Василий Балябин - Забайкальцы, книга 2 Страница 2

— Вот это геро-ой!

— Показал, как наши воюют!

— Ежели не врут, так здорово!

— А чего же им врать-то?

— Постой-ка, Микула, ты прочитал — немцев, а верно ли это? Вить немцы-то, я слыхал, наши подданные!

— А вот как раз с немцами-то и война у нас.

— Ври больше. Забыл, што командир полка-то разъяснял? Ну вот, когда с походом-то нас поздравил…

— Меня не было в тот раз, дневалил на конюшне.

— Ну так вот слушай, с Австрией война зачалась. А вышло все из-за пустого дела: в Сербии какого-то там ерца-перца кокнули вместе с женой, из-за этого и война возгорелась.

— Скажи на милость, из-за бабы воевать!

— Ну а мы-то чего лезем в ихнюю драку?

— Просто так, сбоку припеку. Австрия ополчилась на Сербию, а наш царь за нее заступился, германский царь за Австрию, вот оно и пошло.

— Говорят, и Турция супротив нас?

— Турки эти, известное дело, завсегдашние наши враги. Их и деды наши били, и прадеды, а им таки, гадам, неймется.

— Вот видишь как, а ты говоришь — немцы.

— Так вить германцы-то и есть немцы!

— Окстись, дурной!

И между казаками вперемежку между божбой и руганью разгорелся спор.

Полуденная жара заметно спала, когда подъехали к Байкалу, и перед глазами казаков раскинулось огромное плесо «священного моря», и в лицо им пахнуло прохладой. Прекратив споры, казаки сгрудились у дверей, почти все они видели Байкал впервые.

— Вот он какой, Байкал-то наш батюшка!

— Эка диковина, братцы, ширина-то!

— Верст пятьдесят будет, пожалуй!

— Какой тебе пятьдесят, тут все сто клади, да ишо и с гаком.

— Да-а, глубь, говорят, в нем непомерная, самое што ни на есть море-океан. И рыбы небось полно?

— Само собой, омулей-то в Чите продают отсюдова, с Байкалу. Тут их расплодилось, в эдаком-то раздолье.

Егор, привалившись плечом к двери, молча сидел на куле овса. Он не вступал ни в какие разговоры, думал о своем, из головы не выходили у него последние дни, проведенные вместе с Настей. Сегодня особенно ярко вспомнилось последнее утро на покосе. Отработав добрый уповод, Егор, придя на стан, подхватил только что вставшего с постели сына, усадил его к себе на плечи — и бегом на речку. Напротив стана, на повороте, речка образовала глубокий омут. В прозрачной, чуть зеленоватой воде резвились юркие золотистые гальяны. Полюбовавшись рыбками, Егор снял с себя мокрую от пота рубаху и долго мыл голову. Рядом, присев на корточки, плескался маленький Егорка. Он то шлепал по воде пухлыми, розовыми ладошками, то смеялся и, дергая Егора за штанину, кричал, захлебываясь от восторга:

— Дяинька, гляди-ка, гляди, лыбки!

А солнце пригревало все сильнее, чудесно пахло свежим сеном. Мокрые от росы кусты и некошеный пырей вдоль речки курились паром. Настя готовила завтрак, ребятишки-копновозы помогали ей, рубили дрова. Весело потрескивая, полыхал костер. Ермоха и другие работники, пристроившись у балагана и телег, стучали молотками, отбивали литовки. И кто бы мог подумать, что в это ясное, солнечное утро кончится отпуск Егора, что к вечеру он будет далеко от своей Насти и что многие, многие годы придется провести ему в седле, не расставаясь с неизменной подругой своей шашкой и с винтовкой за плечами.

Дорога, круто загибая влево, потянулась берегом Байкала, и перед взорами казаков он развернулся могучий и такой огромный, что там, далеко на горизонте, уже не поймешь, где кончается это великан-озеро и где начинается небо. Только левее, на западе, затянутая сизой дымкой, виднеется зубчатая полоска, и тоже не поймешь чего: или это горы, или из-за Байкала поднимаются тучи. И, лишь присмотревшись к неподвижно-неизменным очертаниям, догадаешься, что это видится гористый западный берег.

День был тихий, безветренный, и старец Байкал словно дремлет, умаявшись от трудов, греется на солнышке. На его гладкой, голубой, под цвет неба, поверхности отражаются стайки белых перистых облачков, кое-где чернеют рыбацкие лодки, а вдали по кудрявому дымку угадывается пароход.

В открытые двери левой стороны вагона видны горные кручи и ущелья между ними. Величественные громады гор, густо заросшие столетними соснами и кедрами, громоздятся одна на другую, дальше за ними белеет покрытая снегом вершина Хамар-Дабана. Все ближе и ближе подступают к Байкалу угрюмые скалистые великаны, и там, где дорога делает поворот, видно, что голые утесы придвинулись к озеру вплотную и, круто поднимаясь прямо из воды, преградили путь. И тут поезд, словно изо дня в ночь, нырнул в туннель. В кромешной темноте в вагон вместе с дымом потоками хлынули шум, грохот поезда.

Темнота поредела, еще миг — и поезд так же стремительно выскочил на свет. Мимо промелькнула сводчатая арка туннеля, куст боярышника на горке, полосатая будка и одинокий часовой с винтовкой к ноге.

И снова перед глазами казаков Байкал. Но теперь по нему уже гулял ветерок, морщил еще совсем недавно гладкое плесо и как слизнул с него голубую окраску, заменив ее серо-стальным цветом с синеватым отливом. Все сильнее крепчал ветер, и Байкал, словно серчая на непогоду, хмурился, мрачнел, а на потемневшем лоне его загуляли беляки.

— Смотри, что делается! — удивился Егор. — Совсем недавно тихо было, и уж ветер откуда ни возьмись!

— Баргузин заиграл, — пояснил Вершинин.

— Какой Баргузин?

— Речка так называется, в Байкал втекает, вон с той стороны, — Вершинин показал рукой на северную сторону озера, — и ветра оттуда часто налетают на Байкал внезапно, их тоже называют здесь баргузинами.

— Вот оно что.

После станции Слюдянка туннелей стало еще больше. Ветер усилился, и казаки, чтобы он, врываясь в вагон, не разносил сено, закрыли двери левой стороны. Было видно, как под напором ветра гнулись придорожные тальники, березки и кусты боярышника. Даже великаны сосны, что виднелись впереди на горах, раскачивали мохнатыми вершинами. Байкал, как разгневанный чем-то, грозно гудел, вскипая злобой; исполинская грудь его тяжело и шумно вздымалась и вновь опускалась; огромные, темно-свинцовые волны с пенно-белыми гривами валами мчались на приступ. С яростным воем кидались они на скалистый берег и, вдребезги разбитые, откатывались обратно. Но на смену им обозленный старик гнал все новые и новые белогривые громады, и там, где дорога подходила близко к берегу, всплески от них достигали шпал и рельсов пути. Временами даже в вагон вместе с ветром залетали брызги и хлопья пены, но казаки не закрывали дверей, залюбовавшись расходившимся грозным старцем. Недавнюю грусть их как рукой сняло, даже Егор позабыл на время про Настю и тоже глаз не мог оторвать от разбушевавшейся стихии.

— Даже смотреть страшно, — проговорил он, — того и гляди захлестнет волной — и каюк всем!

— Ну не-ет, — возразил Молоков, — насыпь-то, вон она какая, никак ему до нас не дохлестнуть.

Суетин толкнул локтем Егора, пошутил:

— Это он развеселить нас задумал, а то вы уж совсем носы повесили, а теперь ишь запели…

В это время поезд нырнул в туннель, и в вагон вместе с шумом, дымом и грохотом поезда ворвались слова знакомой песни:

Славное море, священный Байкал,Славный корабль, омулевая бочка,Эй, баргузин, пошевеливай вал,Плыть молодцу недалечко.

ГЛАВА II

По железной дороге забайкальцев довезли до города Лукова, здесь они высадились, и до фронта, по направлению к Висле, дивизия шла походным порядком.

Уже на второй день похода вступили в полосу недавних боев: разрушенные, обезлюдевшие деревни, опустошенные сады в них, истоптанные конницей поля спелой пшеницы и ржи, линии пустых окопов с остатками рваных заграждений из колючей проволоки, воронки от взрывов и черные, дымящиеся места пожарищ — все говорило о том, что еще совсем недавно были здесь бои, что враг отступил по всему фронту, а наши войска продвинулись на запад.

На ночлег полк остановился в большом, покинутом жителями селе. Четвертая сотня ехала по неширокой, извилистой улице, она оказалась уже занятой казаками другого полка. Вечерело, закатное солнце багрянцем окрашивало верхушки верб и громадных яворов, а внизу, в темени садов, виднелись расседланные кони. Казаки сидели вокруг костров, иные шныряли по садам в поисках съестного, ломали на дрова изгородь. Аргунцы ругались, досадуя на чужаков; командир сотни распорядился занять соседнюю улицу. Головной взвод уже свернул налево в проулок, когда Егор услышал, что его кто-то окликнул, назвал по имени. Он оглянулся на голос и в крайней к проулку усадьбе увидел сидящих у огонька казаков, а в одном из них, вскочившем на ноги и махавшем ему рукой, узнал брата Михаила. Обрадовавшись, Егор забыл и отпроситься у взводного, свернул коня в сторону из строя и на рысях поспешил к брату.