Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона Страница 19

Взгляды Виттории приводили ее в ужас, хотя порой ей казалось, что дочь права, называя привычную накатанную жизненную колею, по которой проходит так много людей, скучной, однообразной. Собственная юность Юлии прошла перед ее глазами в более ярком свете, и многие воспоминания и чувства, которые она считала уже давно умершими, с новой силой вспыхнули в сердце.

Поэтому появление Франческо Перетти, с порога обрушившего на нее предложение руки и сердца Виттории и сообщившего о согласии дяди, она восприняла как знак свыше. Мать попыталась ободрить молодого человека и подать ему надежду. Он рассыпался в благодарностях и, не переставая, целовал прекрасные руки своей будущей тещи. Она пообещала замолвить за него словечко перед дочерью — ей самой так хотелось верить в успех. Она отправилась в комнату Виттории, но той не оказалось дома, вероятно, она была в церкви или в гостях у соседки. Франческо распрощался, чтобы вечером вернуться за ответом.

— Только не забудьте, молодой человек, — крикнула мать ему вдогонку, — что его преосвященство должен согласиться с некоторыми условиями, далеко не простыми, иначе не может быть и речи о помолвке, даже если сама Виттория даст свое согласие.

Вскоре прибыл редкий гость — пастор из Тиволи.

— О, видите, господин Гвидо, — заявила старому слуге болтливая Урсула, когда вошел священник, — этого почтенного духовного человека; он такой ученый, что говорит только непонятные вещи, которые не разумеет ни один человек. Ах, от этого учения только и пользы, что человек получает дар совершенно свободно, не запинаясь, молоть всякую чепуху, когда нам приходится раздумывать над каждым словом целый день.

Старый пастор бросил на стол свою широкополую шляпу и воскликнул:

— Скоро кончится эта болтовня?

— Чем мы обязаны такой чести? — спросила няня, присаживаясь к нему поближе.

Гвидо отложил шляпу пастора в сторону и поставил перед стариком добрый стакан вина и тарелку с фруктами. Гость, сдержанно поблагодарив его кивком головы, начал снова:

— Я навещал здесь, в городе, родителей бедного Камилло Маттеи. Старики просто в отчаянии. Этот сорванец уже давно сбежал от меня, но не в Рим, как я себе вообразил; отец и мать, с тех пор как он ушел ко мне, совсем его не видели. Теперь я хотел бы спросить вас, мудрая женщина, не появлялся ли он у вас здесь. Хотя, думаю ваша госпожа не настолько благородна и знатна, чтобы он нашел здесь место дворецкого, секретаря или советника.

— Нет, — прервала его Урсула, — таких должностей никогда не было в нашем доме.

— Верно, — хладнокровно продолжил священник, — я только подумал, не нашли ли этому шалопаю здесь, как какому-нибудь домашнему животному, полезное употребление. В собачьей будке я уже посмотрел, но это место занято другой достойной персоной, которая довольно-таки грубо облаяла меня в своем служебном рвении. Я хотел осведомиться у индюка — он таким же образом ответствовал мне, а гордый павлин и вовсе не захотел ничего знать обо мне. Так я перешел от неразумного скота к философски образованной части животного творения, то есть к вам, чтобы справиться о своем племяннике.

— Видите, Гвидо, — воскликнула старушка, — какую тарабарщину он несет. И чем дальше, как говорят, тем больше. Теперь он, кажется, думает, что парень составил компанию тем несчастным животным, у которых нет человеческого разума. Нет, наш дорогой, красноречивый гость, я, пожалуй, объясняю вам это чудо природы гораздо лучше. Это мне стало ясно с некоторых пор.

— Ну? — промолвил священник.

— Да, — сказала она, немного подумав, — вы, конечно, неверующий вольнодумец и хотите все объяснить законами природы и своей философией. Но вы все же должны знать из своего катехизиса, что ведь есть и невидимые водяные.

— Конечно, — ответил старый священник, — кто в этом сомневается?

— Эти амфибии, трутоны, амфулотриты{80} и нептуны, и как ещё там называют эту нечисть; ведь я свою дорогую Витторию, которую сама долго кормила грудью и укачивала, правда, это было, конечно, в её ранней юности, тогда она ещё не могла иметь таких мартирологических{81} знаний, но я часто слышала об этих созданиях и скрюченных тварях и запомнила из этого самое важное и полезное, когда она так беседовала со своим господином сержантом или Корпоралом, как его еще называют, или со своей матерью.

— Вы могли бы быть профессором мифологии в университете, — сухо заявил пастор и опорожнил свой бокал.

— Нет, что вы, — улыбнулась старушка, — до такого моя ампутация{82} ещё не дошла. Нельзя же быть всем. Такой профессор позволяет глазеть на себя целому залу молодых студентов, что со временем опустошит его дух и душу, и он в конце концов будет выдавать такое, что перемешает всех чад и домочадцев, а потом и вовсе растеряет весь разум. Но если снова вернуться к этим водяным, то могу вам поклясться и подтвердить это перед любым судом, что они обосновались именно в Тиволи, недалеко от вас. Вы, должно быть, часто слышали, как там в омуте, в ужасной пропасти, которую называют большой гасконадой{83}, они кувыркаются и ревут, и рычат, и орут так мерзко, что можно оглохнуть и ослепнуть. Я однажды ночью проходила там по горе и все опасалась, как бы не скатиться к ним в ад, и совершенно отчетливо слышала в тишине крики и рычание: «Сойди вниз, иди сюда, Урзель! Получишь гроздь винограда! Есть еда! Здесь прекрасно! Иди, иди сюда, ротозейка!» — Тогда я закричала им в ответ изо всех сил: «Покорная слуга! Ищите себе другого ротозея!»

— Ну, и он нашелся? Не правда ли, госпожа Урсула?

— Конечно, — ответила она, — и это как раз ваш глупый племянник. Я хорошо видела, как Виттория тогда вязала разноцветный мяч, а ваш Камилло пришел после обеда и принес ей какую-то тряпку, или бумагу, или записку, они сунули ее в мяч и при этом смеялись, как будто сделали что-то особенное. А это был пакт, по которому они отписывали себя водяным, потому что речь шла все об Аполлоне, Нептуне и прочей нечисти. Они ушли, а домовой, белый кобольд с красными глазами, послал вслед своего кролика с белой шкуркой. И вот этот кролик приветливо и набожно спрашивает: — «Вы теперь идете?» — «Да! — кричит шаловливая Виттория. — Сейчас!» — И бросает мяч с завернутым в него пактом прямо в бушующую воду. Вода не заставляет повторять дважды и сразу заглатывает мяч в свою пасть. Теперь они должны прыгать вслед за ним, но Виттория, которой все-таки стало жаль уходить, повернула назад. Камилло тоже повернул, но злые духи природы не отпускают его. Вы же сами видели, старый, почтенный человек, и доказали мне это, как черти поставили ему синий знак на спине, он выглядел как черная ежевика или черно-красная тутовая ягода. Подобным образом метят красным камнем овец и баранов, чтобы на общем пастбище или при продаже земли видеть, кому они принадлежат. А теперь он снова добровольно объявился в их компании. Вот так и обстоит дело. Только я боюсь, что и мою девочку заберут, хоть она и здесь, в Риме, на твердой почве, ведь вельзевулы и оттуда могут пробраться в Тибр. Ибо она так много плакала и причитала, по крайней мере в последние дни, и ее мать не меньше. Они еще так ужасно ссорились. Ну, теперь вы все поняли, верно?

— Безусловно, — ответил Винченцо, священник, — я благодарю вас за столь обстоятельный доклад, сам Гвиччиардини{84} не мог бы отчитаться лучше.

Зайдя в комнату прислуги по какому-то делу, мать увидела пастора и пригласила его к обеденному столу, где уже находились Виттория и Капорале.

Было решено навести справки о Камилло, и пастор с благодарностью удалился, ибо не предполагал такого приветливого приема от людей, чье положение в свете считал высоким, а мать еще дала ему в дорогу подарок.

Оставшись вдвоем с Капорале, Юлия сказала своему старому другу:

— Как я рада, что эта неукротимая, наконец, позволит обуздать себя. Я действительно недостаточно знала ее, ибо не верила, что дерзкие, противоестественные представления могут завести ее так далеко. Завтра я нанесу визит кардиналу Монтальто, и мы обсудим с ним условия брачного контракта. Надеюсь, в нашу семью придут мир и покой, и мы заживем счастливо.

— Но, — заметил Капорале, — пара ли такой жених вашей одухотворенной дочери?

— Так должно было закончиться, — ответила она.

— Если только это не начало гораздо худших осложнений, — промолвил старик.

— Все гораздо легче перенести, чем круговерть, в которой мы теперь оказались, когда в любой момент может разразиться беда, — воскликнула мать. — Нужно обуздать обстоятельства и предотвратить неожиданные удары судьбы, а повседневность все расставит по своим местам, для супруга же Виттория станет источником духовных сил, и он станет настоящим мужчиной. Между тем незаметно пролетит бурная молодость, и жизнь введет их в нужное русло, в котором и следует двигаться, если не хочешь разрушить или уничтожить самого себя.