Андрей Зарин - Власть земли Страница 19

В ту же минуту полы возка откинулись, и Ольга увидела остановившийся на отдых отряд и ненавистного пана Ходзевича. Он глядел на нее страстным взором и ласково улыбался. Бледное лицо Ольги вспыхнуло, и она гневно взглянула на него. Ходзевич поклонился и произнес:

— Я приготовил вам место для отдыха. Здесь вы отдохнете, а потом мы снова поедем!

— Куда?

— Я свезу вас к батюшке, — вкрадчиво сказал поручик.

— Убьете? — холодно спросила Ольга.

Ходзевич вздрогнул и покраснел, его взгляд гневно сверкнул на Пашку.

— Проводи княжну в горницу! — резко крикнул он ей.

Они вышли и, окруженные солдатами, прошли в горницу.

Ольга быстро захлопнула за собой дверь, и пан Ходзевич не решился силой отворить ее. Он остался в сенях и крикнул:

— Лев, Антус, Казимир, Ян!

Из отряда вышли четверо огромных солдат.

— Вы останетесь здесь! — приказал Ходзевич. — Будете спать на дворе, в сенях и стеречь баб до моего возвращения. Чтобы они за порог не вышли, чтобы к ним птица не залетела, а не то!

Жолнеры молча повернулись, взяли своих лошадей и отошли в сторону.

Ходзевич вошел в сени и нетерпеливо постучал в дверь. Из нее выскользнула Пашка.

— Я уеду в Смоленск, — обратился к ней поручик. — Туда теперь всего восемь часов хорошей езды. Так вот, до моего возврата убереги мне ее. Я тебе в помощь четырех солдат оставил. Здесь ты — хозяйка; этот дом я у пасечника купил, он сам на пасеку ушел. Здесь все есть, а что еще понадобится — купи; вот деньги. Пошлешь одного из жолнеров! — И он подал ей тяжелый кошелек.

— Хорошо, для тебя только! — сказала Пашка и, усмехнувшись, прибавила: — Будешь доволен!

— Озолочу тебя! — воскликнул Ходзевич, а затем еще понизил голос. — И потом… говори ей обо мне все хорошее. Склони ее на мою сторону. Сердце девичье мягко, как воск!

— Будешь, будешь доволен, — повторила Пашка. — А теперь прикажи зверям своим меня слушать да дай мне кинжал свой… вот этот! — И она ловко выхватила у него из-за пояса дорогой кинжал.

— Зачем? — растерялся Ходзевич.

— Для обороны. Мы — две бабы, а поляков я знаю!

Ходзевич вспыхнул.

— Разве они посмеют?

— А кто их знает! Да прикажи слушаться меня.

Ходзевич исполнил ее желание.

— Так! — сказала она. — А когда вернешься?

— Думаю — дня через четыре, через три!

— Прощай же!

— Куда ты? Постой!

— Чай, и я утомилась! — И Пашка, быстро скользнув в дверь, защелкнула ее.

Ходзевич велел седлать коней и садиться.

Через полчаса его отряд уехал, а оставшиеся жолнеры вошли во двор, вытянулись и, забыв о приказе, заснули все четверо богатырским сном.

Между тем Пашка вбежала в горницу; навстречу ей тотчас вышла Ольга; ее глаза лихорадочно блестели.

— Что он сказал? — задала она вопрос.

— Уехал… на три, а то и на четыре дня уехал! — ответила Пашка. — И денег, дурень, оставил… видишь, кошель целый! — И Пашка потрясла в руке кожаный мешочек, в котором звякнуло золото.

— Так бежим! — радостно воскликнула Ольга, хватая ее за руку и порываясь к двери.

— Тсс… глупая! — остановила ее Пашка. — На дворе нас четыре солдата стерегут, да и днем недалеко уйдем мы с тобой. Подождать надо!

Ольга побледнела и бессильно опустила руки.

— Да ты не кручинься, — заговорила Пашка, — пожди, я уж надумаю! Не увидит нас пан проклятый больше! Ау!

— Как же ты сделаешь?

— А про то и сама не знаю. Да раньше всего надо дорогу на Рязань узнать, а то куда сунемся?

Ольга подошла к постели и беспомощно опустилась на нее. Желанная свобода мелькнула пред нею и оказалась призраком.

— Ты полежи пока что, — сказала Пашка, — а я на разведку пойду!

Она оставила Ольгу и вышла во двор, но, увидев там спящих солдат, засмеялась.

«Вот так стража!.. — подумала она, и вдруг дерзкая мысль сверкнула у нее в уме: — В последний раз!.. Все они — подлые псы, и Бог отпустит грех мой. На духу покаюсь!»

Лицо Пашки вдруг побелело и приняло жестокое выражение, глаза загорелись мрачным блеском, губы побледнели и сжались. Она обнажила отнятый у Ходзевича кинжал и крадучись подошла к спящим. Белокурый поляк лежал первым; его небольшие усы топорщились, губы раскрылись, бритая голова лежала на закинутых под нее руках. Пашка подняла кинжал, наметилась и вдруг быстрым ударом вонзила его ему в горло. Солдат судорожно сжал коленки и захрипел; Пашка вынула кинжал, и кровь фонтаном брызнула из раны. Затем Пашка перешла к другому. Черный, со смуглым лицом, со шрамом через весь лоб, он лежал на боку, поджав ноги, и громкий его храп оглашал весь двор. Пашка одним ударом поразила его в затылок. Затем третьего она приколола так же быстро и направилась к четвертому.

Этот четвертый — молодой безусый пахолик — сидел на земле и с невыразимым ужасом смотрел на Пашку. Она казалась ему исчадием ада. Вся в крови, со сбившимися волосами, с искаженным лицом и окровавленным кинжалом в руке, она бросилась на него. Он вскрикнул нечеловеческим голосом и упал ничком. Пашка села ему на спину и занесла убийственный кинжал над его затылком. Но энергия убийцы вдруг оставила ее. Среди белого дня, когда солнце так ярко светило, картина сделанного ею показалась ей ужасной.

— Хочешь жить? — сказала она и сама испугалась своего голоса: таким он стал хриплым и страшным.

— Смилуйся! — простонал юноша.

— Так живи, — сказала она, — и расскажи своему пану, что видел… Скажи: так мстит обиженная Пашка, на то она и беспутная! Только…

— Что хочешь, оставь жизнь!

— Я раздену тебя, а потом свяжу и спрячу! Ну, снимай оружие! Саблю, так! — Она сама, сидя на парне, отпоясала его саблю, кинжал упал на землю. — Теперь вставай!

Сильная, как мужчина, она легко подняла пахолика за плечо на ноги и, держа за руки, стала раздевать его. Юноша был в полуобмороке от страха.

— Не стыдись! — смеялась она. — Видала виды! Ну, ну, вот так! — И она одной рукой быстро сдернула с него рейтузы, потом сапоги, а затем, повалив и держа, за ноги, велела сбросить ему с себя жупан и камзол.

Юноша остался в одной рубашке. Пашка оглянулась и, не найдя ничего, кроме сабельного ремня, сорвала его и связала им юноше руки.

— А теперь в сарай! — сказала она и легко перенесла его в сарай, бывший за домом.

Затем медленно, друг за другом, она перенесла и три трупа, сняв с них по частям полный костюм жолнера и взяв оружие.

— Так, теперь дорога свободна. Придет ночь, и в дорогу, — сказала она себе, окончив работу.

Но окровавленные руки и платье испугали ее. Она взяла с собой костюм жолнера и бросилась к соседнему ручью.

Ольга забылась сном, но вдруг открыла глаза, чувствуя, что кто-то толкает ее, и закричала в испуге. Склонившись над ней, стоял польский солдат.

— Не бойся, Олюшка, — тихо произнес он, — в этом наше спасенье.

— Паша! — обрадованная и изумленная, воскликнула Ольга. — Где ты так нарядилась?

— Стой! И для тебя есть! — И она бросила на постель костюм пахолика. — Прикинь-ка на себя!

Ольга быстро встала с постели и примерила костюм. Он был ей впору.

— А теперь вот тебе сабля; опояшься ею! Вот кинжал; заложи за пояс. Да, чем не пахолик?

Ольга засмеялась. Словно ребенок, она на время забыла свое страшное горе, и ей был забавен этот маскарад.

Но Пашка не смеялась. Она знала, какой страшной ценой достались ей эти костюмы, и ее лицо было мрачно и печально.

— Хорошо, — сказала она, — только волосы!

И у нее, и у Ольги — у одной рыжеватые, у другой черные — волосы густой волной лежали ниже пояса.

— Нельзя так! — еще раз сказала Пашка и прибавила с решимостью: — Резать их надо, вот что!

Ольга вздрогнула. В те поры обрезанные косы считались великим позором, и этот позор накладывался только на потерявшую честь. Слезы показались на глазах Ольги, но она сдержалась.

— Режь! — сказала она покорно.

Пашка схватила ее рукой за волосы и обнажила саблю, но отрубить их она была не в силах и начала медленно резать. Прядь падала за прядью, и когда последняя прядь упала на пол, вместо Ольги в горнице был, казалось, молодой пахолик.

С волосами Пашки справиться было труднее. Ольга не обладала большой силой. Тогда Пашка, став на колени, положила волосы на стол и прислонила к нему затылок. Ольга ударяла по волосам острой саблей и рубила их, как сечкой. Слезы туманили ей глаза и мочили волосы Паши.

— Ну, готово! — вставая и встряхивая головой, сказала Пашка. — Теперь сядем и условимся.

Они сели. Пашка говорила, а Ольга слушала ее и время от времени в порыве признательности целовала ей руки.

— Верхом ездить умеешь? Нет? Это плохо! Ну да ничего, надо будет, научишься!.. — сказала Пашка. — Эх, вот беда: дороги на Рязань я так и не узнала. Но ничего! Мы все же пойдем. Они все прямо поехали — мы направо возьмем. А теперь слушай. Мы оба с тобой — пахолики пана Ходзевича. «Что такое пахолики?» — ты спрашиваешь. Это — слуги, а потом они жолнерами делаются. Ты — Петрусь, я — Антусь. Запомни это и не сбивайся! Едем мы будто из Калуги в Рязань, посланные самим Сапегой к Ляпунову. Поняла? При нас писем нет. Так вот в чем дело: напали на нас здесь шиши… шиши — это русские молодцы, что по лесам бродят и поляков изводят, — и отняли у нас письма, а нас отпустили. Поняла?