Алекс Брандт - Пламя Магдебурга Страница 2

Он перевел взгляд на своего попутчика. Хойзингер сидел, уткнувшись в бумаги, и его слегка выпученные, внимательные глаза быстро пробегали от строчки к строчке. Наверное, просматривает какие-то счета или же заново проверяет расписки, которые они должны показать сегодня фон Майеру… Что ждет их в Магдебурге? Не исключено, что фон Майера сейчас вообще нет в городе или же он – в силу своей занятости и того высокого положения, которое он занимает в магдебургском совете, – не сможет принять их и выслушать. И что им придется делать тогда? Отыскивать поверенных, готовых вести дело в суде? Писать жалобы, искать обходные пути в канцеляриях? Сколько времени, сколько сил будет потрачено на это…

Хойзингер отложил бумаги в сторону и потянулся.

– Все сходится, – сообщил он, стараясь подавить зевок.

– Что сходится? – переспросил бургомистр.

– Пятьсот талеров серебром, – пояснил тот. – Якоб не ошибся в расчетах.

Бургомистр слабо кивнул и ничего не ответил.

Дорога медленно плелась вдоль кромки густого леса. Подковы мягко стучали, скрипел рассохшийся короб кареты, плыла по сторонам пустая, потускневшая без теплого солнца земля. На вершине холма показался каменный крест – выщербленный, высокий, схваченный у основания темными ладонями мха. Чуть дальше согнулись в пояс, уткнувшись верхушками в дорожную пыль, надломленные стволы берез – год назад в здешних местах прошел ураган.

Молчание прервал Хойзингер:

– Ты напрасно уделяешь столько времени этим бумажкам, – сказал он, ткнув маленьким пальцем в сторону отпечатанного листка. – В них только глупость и безрассудство, и ничего более. Кайзер не простит Христиану Вильгельму[11] подобных воззваний, равно как и союза с королем Густавом[12].

Бургомистр вздохнул, пожевал губами.

– Что, по-твоему, сделает Фердинанд? – спросил он. – Снова двинет к Магдебургу войска, прикажет начать осаду?[13] Думаешь, прошлогодняя неудача ничему не научила его?

– Откуда мне знать, что именно сделает император? – дернул щекой Хойзингер. – Одно могу сказать: союза с королем Швеции он ни за что не потерпит. Скажи мне, Карл: для чего Магдебургу понадобился этот союз? Какие мы, к черту, союзники? Уверяю тебя, при первой же возможности король сторгуется с Фердинандом за наш счет, вытряхнет нас из своего кошелька, как мелкую монетку. Куда Магдебургу тягаться с императором? Большая свинья всегда поросенка задавит. Сидеть бы нам теперь тихо, не высовываться… Не то сейчас время, чтобы свой гонор показывать и поднимать на всю Германию шум.

– По-твоему, Его Высочеству следовало не заключать союза со шведами, а поклониться вместо этого кайзеру? Пойти с Фердинандом на мировую, без боя отдать здешние земли католикам? Это же смешно, Стефан…

Хойзингер склонил голову набок, чуть подался вперед:

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Беда не в том, что Его Высочество заключил с королем договор, а в том, как и когда он его заключил. Сейчас, когда Швеция объявила Империи войну, а король Густав со всей своей армией высадился на северном побережье, такой договор нельзя назвать ничем иным, как глупостью. Я уже не говорю о том, чего будет стоить эта новая дружба. Знаешь, я тут недавно занялся подсчетами – стало любопытно, во сколько Кленхейму обходятся военные авантюры наших правителей. Так, так… Годовую подать за последние десять лет увеличили в три раза. Неплохо, правда? Так, дальше… Магдебург установил новую ввозную пошлину на свечи – четыре талера за ящик вместо прежних полутора… Для содержания войск Его Высочества отдали интендантам десяток лошадей и две подводы с зерном… Что еще? Введен налог на содержание укреплений… Ротмистру Хеммке выплачено на основании предписания канцелярии наместника две сотни талеров для чрезвычайного – слово-то какое: чрезвычайного! – найма солдат…

Он сокрушенно махнул рукой.

– Да что говорить… Известное дело: о чем в кабаке бубнят – в государственном совете не слышат. Одно скажу: без толку читать все эти воззвания. В судьбе Кленхейма они ничего не решают. Меня куда сильнее заботит, когда мы наконец получим из Магдебурга деньги.

– Фон Майер поможет все уладить.

– Признаться, Карл, я не очень-то рассчитываю на его помощь… Что может сделать фон Майер? И ты, и я знаем, что дела в Магдебурге идут неважно. Да и у кого они теперь идут хорошо? Из-за проклятой войны торговли совсем не стало. Провизию купить негде, крестьяне ничего не хотят продавать. Клара Видерхольт хвастала недавно, что ей удалось выменять шесть фунтов сушеной рыбы в Рамельгау. Представляешь, событие?! Даже такой мелочи теперь люди радуются. И что за примерами далеко ходить – ты знаешь, я большой охотник до чесночных колбас, особенно если их сделать с приправами и соли в меру. У нас их готовить толком никто не умеет, и прежде я покупал их в Гервише, у тамошнего мясника. Пару кругов колбасы за полталера – дороговато, конечно, но того стоит. А сейчас он отказывается продавать даже за тройную цену. Вот так-то. Раньше можно было раздобыть все: и молоко, и зерно, и овощи, были бы только деньги. А сейчас – ни денег, ни съестного. Крестьяне разбегаются кто куда, деревни обезлюдели. В Мюлихе и Гёллене дома стоят пустые, никого нет. В Лозовитце всех коров забили на мясо, лишь бы не достались солдатам. Помнишь, что рассказывали те двое беженцев из Лебена? Солдаты ворвались в их деревню, забрали весь хлеб и увели скотину, ничего не оставили. От голода им пришлось есть дождевых червей вместе с землей. Даже не знаю, как они смогли выжить… Вот, посмотри!

Хойзингер отодвинул оконную шторку, и взгляду бургомистра открылось неровное, заросшее сорняками поле.

– Видишь? Раньше здесь сеяли ячмень, а теперь все заброшено.

Он задернул шторку обратно.

– Так повсюду, Карл, все приходит в упадок. Замирает торговля, уезжают люди, а вместе с ними уходят деньги и товары. Мы привыкли жить на богатой земле, долго ли протянем на бедной?

– Ты преувеличиваешь, – после некоторой паузы произнес бургомистр. – Рано или поздно скупщики заплатят. Магдебург все равно должен где-то покупать свечи, они не смогут без нас обойтись.

– Если бы так, – пробормотал Хойзингер. – Но порой мне кажется, что Магдебургу нет до нас никакого дела. Что такое Кленхейм – пять дюжин дворов да церковь, одно название, а не город. – Он усмехнулся невесело: – Знаешь, Карл, я боюсь не того, что нападут солдаты. Слава богу, живем посреди леса, вдали от дорог, и не так-то просто нас отыскать. Страшно то, что мы можем пойти по миру, что в Кленхейме начнется такой же голод, как и везде. От солдат можно отбиться или спрятаться в лесу, а куда денешься от бескормицы? Нужны деньги, Карл, очень нужны. Ты не хуже меня знаешь: выплата жалованья, содержание построек, подати наместнику – на все это Кленхейм тратит теперь не меньше двухсот талеров в год. И где, скажи, взять столько? Положим, около пятидесяти талеров удастся выручить от продажи сена и дерева, еще столько же дадут налоги и штрафы. Остальное должен перечислять цех, но цех в этом году не отдал в городскую казну и половины положенного, коль скоро сам не получает оплаты от скупщиков. И что мне прикажешь делать со всем этим? Денег нет, но при этом каждый считает своим долгом требовать их. Отцу Виммару понадобилось десять талеров на черепицу для починки церковной крыши, у Шёффля на мельнице износились шестерни и нужно покупать новые, Гримм требует платежа по прошлогоднему векселю. А третьего дня в ратушу приходила эта ненормальная, вдова Витштум, устроила настоящий скандал – почему, дескать, перестали выплачивать пенсион, который был ей назначен по смерти мужа. Я, разумеется, показал ей решение Совета на этот счет, но она раскричалась и назвала меня мошенником, который присваивает чужие деньги. Еле удалось выставить ее за дверь. А сейчас, посмотри, написала письмо в городской совет.

Бургомистр принял из рук Хойзингера листок с половинками сломанной восковой печати. Маленькие неровные буквы, строчки, ползущие вверх:

«Многоуважаемым господам советникам, по правде, закону и установлению Божию – Эрика Витштум, вдова, в лето тысяча шестьсот тридцатое от Рождества Христова. Да будет известно господам советникам, что в отношении нашего семейства, именем своим обязанного моему мужу, Альфреду Витштуму, учителю, умершему два года назад, совершается большая несправедливость».

Почерк был мелкий, и, чтобы читать дальше, бургомистру пришлось снова надеть очки.

«Ввиду уважения, которым пользовался в Кленхейме мой упокойный муж, ввиду его доброго имени и заслуг, которые никто никогда не оспаривал, семейству нашему по смерти мужа был назначен пенсион в два талера серебром, о чем было исделано соответствующее распоряжение, подписанное господином бургомистром Хоффманом. До последнего времени распоряжение это исполнялось должным образом и в срок».