Александр СЕГЕНЬ - Невская битва Страница 2

Два года Александр и Федор жили в Переяславле среди земляков, и Алексий снова частенько видывал того, о ком знал, что ему суждено стать спасителем и сохранителем Земли Русской. Он-то знал, но другие ничего не предвидели в Александре. Говорили о нем, что излишне скромен, даже застенчив, в молитвах ра­детель, а в ратном возрастании пока не очень-то.

О татарах слухи стали понемногу стихать. Говори­ли, что новым хаганом у них выдвинулся какой-то Угадай и что он пуще озабочен завоеваниями в Синь-стране, сиречь в Китае, нежели походами на Русь.

Новгородцы за два года отрезвели умом и вновь призвали к себе княжить Ярослава. Тот отправился к ним с Федором и Александром сразу после Рожде­ства Христова, а ко Крещенью вернулся в Перея-славль один, опять оставив птенцов в чужом гнезде на ветру.

Летом пришли известия, что голод в Новгороде свирепствует люто, потому как ранний мороз истре­бил все озимые, да еще и страшным пожаром сожран весь Славянский конец Новгорода6 , люди тонули в Волхове, спасаясь от огня, и кто не умер от глада и пожара, находил смерть в воде. Едва вновь не свали­ли всю вину на Ярославичей, и отцу их пришлось ехать в Новгород усмирять смуту. Алексий молил Бо­га, чтоб Александра возвратили в Переяславль, но это­го не случилось, шли годы, а свет-княжич оставался на берегах Волхова, и говорили о нем, что он там при­жился, примирился с тамошним человечьим бурело­мом, его полюбили никого не любящие жители воль­ной северной столицы, полюбили и слушаются, хотя ему совсем мало лет. Федор не пришелся им по сердцу, и он часто отлучался в разные походы, лишь бы не си­деть в тени Святыя Софии. По исполнении пятнадца­тилетнего возраста Федора привезли в Новгород же­нить, готовить к свадьбе. Наварили медов до двухсот видов, наготовили кушаний небывалое количество, и уж привезли невесту, когда несчастный юноша вне­запно скончался от неведомой скоротечной болезни, и, конечно же, в Переяславле не оставалось сомневаю­щихся в том, что ихнего дорогого Федюшку отравили проклятые вольнолюбцы новугородские.

Горемычный Ярослав, похоронив старшего сына и приехав вскоре в родной Переяславль, приходил к Иадору на исповедь. Тайну исповеди, конечно же, игумен не раскрыл, но обмолвился:

—    Убивается пуще возможного.

—    А как там Александр? — спросил Алексий.

—    О нем беседы не было, — задумчиво ответил Иадор и в тот же вечер за трапезой повелел прочесть вслух житие Бориса и Глеба, которое и без того в оби­тели знали наизусть. Но, когда стали читать, оно по­казалось теперь небывало пронзительным, особенно когда дошли до стенаний Глеба по погибшему брату: «Лучше бы мне умерети с тобою, нежели жити в сем житии одному, осиротевшу без тебя. Аз думал увидать твое ангельское лице. И се, какое горе постигло мя! Лучше я желал бы умерети с тобою, господин мой. А теперь что делать мне, умиленну и скорбящу о твоей красоте и о глубоком разуме отца моего? О милый мой брате и господине, ежели ты получил дерзновение от Бога, моли о мне унылом, дабы и я сподоблен был ту же смерть прията и жить с тобою, а не в свете сем, пре­льщений полном!»

Алексия так и прожгло насквозь — о нет! Не дай Бог, чтобы сбылось с Александром то же, что и с Гле­бом по кончине Бориса; пошли ему, Господи, крепости души и тела для одоления мечтаний смерти.

И на сей раз сбылась его молитва: Александр не ушел к брату своему в небесную обитель, подобно Гле­бу, ушедшему следом за Борисом. Он окреп мышцею, и уже не говаривали о нем, что токмо молитвенник он. В другой год по кончине брата, весною, пятнадцати­летний Александр Ярославич впервые ходил вместе с родителем в ратный поход на проклятого немца. По­беда была одержана славная, земли за Чудским озе­ром освобождены полностью, а сами немцы заключи­ли такой мир, какого от них потребовал победитель. О юном Александре говорили, что он даже участвовал в сече, но потом эти слухи не оправдались.

Алексий один знал, кто настоящий победоносец, — только благодаря присутствию в походе сына Ярослав одолел немчуру.

В тот же год летом Ярослав и литовцев побил под Русой. И вновь при нем был сынок. И теперь уж мало осталось в Новгороде недовольных ими. Тех, кто лю­бил немца, совсем изгнали, а большинство ретивых новгородцев славили отца и сына. Честь, оказанная им, дошла до того, что отныне новгородцы признавали наследное владение Ярославом и Александром их го­родом. Вот какой радостью великой сменилось тяжкое горе.

Сыновья Всеволода Большое Гнездо, великий князь Юрий и Ярослав Всеволодовичи, радовались хо­рошим годам для Руси, их города цвели и богатели. Украшалась и Борисоглебская обитель в Переяславле, в которой монах Алексий усердно молился о витязе и богоносце Александре, о его полнокровном и креп­ком возрастании. Изредка сам Александр наведывал­ся в родной свой град, где он появился на свет и провел самые счастливые и беззаботные годы детства. Народ любовался им, его созревающей статью и красотою возмужания. Вот в прошлый раз приезжал наш голуб­чик еще с ломающимся голоском, а нынче приехал уже мужчиной. И речь такая твердая, слово каждое — как меч стальной, не то что было еще совсем недавно. Если в храме стоит, то подпевает краше всех, а если на играх станет из лука стрелять, то всех превзойдет в этом искусстве.

Однажды на холме над Клещиным озером они встретились — юный князь и пекущийся о нем монах. Александр любил бывать здесь один, видели, как он то молился, то просто сидел и смотрел на просторы озера. Алексий, когда выдавался случай, тоже взбирался сю­да и сиживал, надеясь на случайную встречу. И вот она произошла.

Он уж собирался вставать и уходить, как вдруг прямо перед ним будто стройное деревцо выросло…

—    Александр Ярославич!.. — вскочил Алексий.

—    Благослови, иноче, — склонил тотчас свою ру­сую голову княжич, выставив пред собою две лодочки ладоней, сложенные одна на другую.

—    Благословляю во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — дрогнувшим голосом промолвил монах, осе­няя княжича Божьим благословением. Он хотел ска­зать ему о том, что непрестанно молится о его счастли­вой участи и будущих великих подвигах, но почему-то

вместо этого пробормотал:

—    Засиделся я тут, прости, княже, поспешу в оби­тель… Храни тебя Бог, солнце ты светлое…

И, покинув Ярославича, поспешил по крутому склону вниз, в сторону Переяславля. Таков и остался единственный в его жизни разговор с Александром. Как же он потом ругал себя за это постыдное бегство! Оправдывался перед собою, что, мол, раз уж княжич любит на том холме один постоять, то нельзя было ме­шать ему, но другой голос говорил: «А и ничего бы не рухнуло в мире, если бы хоть несколькими словами еще перемолвились». Ведь не было в любви Алексия к Александру никакой корысти, ничего такого, чего стыдиться следовало. Это была любовь к рассвету, к пению птиц, к дыханию трав и свежему ветру, к бе­лоснежным облакам и морозной зиме, к чистым ды­мам над жилищами, к ласковым очертаниям крыш и куполов, ко всему тому, что наполняет сердце рус­ского человека радостью о красоте и полноценности человеческого мироздания, созданного Творцом Не­бесным. И юный княжич в представлении инока яв­лял собою чудесный венец сих творений.

Недолгое счастье кончилось внезапным и страш­ным предзнаменованием. В год 6745 от Сотворения мира7 Пасха была на редкость поздняя — аж в послед­ний апрельский день. Снег сошел за две недели до нее, и все уж расцветать взялось, как вдруг в Страстную пятницу, среди ясного солнечного дня, налетел вихрь, нагнал исчерна-синих, будто гнилых, туч, на небе на­громоздилось одно на другое, ударилось и настелило на землю белую снежную постель, а потом посыпалось из туч что-то черное и со стуком стало падать поверх этого белоснежья… Глянули и ахнули в ужасе — пти­цы! Полным-полно мертвых птиц — черных и серых на белой простыне снега. Скворушки и дрозды, зуйки и мелкие дятлы, стрижи и бекасы, щеглы и снегири, а уж воробьев, синичек, мухоловок, поползней и вся­кой прочей чечеточной мелкоты — россыпью. Даже крупные — галки, вороны и грачи попадались. И все сплошь — падаль…

Случаи таковые бывали и раньше, но во времена баснословные, и на своем веку никто еще такого ужа­сающего изумления не помнил. Весь остаток дня то­ропливо собирали мертвых птиц и мешками сносили в ямы, чтобы поскорее закопать и не видеть. В тот же вечер игумен Иадор призвал к себе инока Алексия и сказал ему, чтобы тот собирался сразу после Светло­го Христова Воскресения в дальний путь.

— Вот что, Алешенька, — неожиданно ласково об­ратился к иноку игумен, — тебя одного решил благо­словить я на важнейшее хожение. Сегодня под утро было мне видение — огромная туча именем Батый на­двинулась на нас и все смяла, все пожгла на Русской земле. И стала истреблять русичей, желая уничто­жить всех без остатка. И лишь пасхальным огнем от живоносного Гроба Господня можно спастись. Так что ступай, Алеша, дойди пешком до Святого Града, где Господь наш страдал и воскрес. До будущей Пасхи с лихвой тебе есть время добраться. Возьми Святого Огня, что в Великую субботу на Гробе Господнем сам возжигается, и спеши с ним назад, к нам. Возможно, успеешь спасти нашу землю от полной погибели.