Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные Страница 19

Свершится зло — не помешает никто, некому помешать. Похоже, что все хотят здесь торжества зла. Даже Али хочет — устал он от ожидания, измучился. Он замирает, будто сон и в самом деле сковал его.

Поверил хивинец, что спят его спутники. Выждал время, почти неслышно сполз с ковра и подушек и, эфой черной извиваясь, хватая руками паласы, упираясь ногами в курпачи, стал выбираться из юрты. А там, на воле, уже поднялся и, пригибаясь, пошел, шурша песком и сухими травами.

Можно было проснуться тем, кто в юрте. Теперь-то играть ни к чему — зло выпустили. Нет его в юрте. Но страшно было признаться, что играли. И они, Али и Кабул, сопели, как прежде. Обманывали себя, обманывали судьбу и бога.

Только разве обманешь! Сердце Али колотилось. Он задыхался, звал на помощь всевышнего, слал страшные проклятия всем распутницам мира.

Но дыхание его было ровным, как и у Кабула.

Сколько прошло времени, неизвестно. Али казалось, что миновала вечность. А миновали всего лишь какие-то минуты.

Застучали легкие торопливые шаги — явно не хивинца. Тот ступал спокойно и тяжело. Откинулся полог, и вырос в проеме на фоне синего неба и звезд силуэт Кумар.

Она сказала спокойно и устало:

— Уберите хивинца с моей постели. Он мертв…

10

Али прискакал в аул, когда совет на высоком холме уже закончился. И хорошо, что закончился. Переполошил бы своим появлением и своим видом Айдосов помощник: был он черен. И конь был страшен — изошел пеной, ноги его дрожали от смертельной усталости. Пал бы тут же на холме, да плеть седока не давала пасть. Гнала и гнала.

На тревожный топот коня из юрты выскочил Айдос:

— Что, Али?

— Беда, мой бий.

Али хотел слезть с пегого, но не смог, повалился через седло, и Айдос подхватил своего помощника, как подхватывают падающий хурджун.

— Враги, что ли, напали?

— Ой, не знаю, бий. Могут и напасть… Убит хивинец!

Злые желваки заходили на скулах Айдоса:

— Не уберег! Застонал Али в отчаянии.

— Не смог, мой бий.

— Кто посмел?

— Кумар, сноха ваша.

Другое бы какое имя назвал помощник, принял бы Айдос. С болью или без боли, а принял. У него и самого вертелись на языке всякие имена. А вот красавицу Кумар, жену Мыржыка, принять не мог. Что-то нежное, чистое и доброе было рядом с этим именем. И вдруг! Не путаешь, Али? Ее ли это рук дело?

— Да. Вошла к нам в юрту и сказала: «Уберите хивинца с моей постели. Он мертв».

Айдос взял за руку помощника, повел в сторону от юрты, в которой дремали задержавшиеся гости из рода кунград, трое или четверо, велел опуститься на жухлую траву. Спросил:

— Кто знает об этом?

— Кабул.

— А где он?

— В ауле Мыржыка. Стережет тело хивинца. Спрятали мы его в хлеву.

— Не убежит Кабул?

— Ручаться не могу, мой бий. Боится хана. Гость-то был племянником правителя. Казнят нас всех.

Большой тяжелой рукой Айдос тронул плечо Али. Будто похлопал. То, что была тяжела рука, стремянный не почувствовал, а что спокойна — понял.

— Если казнят, то одного меня, — сказал Айдос.

— Зачем же тебя, великий бий? Она виновата. Она, Кумар!

— Нет, Али. Сноха не виновата. Поступила, как должна поступать каждая степнячка, защищая честь семьи и рода. Хвала Кумар!

— О великий бий…

Али хотел сказать, что Кумар сама заманила хивинца в свою юрту, обольщая улыбками и взглядами. Но не сказал. Если бий оправдывает сноху, значит, так нужно ему. Ведь он послал хивинца в аул Мыржыка к этой проклятой Кумар! Не в другое место, не к тому же Кабулу…

Али посмотрел на бия, желая понять его, утвердиться в своих подозрениях, но сделал это так робко, так неясно, что Айдос не заметил ни сомнений, ни любопытства своего помощника.

Он думал о Кумар, думал о себе, о судьбе главного бия.

— Все на себя беру.

Успокоиться бы надо Али. Снял с него бий вину за гибель хивинца. Со всех снял. Даже с этого ничтожного двуликого Кабула. А не явилось спокойствие. Не скажет же Айдос хану, что сам убил его племянника. Да и как такое скажешь! Не поверят, начнут дознаваться, и выйдет, что зарезала хивинца все же Кумар, а рядом были Кабул и Али. Сообщники вроде.

— Великий бий! — протянул руки к Айдосу стремянный, не зная еще, что просить у господина своего: защиты или наказания.

Айдос отстранил их.

— Нет на тебе крови, и не пытайся смыть ее. Чист ведь…

— Гость, однако, мертв?

Не сразу ответил бий, и ответил не то, что ждал Али: Так, может, и лучше.

Голос его не дрогнул при этом. Достоин, значит, был смерти племянник хана или нужна была эта смерть для чего-то великого, о чем не знал Али.

— Остались ли в тебе силы? — спросил Айдос.

— Сколько их надобно, бий?

— Столько, сколько требуется степняку, чтобы пересесть на другого коня.

— Малого требуешь, бий. Сяду.

Тогда садись и скачи обратно в аул Мыржыка. Заройте хивинца в загоне, как падаль, заткнув в его рот кизяк коровий… Кабулу передай: в четверг поедет со мной в Хиву и подтвердит все, что скажу я хану о гибели его племянника. Для других пусть язык его будет немым. Молчащему сегодня даруется жизнь завтра.

— Великий бий! — снова простер руки к Айдосу стремянный, — Хватит ли у меня сил доскакать до Хивы?

— Бедняга… — грустно улыбнулся Айдос. — Разве я требую от тебя невозможного? За аулом Мыржыка тебя сменит Доспан.

11

Когда Кабул увидел мертвого хивинца, смерть вроде бы коснулась его самого. Ни шевельнуться, ни слова сказать он не мог. Уставился в открытые глаза мертвеца и будто окаменел.

Мысль, однако, работала и была торопливой, Бежать!

И он побежал бы, наверное, да не дала убежать Кумар. Стояла, проклятая, в дверях и ждала, когда Кабул и Али поднимут мертвого с постели ее и вынесут во Двор.

Можно было убежать потом, после того как выволокут за ноги хивинца и бросят в хлев.

Но пришла иная мысль, иная, осторожная: куда бежать? В свой аул? Так он не за степью, не за Аралом. Найдут ханские нукеры, выволокут бия из собственной юрты, как выволокли сейчас этого безмозглого хивинца, накинут аркан и — в Хиву. А там — на плаху.

Бежать нельзя. И оставаться в ауле Мыржыка тоже нельзя. Что делать? Самому накинуть на шею веревку и удавиться? С бездыханного какой спрос!

Застонал, заскулил, как затравленный волк, бий Бежать нельзя, и умереть в собственной петле не хочется. Стал клясть Айдоса. Заманил все-таки в силок, обхитрил. Теперь живым отдаст хану. И посмеется еще Прежде Кабул хотел посмеяться над старшим бием, а получилось наоборот: старший бий смеется над Кабулом. Сидит на своем высоком холме и хохочет. Впрочем, как знать… Прискачет Али, объявит о смерти хивинца — подавится своим смехом Айдос.

Подавится не подавится, смех не камень, в глотке не застрянет, а застрянет, что проку Кабулу… Хивинца-то убили не на холме совета, а здесь. И привел его сюда Кабул.

«Ойбой! Где были мои глаза, когда правил коня на холм Мыржыка? Где были уши, когда Айдос уговаривал хивинца ехать к младшему брату своему, обещая покой и радость? Вот он, покой, вот она, радость!»

Волк затравленный кидается на охотника. Кабулу хотелось вцепиться в горло Айдоса и перегрызть его. Он даже выглядывал из юрты, приближая встречу со старшим бием. Смелости Кабулу, однако, хватило ненадолго: представив рядом с собой Айдоса, он тут же сникал, уходил обратно в юрту, прятался в самый дальний край ее. Так уходит волк, который уже не собирается загрызть охотника, когда он боится, как бы не загрызли его самого.

В темноте, среди одеял и подушек, увидела бия Ку-мар, внося в юрту утренний чай.

— Кайнага, — сказала она, — позавтракайте. Сказала так спокойно, ласково, будто ничего не случилось этой ночью и в хлеву не лежит мертвый хивинец.

Налила в пиалу чаю и протянула ее Кабулу. Той самой рукой протянула, которой убила своего гостя.

«Великий аллах! — ужаснулся Кабул. — Это не жена Мыржыка, это подруга самого сатаны».

— Доченька, — произнес жалостливо Кабул, — до еды ли? Гнев хана ждет нас.

Она подняла высоко свои тонкие, как крылья ласточки, брови, будто не понимала, о чем говорит бий, будто со сна плетет он несуразицу.

— Ешьте, кайнага!

— Сношенька, мы не виноваты. Все Айдос. Он послал на наше несчастье хивинца, он велел принять его в доме Мыржыка.

Снова нес несуразицу бий.

— Язык-то ваш, кайнага, не слуга вам. То зовете меня дочкой, то сношенькой. И почему об Айдосе говорите? Хивинца-то привели сюда вы.

— Что городишь, сестричка?! Я по пути здесь оказался, домой ехал…

— Путь в ваш аул лежит в другой стороне.

— Как же бросить гостя на полдороге?

— Бросили же сегодня… В хлеву он.

Не Айдосу, оказалось, надо было грызть горло, а этой дьяволице.

— Проклятая! — завизжал Кабул. — Заодно с Айдо- сом ты. Вместе вы погубили племянника хана.