Раффи - Хент Страница 2

— Черт бы побрал этих курдов! — продолжал он. — Эти проклятые видят в темноте не хуже волка; а стоит им только услышать шорох — сейчас же летит пуля.

После этих слов воины вспомнили наконец о ране Петроса, и взяв у него бурдюк с водой, отправились на крепостной двор.

— Ребята, — сказал один из них, — татарам не следует давать ни капли воды, шуточное ли дело — потерять четырех человек из-за одного бурдюка воды, а ведь из татар никто не захотел отправиться с охотниками.

— Нет, это нехорошо, — перебил его Петрос, — надо им тоже дать.

— Почему же не хорошо? — возразил первый. — На днях они раздобыли где-то воды и, как воры, спрятали ее; из наших никто не получил ни капли.

— Они поступили плохо, но мы должны показать им, что значит военное товарищество.

С этими словами они вошли во двор казармы.

— Вода!.. вода!.. — послышались со всех концов радостные восклицания, и толпа окружила вошедших.

Невозможно описать того восторга и радости, которыми была охвачена эта жаждущая толпа. Все смешались, толкали друг друга, и каждый лез вперед, чтобы поскорее напиться.

— Зажгите огонь и не мешайте: всякий получит свою долю, — оказал юноша, тащивший бурдюк. Он остановился и поставил бурдюк на землю.

Синеватый свет зажженного факела осветил взволнованные лица. Юноша взял рюмку и начал раздавать воду, имевшую неприятный вкус и запах. Некоторые выпили, не заметив этого, но один сказал:

— Какой странный цвет у воды!

— Пей, — ответил ему Петрос, стоявший тут же, — нынче курды красят воду такой краской…

— Какой краской?.. — раздались голоса.

— Нашей кровью… Если б только вы видел, сколько трупов валяется у родника, откуда я набрал бурдюк!

Всем стало как-то не по себе, но и после этих слов все с жадностью пили мутную, красноватую жидкость. Один из воинов решился даже грубо пошутить.

— Это тоже неплохо — вода сдобрена и придаст нам больше силы.

Но недолго пришлось шутить обрадованным солдатам.

Снова раздался гром пушек, и бомбы стали перелетать с гулом через крепостные стены. Одну из них разорвало возле стоявших солдат, и многих ранило насмерть.

В это время в комнате коменданта собрался совет из нескольких офицеров под председательством Штоквича. В совете участвовали и некоторые предводители ополчения из армян и мусульман. Лампа, горевшая на маленьком столе, освещала бледным светом печальные и озабоченные лица.

В последние дни были получены от неприятеля письма с предложением сдаться.

Эти письма были написаны старым, непримиримым врагом русских, сыном известного Шамиля — генералом-лейтенантом Шамилем, который числился в свите султана и теперь находился в лагере неприятеля. Последнее письмо содержало в себе много угроз и обещаний. Этому письму и был посвящен военный совет. Нужно было решить, что ответить.

— Пока живы — не сдадимся, — сказал комендант.

— Но если осада продолжится еще несколько дней, то невозможно будет держаться, — заметил один из офицеров.

— Положение наше и сейчас невыносимо, — сказал другой, — у нас нет ни хлеба, ни военных припасов… Не понимаю, чего медлят глупые курды, почему не нападают сразу. Ведь нам нечем защищаться.

— Да, мы поступили очень неблагоразумно, — произнес третий офицер.

— Прошлого не воротишь. Поговорим лучше о настоящем, — заметил комендант и повторил: — Не сдадимся, пока живы!

— Если мы не получим помощи, то погибнем, — ответил ему один из предводителей мусульман.

— Нет у нас сил ждать помощи, — заговорил хан. — По-моему, надо выйти из крепости, разорвать кольцо неприятеля, и тогда или спасемся или попадем в плен.

— Последнее более вероятно, и результаты его могут быть печальны, — возразил ему предводитель армянского ополчения. — Крепость, по крайней мере, служит прикрытием; она задерживает шествие турецких войск. Если мы потеряем ее, то откроем путь башибузукам Измаила-паши, и им ничего не будет стоить в несколько дней завладеть Нахичеванью, Эриванью, а может быть, они и дальше пойдут. Местные мусульмане, насколько мне известно, с нетерпением ждут этих самозваных гостей, а армяне совсем не вооружены. Для защиты нашего края оставлено мало войска, так как наши главные силы сосредоточены в окрестностях Карса. Пока они подоспеют на помощь, все будет уничтожено турками.

Эти слова привели хана в раздражение, и он обиженным тоном произнес.

— Вы сомневаетесь в преданности мусульман?

— Сомневаюсь, и не напрасно, потому что у меня есть факты, подтверждающие мои слова. Вот, например, в числе осаждающих нас курдов находится много зиланцев[2], которые до войны были преданы русским. А в окрестностях Нахичевани какой-то полоумный мулла возбуждает народ своими вещими снами, предсказывающими господство ислама в этой области.

Председатель прервал их спор.

— Нужно ждать и защищаться до последнего вздоха — оказал он, — я надеюсь на скорую помощь. Генерал Тер-Гукасов не далеко от нас. Стоит ему узнать о нашем положении, и он не замедлит прийти выручать Баязет. Нам нужно только дать ему знать.

— Каким образом? — спросили его.

— Письмом.

— Кто же возьмется доставить письмо?

— Надеюсь, найдется такой смельчак.

— Положим. Но как он проберется? Неприятель окружил нас со всех сторон.

— Попробуем.

Совет решил написать Тер-Гукасову, и через четверть часа вместе с членами совета комендант с письмом в руках вышел из комнаты.

Легкий бой барабана собрал всех солдат на площадь крепости. Комендант начал звучным голосом;

— Ребята, всем вам известно наше положение, поэтому считаю лишним говорить об этом. Будем надеяться на милость божью. Если запоздает подмога, мы погибнем. Следовательно, нужно дать весть о себе, кому следует. Вот это письмо нужно передать генералу Тер-Гукасову, который находится близко от нас. Получив письмо, он не замедлит явиться на выручку. Теперь скажите: кто тот храбрец, который возьмется за это важное дело? Пусть он подойдет и возьмет письмо. Я обещаю ему награду, которой достоин человек, жертвующий своей жизнью для спасения тысячи других. Пусть откликнется тот, кто желает доставить письмо!

Воцарилась глубокая тишина. Из толпы не послышалось ни одного голоса.

— Повторяю, — продолжал комендант взволнованным голосом, — с этим письмом связано наше спасение. Кто желает заслужить славу быть спасителем всех нас?

Ответа опять не было.

— Неужели нет среди вас такого смельчака?! — воскликнул комендант дрожащим голосом. — Кто соглашается взять письмо?

— Я! — послышалось в толпе, и молодой армянин подошел к коменданту и взял письмо. Этого молодца звали Варданом[3].

II

На следующее утро первые лучи солнца осветили в Баязете и его окрестностях ужасную картину: стали ясно видны последствия погрома, совершенного варварами в течение трех суток. В городе царила мертвая тишина, лишь изредка нарушаемая криком ворон, перелетавших стаями с места на место, чтобы пожирать трупы убитых. Улицы города представляли печальную картину.

Вместо домов были кучи пепла; там и сям курились недогоревшие предметы, перед каждым домом валялись трупы стариков, мужчин и женщин с детьми… Голодные собаки с жадностью рвали трупы и рычанием своим старались спугнуть налетающие вороньи стаи…

Отовсюду, из домов и лавок, несся удушливый смрад разлагающихся трупов.

В таком мертвом городе цитадель Баязета ждала своего печального конца.

Осада усиливалась. Все окрестности города: ущелья, горы, поля и равнины — все было покрыто бесчисленными толпами башибузуков. Их лагерь был раскинут группами, и в каждой замечалось движение, суета и гомон!

Религиозный фанатизм соединился с жестокостью воина. Человек, превратившийся в зверя, убивал, терзал себе подобных. Победители, насытившись кровью, занялись грабежом. В одном месте лежали на земле богатые армяне, которых пытали, чтобы узнать, где хранится их богатство. Несчастные страдальцы плакали, умоляли, клялись, что они отдали последнее и что у них нет ничего больше, но им не верили, и чтобы вынудить признание, у них на глазах резали их детей.

В другом конце города курды делили между собой добычу. Жены их с радостными лицами навьючивали ею своих мулов… Немного дальше делили пленных армян; вдруг между курдами возникла ссора из-за одной красавицы, и дело чуть не дошло до сабель. В противоположном конце над валявшимися трупами собрались дикие кошки и хищные птицы… А недалеко от них богомольные турецкие солдаты исполняли свой утренний намаз и, благочестиво подняв кровавые руки к небу, благословляли бога ислама…

Все это свершалось среди дыма, заслонявшего солнце точно густой туман. Орудия не переставали греметь. Ядра ударялись в стены крепости, но она гордо стояла на высоком холме и еще могла отражать удары неприятеля.