Александр Шмаков - Азиат Страница 19

Георгий Валентинович, несколько удивленный выходкой секретаря бюро, позвонил в колокольчик и попытался умерить его пыл.

— Брань — довод того, у кого нет аргументов, — нравоучительно повторил Плеханов французское изречение.

Но к трибуне уже шагал сгорбившийся, с всклоченной бородой Мартов. Глаза его лихорадочно горели. Пенсне едва держалось на носу. Он прокашлялся и настойчиво поддержал Крохмаля.

Загудел взбудораженный зал. Послышались выкрики, возгласы возмущения, голоса, выражающие сочувствие Мартову. Обстановка опять осложнялась. Мартов уловил настроение делегатов и еще раз решил, как рисковый пловец, ринуться наперерез этой волне. Он безапелляционно заявил: если большинство намерено выбрать редакцию из трех лиц, то он, Аксельрод, Засулич и Потресов не будут участвовать в работе «Искры».

Ленин вскинул голову, прихлопнул ладонями по столу. Значит — все уже оговорено между ними. А Мартов как вожак рвет не только с ним, но бросает дерзкий вызов съезду, партии… Именно Мартов первый, много раньше, на предварительных совещаниях, предложил избрать тройку редакторов. Это было еще до съезда. Потом он последовательно защищал свой проект на последующих частных собраниях искровцев. Теперь же, словно забыв об этом, предлагал прежнюю шестерку редакторов. Грязное политиканство! Подоплеку всему не стоило труда угадать: Мартов обеспечивал себе перевес голосов в редакции, чтобы уверенно проводить свою линию в будущем. «Ну, хорошо, посмотрим, как ты закрутишься, Юлий Осипович, когда оглашу съезду документ, чтобы изобличить твою ложь, будто предложение о тройке исходило только от меня!»

Ленин, как это всегда было перед выступлением, кратко записал свою мысль. Он продолжал сосредоточенно следить за тем, как переплетались выступления делегатов, защищающих то одну, то другую сторону. Он пытался восстановить в памяти последовательность в поведении Мартова. Где и когда начались недомолвки и расхождения между ними? Они часто спорили, но это был принципиальный и нужный спор, помогающий выяснить истину, найти правильное решение…

Вечерком на часок к Крупской забежала взъерошенная и возбужденная Засулич. Они поговорили об обстановке на съезде. Надежда Константиновна поняла: тревожило Веру Ивановну, прежде всего, то, что беспокоило Аксельрода и Потресова. Она была их рупором и пожаловалась, что совсем не понимает Плеханова, изменившего старым друзьям и своим недостойным поведением окончательно оттолкнувшего их от себя.

— Почему недостойным поведением? — спросила Надежда Константиновна. — Георгий Валентинович ведет себя наоборот очень достойно, как подобает вести председателю бюро съезда.

— Нет, нет! — горячо возразила Засулич низким грудным голосом, — съезд закончится, а дружба — остается…

— Дружба определяется не только личными отношениями, но совместной работой и борьбой мнений, — попыталась убедить ее Крупская. — А цель у всех одна.

Засулич посмотрела как-то отрешенно и продолжала:

— Возможно, я не понимаю что-то, но Владимир Ильич несправедлив. Старую шестерку редакторов необходимо сохранить. Они сделали «Искру» любимой рабочей газетой.

Надежда Константиновна только улыбнулась. Она-то знала, кому принадлежала первая скрипка в газете, каких трудностей Владимиру Ильичу стоило поддерживать постоянные контакты с редакторами, находить с ними общий язык, но ничего не сказала Засулич. Крупская в душе была благодарна Вере Ивановне за откровенность. Надежда Константиновна приняла близко к сердцу сказанное Засулич и решила обязательно переговорить обо всем с Владимиром Ильичей. Он должен знать, что делается за его спиной, знать истинное настроение тех, кто рука об руку действует с Мартовым.

Минувшую ночь Ульяновы не спали, прикидывая так и эдак, почти предвидя исход сегодняшнего разговора на съезде. Владимир Ильич колебался. Может быть, совсем не входить в состав редакции? Все равно работать будет невозможно. Соглашалась с ним и Крупская. Решили: утро вечера мудреней.

Сегодня, до заседания встретившись с товарищами, Ленин высказал им свои соображения. «Как же можно собственное детище оставлять без руля и ветрил!?» — не соглашался Красиков. Его поддержали Бауман и Плеханов. Тройку редакторов рекомендовали съезду, как и было решено раньше.

Владимиру Ильичу припомнилось, как еще в Цюрихе два года назад на объединенном съезде русских заграничных социал-демократических организаций, вот так же схлестнулись мнения. Мартов горячился, выступал против рабочедельцев и так разошелся, что сорвал с себя галстук. Собственно, принципиального разногласия тогда и не было, но трещины намечались. Теперь они слишком глубоки, их уже не замазать, да и не к чему это делать. Ну, что ж! Мартов первым зачеркивает старую дружбу и совместную работу в «Искре», губит свое же дело, которое с трудом и опасностями создавал.

И все же Ленину в душе было жаль этого взлохмаченного бородача Юлия — неистового спорщика и фантазера. Кажется, тогда же, а может чуточку раньше, Надюша назвала его болтуном и озадачила неожиданным заключением. Он знал его много лет, привык к странностям и горячности, прощал ему бесконечную говорильню, считая ее простой человеческой слабостью. Но теперь это не походило на болтовню, желание скрестить шпаги в споре, помогающем выяснить истину. Нет, теперь это было совсем другое. Видно, и в самом деле пришел конец старой дружбе, рожденной в суровых испытаниях ссылки.

— Я категорически протестую против этого утверждения и заявляю, что оно прямо неверно…

Узковатые глаза Ленина стремительно пробежали по сосредоточенным лицам делегатов, выжидающе остановились на Мартове, сидевшем с упрямо пригнутой головой. И хотя пауза показалась затянувшейся, никто не шевельнулся. Владимир Ильич осознавал: чем спокойнее и размереннее он будет говорить и сейчас, проявит выдержку и хладнокровие, тем разительнее и сильнее делегаты воспримут сказанное им. Важно, очень важно, чтобы выступление не прозвучало как личный выпад против товарища.

— Я напомню товарищу Мартову, что за несколько недель до съезда я прямо заявил ему и еще одному члену редакции, что я буду требовать на съезде свободного выбора редакции. Я отказался от этого плана лишь потому, что сам товарищ Мартов предложил мне вместо него более удобный план выбора двух троек. Я формулировал тогда этот план на бумаге и послал его прежде всего самому товарищу Мартову, который вернул мне его с исправлениями…

Теперь Ленин быстрым движением руки поднял над головой листок.

— Вот он у меня, этот самый экземпляр, где исправления Мартова записаны красными чернилами. Целый ряд товарищей видел затем этот проект десятки раз, видели его и все члены редакции, и никто никогда не протестовал против него формально…

Насупившийся Мартов молчал.

Владимир Ильич прощупывал его зоркими глазами: «Ведь понимает, не может не понимать, что это его поражение!»

После длительной паузы, когда Ленин кончил говорить и спокойно прошел к столу на свое место, поднялся Мартов.

— Некоторые товарищи хотели вписать мое имя как одного из кандидатов в эту «тройку», — упрямствовал он, — то я должен усмотреть в этом оскорбление, мною не заслуженное…

«Зачем он так?» — брови Ленина дрогнули. Он еще раз попытался призвать Мартова к благоразумию, одуматься, удержать отступников от последнего шага, который бросал их в политическую пропасть. Ленин подчеркнул, что их меньшинство, что они идут против большинства.

Плеханов посуровел, устало поднялся, расставил широко руки. Предложил делегатам проголосовать за обсужденный проект. Съезд избрал в редакцию: Ленина, Плеханова и Мартова.

Тут же привскочил бледный Мартов. Он взмахнул рукой и надрывно выкрикнул, что не будет работать в «Искре».

«Значит, разрыв, окончательный разрыв, раскол!» — уже без всяких сомнений было понятно каждому. И тем не менее место третьего было оставлено для Мартова, если он пожелает занять его.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Съезд завершался, и раскол был явен и тягостен для всех. Владимир Ильич рассчитывал, что работа закончится на тридцатом заседании, самом бурном и определяющем жизнь партии на будущее. Однако заседания еще продолжались несколько дней. Дейч, ведавший партийной кассой, уже не раз предупреждал, что деньги кончаются, едва ли хватит средств покрыть все расходы. Ленин был в смятении.

После затянувшихся споров и дебатов Мартов взял слово для заявления. Нервозность, с какой он начал говорить, мешала ему ясно выразить свою мысль.

— Так как, несмотря на мое заявление, что я отказываюсь от кандидатуры, меня все же выбрали, то я должен заявить, что я отказываюсь от чести, мне предложенной…

Он торопился и оттого запинался, тяжело дышал, слушать его было трудно.