Владислав Бахревский - Разбойник Кудеяр Страница 19

На следующий день в обед Алексею Никифоровичу привезли письмо.

— Ко мне едет в гости приятель мой любезный, Дмитрий Иванович Плещеев. Человек в Москве известный и веселый. Ты, Кузнечик, гоняй баб, чтоб к приезду Дмитрия Ивановича ноги они поднимали разом все вместе и, кружась, чтоб не скользили, как коровы на льду, и не падали бы.

Тут Собакин велел кликнуть Козла.

— Козел, — сказал он ему, — ко мне едет важный московский гость. Гони в деревеньки, в Покровку и в Мокрое, и забери у крестьян птицу, коров, баранов и свиней для великого пира.

Козел покланялся боярину, но не ушел.

— Чего тебе? — спросил Собакин.

— Батюшка Алексей Никифорович, у крестьян-то за этот год оброку взято полностью.

— Бери за будущий!

— Никак нельзя, батюшка! Смилуйся, никак нельзя!

— Это почему же нельзя? Или я не господин над своим быдлом?!

— Хозяин и господин! Только если забрать скот, приплода не будет. Крестьяне в нищенство впадут. Проку тогда тебе от них никакого.

— Молчать! Холоп! — гаркнул Собакин. — Поедешь и пригонишь вдвое против того, что нужно. А за разговоры — десять палок!

Козла потащили на конюшню.

Выпоротый Козел срывал злость на крестьянах деревушки Мокрое. Он был зол вдвойне. В Покровке скотом Козел не разжился. Мужики там богатые, держались общиной. Заикнулся Козел о повелении боярина и был выдворен за околицу.

В Мокрое он захватил дюжину молодцов с пиками и саблями.

Встал посреди деревни. Велел тащить старосту.

Мокрое было крошечной деревушкой о девяти дворах.

И староста был тут забитый, запуганный.

— Боярин Алексей Никифорович, — закричал на него Козел, — велел мне добыть для пира в честь стольника Дмитрия Ивановича Плещеева отборного скота и птицу!

— Смилуйся! — упал в ноги староста.

— А ну-ка, ребятушки! — кивнул молодцам Козел.

Ребятушки приступили было к старичку, но тот покорно замолчал.

— Мне нужно взять с вашей деревни пять коров, двадцать овечек, десяток свиней, пять сороков гусей, индюшек, кур и уток.

Мужики, собравшиеся на сход, слушали тихо, не шумели. Один нечесаный все ж подал голос:

— Что ж, у твоего Плещеева три горла, столько скотины съесть?

Козел захохотал.

— Дурни вы, дурни! Знатные люди сами мало едят, зато людей при них много.

Дело было вечером, Козел приехал так, чтоб скотина была на месте. Холопы Собакина шныряли по загонам и хлевам, вязали овец, тащили свиней и птицу. Говядина должна быть молодая, и коров Козел пошел выбирать сам.

Еще крики и плачи не смолкли, еще не погрузили добычу собакинские холопы, как вдруг все услышали звонкий скок быстрого коня.

Раздался выстрел, облако пыли и дыма растаяло, и на дороге в конце деревни появился черный всадник на черном коне.

— Кудеяр! — ахнули люди.

А Кудеяр поднял руку с пистолетом, навел его на Козла.

— Пожалей братьев своих, Козел! Или ты забыл, как тяжело крестьянствовать? Давно ли сам гнул спину на пашне?

— А что же мне делать? — завопил Козел, загораживаясь руками от пистолета.

— Верни скотину. Собакину скажешь: так велел Кудеяр.

— Так меня же самого засекут!

— Потерпеть за людей — Божеское дело. Бог терпел… А ну, отпускай скот.

Пистолет дернулся, окутался дымом. У молодца, стоявшего близ Козла, отлетел наконечник пики.

Молодцы бросились исполнять приказ Кудеяра, а тот вздыбил коня и ускакал.

Глава четвертая

Ночь была темная, теплая.

Трава трещала от изобилия живности. Весело, с норовом! Казалось, легкий огонь, постреливая искрами, несется по лугам к мягкому, как мякиш, молчащему лесу.

Собакин позвал Кузнечика с лютней, а для полного счастья, для полной щемящей сладости велел затопить печь. Чего лучше: слушай да на огонь смотри!

У Кузнечика тоже сердце было. Не только у людей — у дремлющих по гнездам скворцов душу вынул. Целую неделю потом скворцы попискивали надрывно: вспоминали Кузнечиковы музыки.

Об Алексее Никифоровиче и говорить нечего: рукава, слезы вытираючи, замочил так, хоть выжимай.

Кончил Кузнечик играть, обнял его Алексей Никифорович и сказал:

— Есть у меня любимая лошадь валашских кровей. Такую ни за какие деньги не купишь, но ведь и музыки твоей нельзя удержать. Вознесла в небеси и упорхнула. Только сладости испытанной забыть невозможно. А потому, Кузнечик ты мой ненаглядный, получай красавицу лошадь.

Немец рад, конечно. От боярина — на крыльях, мурлычет по-своему. А пошел через двор к себе — на человека наскочил. Выбежал тот человек из-за угла, а в руках у него дубина.

— Молись! — шикнул немцу да как взмахнет дубьем — и наземь свалился.

Кузнечик испугаться не успел, а тут уже Марко возле него. По-немецки сказал:

— Я спас вам жизнь, маэстро. За это вы должны мне обещать молчание. О случившемся ни слова! Или я вам больше не защитник!

Кузнечик побледнел, поклонился и — бежать.

Марко подошел к лежащему Аксену Лохматому, распустил на его шее петлю татарского аркана.

— Эх, Аксен, не на того ты руку поднял! Слушай меня!

И нашептал мужику кое-что.

За полночь, подняв всю усадьбу на ноги, примчался Козел.

— Беда, батюшка Алексей Никифорович! Напал на меня Кудеяр!

— А чего ж ты живой тогда?

— Какое там живой! Погляди-ка, батюшка!

Козел поднялся с колен, и все увидели, что одежда на нем разодрана в клочья, а спина в крови.

— Порол, что ли, тебя Кудеяр?

— Пороть не порол, а, должно быть, саблей, батюшка…

— Скотину пригнал?

— Смилуйся, батюшка! Оттого-то и плачу. Отобрал Кудеяр скотину.

— По какой дороге разбойники погнали скот?

— Никуда не погнали, велели крестьянам вернуть.

— Сколько у Кудеяра людей?

— Должно быть, много.

— Сколько же?

— Дюжина будет.

— А с тобой сколько было холопов?

— Да тоже с дюжину.

— За трусость получишь столько палок, сколько было у тебя людей.

Лицо у боярина было решительное, голос зычный: не подумаешь, что такой боевой человек каждый вечер по немецким музыкам слезы льет.

— Седлай коней! Всей дворне — оружие. В Мокрое!

Не разбойничек — гневный хозяин мчался сквозь ночь в гости к своим крестьянам.

Пылали факелы. Красавица ночь обернулась зловещей колдуньей.

В Мокром брехали собаки.

Деревню окружили. По знаку Собакина холопы бросились к избам и хлевам.

Закричали дети, заголосили женщины. Собакин, сидя на лошади за околицей, приказывал:

— Забирайте все!

Забрали.

— Запалите посреди деревни костер!

Запалили.

— Порите мужиков, чтоб впредь подарков от Кудеяра не принимали!

Гуси пощипывали траву, погоготывали.

Алексей Никифорович открыл глаза, послушал гусей, поморщился. Вчерашнее вспомнилось. Наказать быдло наказал. Теперь миловать надо. Без скотины крестьянину не прожить, да ведь и времена чудные. Бросят мужики землю, подадутся в бега, в украйны или на новые патриаршьи земли, сыскивай тогда!

Алексей Никифорович сел на постели, перекрестил рот — зевота одолела, — позвал слугу одеваться.

Слуга явился, взял с лавки боярские порты, и вдруг с портов скользнула на пол грамотка.

— Откуда это? — удавился Собакин.

— Не знаю. В порты, видать, была завернута…

— А ну-ка дай сюда!

Собакин развернул грамотку, прочитал:

«Боярин Алексей Никифорович, велю тебе положить в дупло дуба, что растет над рекой одиноко, в трех верстах от усадьбы, на лугах, двести рублей. Не хочу тебя обижать, с Милославского взял столько же. Деньги мне нужны, чтобы заплатить твоим крестьянам за отнятый тобой скот и на мои расходы. Деньги положишь нынче на закате. Смотри, Собакин, ослушаешься — не высовывай носа за дверь. Я стреляю метко. Спроси у Козла, он знает, как я стреляю».

Алексей Никифорович выкатился из кровати.

В исподнем вылетел из опочивальни, схватил стражника за глотку.

— Кто входил ко мне?

— Упаси бог, батюшка! Никого не было!

— Никого?

— Ни единой души, батюшка!

— Крестись!

Стражник перекрестился.

— Ну, погоди ж ты у меня, тать подколодный! — закричал боярин, пугая сбежавшихся слуг. — Повешу на том же дубу!

Увидел Марко, обнял его за плечи.

— Я его за ноги повешу! — шепнул он ему доверительно.

— Кого?

— Кудеяра.

— Разбойник опять прогневил вашу милость?

— Еще как прогневил! Письмо в опочивальню подбросил, наглец!

— В опочивальню? Как можно? Где же были слуги?

— Дрыхали небось! — Боярин бросился на слуг, тыкая их кулаком в бока, в животы, хватая за бороды и лохмы. — Ведь он убить меня мог! Убить! Лежебоки! Лентяи!