Филипп Ванденберг - ЗЕРКАЛЬЩИК Страница 19

Це-Хи задыхалась от быстрого бега.

— Господин, — прохрипела она. — Господин, они забрали мастера Лин Тао. Они связали его и забрали с собой. Помогите, господин! Они убьют его!

Зеркальщик втянул китаянку в дом и попытался успокоить, но Це-Хи вырвалась и закричала:

— Они думают, что он сделал это по чьему-то заказу! Они убьют его!

— А вы, Це-Хи, что вы думаете?

— Мастер Лин Тао — не убийца, господин. Мастер Лин Тао бил меня, да, мастер Лин Тао и других бил, да, мастер может бить, кого хочет. Но убивать он не может, господин. Мастер Лин Тао не убивал!

— Нет, — ответил Мельцер, — зачем ему убивать папского легата? Я верю вам, Це-Хи. Только вот что я могу сделать?

Китаянка уставилась в пол.

— Когда они уводили мастера Лин Тао, он крикнул, что я должна известить об этом мастера Мельцера. Вы знаете императора. Помогите мастеру Лин Тао!

Зеркальщик обещал. Он решил воспользоваться благоприятным случаем, поскольку император как раз пригласил его на Праздник Кувшинок. Этот праздник в честь первых цветов — желтых кувшинок — должен был состояться завтра вечером. В прежнее время он был кульминацией лета. Его не праздновали уже много лет, с тех самых пор как император Иоанн впал в дурное настроение и меланхолию. Но теперь, когда император снова ощутил радость жизни, он совершенно неожиданно настоял на проведении торжества.

Хотя раньше приготовления к празднику занимали недели, теперь в распоряжении слуг было всего несколько дней, поэтому и вышло, что праздник в том году получился не такой пышный, как прежние. Зато веселье было гораздо более буйным и необузданным. Казалось, что византийцы хотят за одну ночь наверстать то, что было отнято у них за прошедшие годы.

Кареты, повозки, коляски выстроились в бесконечную очередь перед порталом, и Алексиос, придворный дворецкий, весь в красном, в свете факелов встречал приглашенных гостей. Если о византийцах и в обычное-то время говорили, что они одеваются слишком броско, кричаще, словно петухи или распускающие хвост павлины, то теперь казалось, что они хотят превзойти самих себя.

Тут можно было увидеть и испанские воротники размером с колесо, и деревянные китайские туфли с такими подошвами, что их владельцы словно парили над полом на высоте доброго локтя, и прически, державшиеся на воске и жире, и зашнурованные корсеты, в которых дамы походили на колонны с изображением святой Софии. У некоторых женщин — и, в первую очередь, из высших сословий — груди вываливались из вырезов платьев, словно дамы выставляли их на продажу. Их бюст напоминал коровье вымя на прилавке торговца требухой на рынке в гавани. Эта новая мода пришла из Флоренции, где, как сообщали путешественники, все знатные и богатые синьоры ходили именно так, и никому и в голову ничего дурного не приходило. Многие порядочные женщины преклонного возраста были приверженками нелепого обычая держать в доме белых карликов или же черных исполинов и, словно собакам, надевать им на шею кожаные ошейники.

Зеркальщик наблюдал за всем этим парадом Цирцей со скамьи, стоявшей в оконной нише в зале. Мельцер чувствовал себя неловко, общаясь с такими выдающимися гостями. Еще в Майнце он восхищался членами муниципалитета — единственными горожанами, которым разрешено было носить бархатные камзолы. Гость в простом бархатном камзоле привлечет к себе внимание скромностью своей одежды, подумал Мельцер, втайне надеясь, что ему достанется место в задних рядах, где его простой костюм никто не заметит.

Но долго сидеть в одиночестве Мельцеру не пришлось. От толпы отделился человек, одетый в синий шелк, как нельзя лучше подходивший для того, чтобы сравнить мужчину с распустившим хвост павлином, и подошел к Михелю. Зеркальщик не узнал его сразу в первую очередь из-за его сказочной спутницы. Дама была окутана в облако шитого золотом и украшенного листьями папоротника шелка и привлекала к себе все взгляды.

— Вы здесь? — удивленно сказал одетый в синее. Он говорил по-немецки, и теперь зеркальщик узнал его. Это был Геро Мориенус.

Мельцер оглядел женщину, стоявшую рядом с Мориенусом. Нет, это была не его жена, по крайней мере не та, на которой купец женился несколько месяцев назад. В душе у Мельцера вскипела давняя ярость, и он сдержанно ответил:

— Если бы я мог предположить, что встречусь с вами, я бы не пришел.

— Но, но! — возмутился Мориенус. — Все еще не можете простить ту старую историю?

— Тут и прощать нечего! — прошипел зеркальщик и поднялся, чтобы уйти. — Либо скверный у человека характер, либо нет.

Тут Мориенус, словно не услышав упрека, преградил ему путь и настойчиво поинтересовался:

— Простите, что так прямолинейно говорю с вами, но меня действительно интересует вопрос: где находится ваша немая дочь?

Слова купца поразили Мельцера в самое сердце. Он не хотел отвечать, но крепкий Мориенус стоял прямо перед ним, словно стена, и пристально глядел на него.

Поэтому зеркальщику не оставалось ничего другого, и он ответил, стараясь не глядеть купцу в глаза:

— Она сбежала. Я не знаю, где она прячется, знаю только, что виноваты в этом вы.

— Я? Виноват? — Громкий смех Мориенуса привлек к ним внимание, и Мельцер робко опустился на скамью. — Если бы дело было за мной, я заполучил бы девочку в жены. Это вы, мастер Мельцер, вы отказали мне, хоть я заплатил выкуп еще два года назад.

Гнев Мельцера рос, и его голос становился все громче:

— Я не знал, что вы — приверженец многоженства, словно бык, который ходит за целым стадом коров.

Замечание было справедливым, и Мориенус постарался сдержаться и словно мимоходом сказал:

— Если бы вы меня об этом спросили, то я пояснил бы вам, по вы не спрашивали. К чему взаимные обвинения? Я получил выкуп назад. Мы квиты.

— Квиты?! — воскликнул зеркальщик. — Не смешите меня!

Кажется, исчезновение Эдиты мало беспокоило Мориенуса, потому что он ответил:

— Вы должны быть благодарны мне, мастер Мельцер, ведь, как-никак, ваша поездка в Константинополь принесла вам знакомство с императором. Насколько мне известно, ваше зеркало вернуло его к жизни. Хотелось бы мне, чтобы это я продал ваше зеркало императору Иоанну.

Мельцер предпочел промолчать. Он поглядел мимо Мориенуса и его утонченной спутницы на гостей, которые приветствовали друг друга почтительными поклонами. Казалось, все друг друга знают, и как только появлялось новое лицо, начинались перешептывания и пересуды, начинались сплетни, потому что тот или иной появился с новой дамой. Мориеиус не был исключением. Напротив. Поскольку купец знал, что Мельцер в этом городе чужой, он, не спрашивая зеркальщика, стал называть имена и особенности тех гостей, которые проходили мимо них.

Среди гостей были люди респектабельные, достойные господа с длинной бородой, которых вполне можно было представить на церковной должности и которые вместо этого оказывались торговцами оружием или спекулянтами. И наоборот, посвященные в сан мужи, префекты и прелаты выглядели словно жалкие ничтожества. Не говоря уже о дамах, которые, как выразился Мориенус, не заслуживали этого слова ни в малейшей степени, поскольку были куплены на вечер или же были известными во всем городе конкубинами.

С восторженным взглядом, которому позавидовал бы и сам святой Франциск во время стигматизации, патриарх Никифор Керулариос, мужчина с кустистыми черными бровями и белой окладистой бородой, в которой свободно могла бы свить себе гнездо пара птиц, благословил, невзирая на лица, выставленные напоказ груди благочестивых конкубин. Об эквилибристе-канатоходце из Перуджи говорили, что он способен забраться по канату на любую башню в мире, лишь бы канат был достаточно длинным и прочным. По дороге на Восток канатоходец остановился на четыре недели в Константинополе, чтобы взойти на башню Галатеи. Он появился в облегающем костюме из шелка насыщенного зеленого цвета, окутывавшем его с головы до ног, и нигде не было видно ни шва, ни пуговицы, так что многие высказали предположение, что шелкопряды сшили костюм прямо на его теле. И хотя нигде поблизости не видно было каната, который подошел бы для его целей, канатоходец кокетливо пританцовывал, постоянно ставя одну ногу перед другой.

Богатые судовладельцы, все как один генуэзцы, появились одетые словно князья. Хотя они не отличались хорошими манерами, император не мог позволить себе не пригласить их на Праздник Кувшинок, ведь богатство и власть генуэзцев были безграничными. Итак, они входили друг за другом, под балдахинами с гербами, в сопровождении слуг в ливреях цвета корабельного флага, в то время как сами господа предпочитали расшитые золотом одежды. Самого яркого из них, Риккардо Рубини, настоящего великана, сопровождали не менее двенадцати слуг. Если бы на почтительном расстоянии за ним не следовала его жена Антония, фееподобное создание редкой красоты, то судовладельца можно было бы счесть Папой Римским.