Уго Фонте - Дегустатор Страница 19

Как-то раз я сказал Федерико, что телятину не мешало бы поперчить посильнее. В другой раз я заметил, что цыпленка надо было подольше держать в маринаде. И он согласился! Однажды, только понюхав оленину под соусом, я перечислил все ингредиенты: майоран, базилик, мускатный орех, розмарин, корица, сельдерей, чеснок, горчица, лук, чабер, перец и петрушка. Это произвело такое впечатление на герцога, что он частенько просил меня повторить фокус перед гостями.

Наконец-то я почувствовал себя во дворце как дома. Федерико доверял мне — пускай в мелочах, но разве дуб не растет из семечка? Я жаждал поскорее стать придворным и молил Бога о возможности доказать, что я на это способен. Увы! Господь в неизреченной мудрости своей решил, что я еще не готов для такого высокого положения. И все-таки… potta! Неужели он не мог сообщить мне свою волю как-то иначе, без этого проклятого карлика Эрколя?!

Единственное, что объединяло Эрколя с Джованни, так это рост. Джованни был смел и умен, Эрколь — труслив и глуп. Джованни менял наряды, подбирая их под настроение, Эрколь всю жизнь ходил в одном и том же коричневом кафтане и таких же лосинах. Если бы Джованни мог распрямить свой горб, он был бы не ниже других — в то время как Эрколь родился карликом и будет таким до самой смерти.

Я уже говорил вам об Эрколе, хотя и мимоходом. Если не считать того, что он поборол овцу на первом банкете, ничего достойного упоминания он не совершил. А поскольку благополучие Корсоли сильно зависело от овечьих отар, свой фокус Эрколь мог показывать не чаще раза в год. Все остальное время он торчал в углу зала и, стараясь выглядеть еще меньше, склонял голову, тихо стуча по крохотному барабану и моля Бога, чтобы Федерико не обратил на него внимания.

Как-то вечером Федерико отшвырнул поднос с недоеденным ужином, и тот попал прямо Эрколю в голову. Карлик возмущенно подскочил. Ярость, исказившая сморщенное личико шута, вызвала у меня такой приступ смеха, какого никогда не вызывали его фокусы. Он злобно оскалился, решив, что это я запустил в него подносом. Когда до него дошло, что это сделал Федерико, Эрколь тут же поднял поднос. И тут его осенило. Я прямо-таки видел, как у него шевелятся извилины в мозгу. Он повел головой из стороны в сторону, рассматривая поднос так, будто видел его впервые в жизни. Потом обнюхал его, как собака. Перевернул другой стороной — и снова обнюхал. Эта мелкая сволочь, этот гаденыш передразнивал меня! Федерико пнул Бьянку в бок. Гости прекратили жевать и уставились на карлика. Почувствовав всеобщее внимание, Эрколь еще понюхал поднос, поворачивая его то так, то этак. Потом взял маленький кусочек мяса и положил на кончик языка. Он стоял, подбоченившись и расставив ноги, устремив глаза в потолок, и шлепал толстыми губами: пожует-пожует — и задумается, пожует-пожует — и опять задумается. Потом наконец проглотил и провел пальцем по телу, от горла до желудка.

Я знал, что будет дальше. Он схватился за горло, закашлялся и с воплем: «Моя косточка! Моя косточка!» — рухнул на пол, извиваясь в корчах. Потом выгнул спину дугой и недвижно, как мертвый растянулся на полу.

Бьянка хохотала до слез. Она закрыла руками лицо, открыла его, глянула на меня — и снова покатилась со смеху. Федерико тоже прыснул, хлопая ладонью по столу. Придворные немедленно заржали, как кони. Мне хотелось вонзить Эрколю в горло нож и располосовать его до самых яиц. После всего, что я пережил, позволить какому-то карлику высмеять меня перед всеми?!

Эрколь торжественно поклонился. Зал захлопал в ладоши. Он снова поклонился — и так четыре раза. Господи Иисусе! Можно подумать, он собственноручно победил французов!

Федерико вытер глаза и сказал:

— Браво, Эрколь! Браво! Повтори еще раз!

Смех и аплодисменты вдохновили Эрколя. Он сделал унылое лицо, высмеивая мой подавленный вид.

— По-твоему, это не смешно? — спросил у меня Федерико.

— Поскольку я никогда не видел себя со стороны во время еды, мне трудно судить, насколько это похоже.

— Очень похоже! — рассмеялся герцог. — Очень!

Я вышел из зала, сопровождаемый громким хохотом. Нашел зеркальце Миранды и посмотрел, как я ем. Мимика Эрколя была неуклюжей, тем не менее суть он передал точно. Мне хотелось его убить.

— Даже думать забудь! — сказал мне позже Томмазо. — Он нравится герцогу. Если с Эрколем что-нибудь случится, Федерико сразу поймет, кто виноват.

Вскоре Эрколь начал показывать свой номер всем, кто хотел посмотреть, и те же слуги, что превозносили меня накануне, теперь хихикали, когда я проходил мимо. Я пытался есть как-нибудь по-другому — но сколько способов жевания и глотания куска еды можно изобрести?

— Федерико скоро все забудет, babbo, — утешала меня Миранда.

Однако герцог не забыл и просил Эрколя повторить спектакль всякий раз, когда собирались гости. Как-то, когда я не понюхал еду, Федерико сердито рявкнул в присутствии герцога Бальони:

— Делай все, как раньше, не то испортишь представление Эрколя!

И мне, как домашнему зверьку, в которого я превратился, приходилось нюхать блюда, а потом стоять и смотреть, как Эрколь изгаляется надо мной. Во время этого зрелища Федерико рассказывал гостям об убийстве Пии и ее дочери. Гости, вернувшись домой, очевидно, пересказывали мою историю, отчасти забывая и перевирая ее, так что она обросла массой подробностей, а обо мне узнали даже в Риме и Венеции.

Не стану отрицать, мне это льстило. Я сказал Септивию, что скоро буду самым знаменитым дегустатором в Италии. Он улыбнулся, обнажив желтые зубки.

— Данте говорит, что слава подобна дуновению ветра, о котором забывают, как только он стихнет.

— Не сомневаюсь. Однако пока ветер дует, его чувствуют все вокруг.

— Верно, — отозвался Септивий. — Кто-то ему радуется, а кто-то проклинает.

Как же он был прав! Но не будем забегать вперед.

Поскольку я был единственным дегустатором, никто из обедавших не мог поверить, что я сам решил притвориться отравленным. Все считали, что Федерико велел мне это сделать, чтобы оправдать убийство своей жены и тещи. Вскоре герцог поверил в это сам и даже похвастался послу из Болоньи, что не только придумал, но и показал мне, как изобразить предсмертные корчи!

Помню, однажды зимним вечером я сидел у себя, погрузившись в размышления. Темнело, и дождь прямо на глазах окрашивал белые стены дворца в серый цвет. Истории, происходящие с нами, подумалось мне, все равно что стены. Погляди на них кто-нибудь сейчас впервые, ему и в голову не придет, что они были когда-то белыми — точно так же как слушатели рассказов Федерико никогда не узнают правды. Впрочем, если история нравилась слушателям, правда их не волновала. Быть может, не кит проглотил Иону, а он сам съел кита? И Христос не умер, а просто слез с креста и спрятался в пещере. И Сократ, возможно, вовсе не шутил, прежде чем выпить цикуту, а молил о пощаде.

Однако меня это не утешало. Дождь барабанил все громче. «Интересно, где Миранда?» — подумал я. Она не вернулась после занятий, и я пошел ее искать. Возле комнаты, где она порой играла, я услышал чей-то голос:

— Да не расстраивайся ты так, Миранда!

Я заглянул в щелку. Перед большим камином, обнявшись, сидели несколько девочек и смеялись над Мирандой. Она устроилась чуть поодаль, уткнув подбородок в колени.

— И все равно, — мрачно заявила она, — вы делаете это не так!

— Тогда покажи нам сама! — воскликнула одна из девчонок.

Миранда прикусила губку, встала (у меня дрожит рука, когда я это пишу) и изобразила, как я пробую пищу. Эрколь был не так талантлив, как она, к тому же Миранда знала обо мне такие вещи, о которых я сам не подозревал. Показав, как я жую (ее подружки чуть животики не надорвали), она принялась рассматривать свое горло в зеркальце. Она кашляла, рыгала, а потом сунула пальцы в рот, вытаскивая якобы застрявшую между зубами крошку, как я частенько делал, вернувшись после очередной трапезы в нашу спальню. Миранда передразнивала меня с величайшей серьезностью, корча гримасы, облизывая губы, ворочая языком и ковыряясь в зубах с таким видом, словно пыталась найти там золотую жилу, причем все ее жесты были исполнены точности и изящества. Одна девчонка так смеялась, что даже описалась.

Неожиданно Миранда посмотрела в мою сторону. Когда мы встретились взглядами, она прекратила кривляться и стремглав выбежала из комнаты. Подружки помчались за ней — а я отвернулся лицом к стене, чтобы они меня не узнали.

Позже я спросил, зачем она строила из меня дурака.

— А как, по-твоему, я себя при этом чувствую? — заявила она.

Я понял, что она имела в виду. Увы, я был всего лишь дегустатором.

— У меня никогда не будет приличного приданого!

Мне хотелось рассмеяться, но смех застрял у меня в горле. Я так старался воспитать Миранду как настоящую принцессу, что теперь она стыдилась меня. Сдержавшись, чтобы не ударить ее, я отправился в комнату Эрколя.