл бурю, что разразилась в день праздника Сан-Дженнаро?

Лакей оскорбился:

– Не тебе бы, сыну Иуды, выговаривать погаными устами имя нашего святого патрона!

Аарон долго и униженно извинялся, потом снова настойчиво спросил.

– А все-таки скажи, ты помнишь ту грозу?

– Как не помнить, коли я потерял башмак, спасаясь от ливня!

– Так вот, друг Санти, вспомни, кто появился в тот день в вашем пансионе?

– Кто появился? Дай подумать… Это, кажется, был вторник? По вторникам у нас появляется дядя Микеле из Савиано, продавец сыра. Поставщик оливкового масла – тот приходит по четвергам…

Санти глядел на еврея с откровенной насмешкой, и Аарон понял, что от этого хитрого парня одним угощением ничего не добьешься. Он со вздохом вытащил из кошелька флорин и положил перед лакеем на стол:

– Это тебе.

Парень взял монету и начал рассматривать.

– Редко попадает мне в руки такой золотой круглячок с портретом его бывшего величества Карла V, божьей милостью императора и короля Обеих Сицилий.[102] Да, ты спрашивал, кто у нас появился в тот день? Что-то начинаю припоминать… Как будто появилась… Нет, забыл!

Вторая золотая монета блеснула перед глазами Санти и исчезла в его потной руке.

– Да… появилась девушка… Вот как она выглядела, хоть убей, не помню!

Несколько флоринов окончательно прояснили память Санти, и он рассказал молодому еврею то, что слышал о девушке от хозяев пансиона.

– Так ты говоришь – Альда Беллини из Флоренции, внучка марана? А какой у нее выговор? Тосканский?[103]

Поощренный еще одной монетой, слуга припомнил, что выговор Альды в точности походит на здешний, неаполитанский.

Расставаясь, Аарон шепнул:

– О нашей встрече никому ни слова, особенно там.

Санти насмешливо брякнул золотыми монетами.

Вызов Джакомо Саволино на суд по обвинению в укрывательстве Ревекки, дочери Елеазара, не явился для содержателя пансиона неожиданным. Жена давно рассказала ему, что старому Елеазару известно убежище Ревекки. Непонятно было, почему еврей ничего не предпринимает, и молчание врага казалось грозным. По приказу тетки Фелипе каждый раз, выходя из дому, надевал под сутанеллу кольчугу и прятал кинжал.

Приказом градоправителя предписывалось явиться на суд, кроме синьора Саволино, его жене Васте, выдающей означенную Ревекку за свою родственницу, и школяру Филиппе Бруно, способствовавшему бегству означенной Ревекки.

Весть о предстоящем суде больнее всего поразила Альду. С потемневшим лицом, с опухшими от слез глазами девушка долго оставалась неподвижной, а потом сказала:

– Тетя Васта, дядя Джакомо, не нужно идти против судьбы. Отдайте меня отцу.

Фелипе вскочил с места, чтобы ответить, но его опередила Васта.

– Дочка моя милая, – сказала она, нежно обнимая Альду. – Мы не пошлем тебя на гибель.

– Да, да, – подтвердил Саволино. – Мы предвидели, что Елеазар потребует твоего возвращения, но это не помешало нам дать тебе приют.

– Права отца священны, – печально молвила Альда.

– Не во всех случаях, – многозначительно возразил синьор Джакомо. – Я говорил с законниками, и мне разъяснили, что отец еврей теряет власть над детьми, если… – Саволино замялся и не докончил свою мысль.

– Власть отца еврея прекращается, – пылко подхватил Фелипе, – если дети принимают христианство! Ты слышишь, Альда: власть прекращается!

– Мой Липпо, я это давно знала, – ответила девушка. – Такой случай был несколько лет назад в гетто: юноша, полюбивший христианку, ушел из племени.

– Ну, вот видишь! – торжествующе вскричал Фелипе. – Хватило же у него смелости!

– Но раввин и родные прокляли его страшной клятвой, а через несколько месяцев он внезапно умер в расцвете сил и здоровья.

Тень смерти точно прошла по комнате, оледенив сердца людей.

– Но у нас ты будешь в безопасности, – сказала синьора Васта. – Моя кухарка надежна, она не подсыплет яду в пищу.

– А я всюду буду сопровождать тебя с оружием в руках! – воскликнул Фелипе.

Альда зарыдала:

– Милые вы мои, дорогие, я вам бесконечно признательна, и боюсь не за себя. Я знаю, мне суждено погибнуть, но горько думать, что я навлекла беду на ваш дом…

Старый Джакомо нахмурился:

– Я много лет прожил на свете и привык отвечать за свои поступки. То, что я сделал, считаю законным и, защищая свое право, дойду до самого вице-короля. Живи спокойно под нашим кровом, Альда! Вопросы веры я оставлю на суд твоей совести, но помни, что, останешься ли ты еврейкой или перейдешь в христианство, ты всегда будешь одинаково дорога нам.

Лицо старого бунтаря дышало непреклонной энергией, когда он говорил с Альдой, и к девушке пришло успокоение. Она не посмела выразить свое чувство признательности синьору Джакомо и со слезами благодарности обняла Васту.

По дому быстро разнеслась весть, что Альда Беллини не та, за кого себя выдает, что в действительности она – Ревекка, дочь еврейского менялы Елеазара бен-Давида. Пораженные этим известием, почти все поклонники отшатнулись от юной красавицы. Лишь немногие остались ей верны, и в числе их оказался кудрявый Бертино Миньянелли.

– Я буду любить синьорину Альду до конца своих дней, – всхлипывая, говорил черноглазый малыш. – Но лучше бы ей принять христианство…

Любящим сердцем Бертино угадал единственный способ спасения Ревекки.

В назначенный день обвиняемые явились на суд.

Подеста, высокий представительный старик, сидел в золоченом кресле, поставленном на возвышении. С его плеч ниспадал плащ малинового бархата, на голове была черная шелковая шапочка, украшенная страусовыми перьями. На шее сановника висел испанский рыцарский орден Сант-Яго, пожалованный ему королем Филиппом II за то, что подеста помогал угнетателям держать неаполитанский народ в повиновении.

Две группы людей расположились перед креслом градоправителя поодаль одна от другой. Справа стояли Джакомо Саволино, Васта, Фелипе Бруно и дочь Елеазара Ревекка. Слева теснились евреи: изможденный болезнью Елеазар бен-Давид, его жена Мариам, сын Аарон, слуги Рувим и Нахама, оскорбленный жених Манассия бен-Иммер.

Прежде всего была установлена личность Ревекки, а потом назвали себя истец и ответчики. Христиан привел к присяге священник, а евреев раввин. Все поклялись говорить суду сущую правду не из корысти или телесного страха, а следуя законам своей религии.

Привлеченные необычным процессом, судебную залу переполняли любопытные: дворяне, испанские офицеры, монахи, купцы, богатые евреи. Люди переговаривались, шутили, смеялись, но все смолкло, когда подеста подал знак истцу.

Елеазар говорил долго. Он доказывал свое отцовское право текстами из Библии, грозил непокорной дочери божьим гневом, обвинял ее в неблагодарности. Ревекка слушала не перебивая.

Предоставляя слово другой стороне, подеста спросил синьора Саволино, есть ли у него адвокат. Прежде чем Саволино успел ответить, Ревекка отстранила его и выступила вперед.

– Адвокаты не нужны тем, кто возлагает надежду на Бога! – воскликнула она. – Я буду защищаться сама!