Ольга Гурьян - Набег Страница 2

— Надоели твои сказки! Все те же! Я тебе сам получше придумаю, расскажу. А иду я к господину Глебу, к его сынку, к Гюрге белоглазому. Батюшка приказал.

С теми словами, ни разу не повернувшись к матери спиной, он очутился за дверью.

Тут на мгновение он остановился, раздумывая. Идти налево мимо окна — мать увидит, что у него за спиной. А за спиной был у него в руках узелок. Идти направо, чтобы потом обогнуть крепостную стену, — того хуже: отец с башни все замечает, расспросов не оберешься. Да и не хотелось ему идти мимо башни воротами, как все люди ходят, когда со вчерашнего вечера было у него средство незаметно и тайно выйти из детинца. Так раздумывая, он недолго постоял за дверью, как вдруг веселая мысль мелькнула в его голове. Он положил узелок на пороге и подошел к окну, где мать уже поджидала, надеясь еще раз взглянуть на него.

— Матушка, пироги горят на поварне! — закричал он страшным голосом. — Аж на улице чад!

Мать испуганно метнулась от окна, а он, подхватив узелок, благополучно пробежал мимо.

— Куда торопишься, Василько? — окликнула его соседка.

— Некогда мне! Отец послал в кузницу шлем починить, — ответил он, для убедительности махнув у нее перед носом своим узелком, и побежал дальше.

— Куда бежишь? — снова окликнули его.

— Некогда мне! Матушка послала к Петровне горшок отнести. Петровна вчера матушке горшок со сметаной принесла, так теперь отнести надо.

— Какая Петровна?

— Известно какая — такая. Некогда мне! — И замедлил шаги, чтобы не привлекать к себе внимания.

У восточной стены детинца меж двух клетей был небольшой проход, такой узкий, что только было пройти одной девке с коромыслом на плечах, и то боком, а двум никак не пройти. Это были «водяные» ворота, прорубленные на случай осады, чтобы можно было незаметно для врага за водой ходить. Низкая неприметная дверь заперта была висячим замком с таким хитрым устройством, что в Райках такой некому было сделать, и привозили эти трубчатые замки из Киева. Подобрать к ним ключ было невозможно, а хранился ключ от этого замка у Микулы Бермятича в потайном месте. Водяные же ворота всегда были на запоре на случай, если найдется в детинце изменник, чтобы не мог он в эти ворота впустить врагов.

Но у Василько со вчерашнего вечера был второй ключ. Ночью он просыпался от мысли, что у него этот ключ есть. Утром смазал его маслом, чтобы легче двигался. Теперь он с замиранием сердца собирался попробовать, подойдет ли ключ.

Мальчик скользнул в узкую щель меж двух жилищ и оглянулся. Теперь его мог бы увидеть только тот, кто стоял бы прямо против прохода. Никого не было. Тогда Василько смело подошел к двери и вставил ключ в отверстие внизу замка.

Ключ вошел и не скрипнул, и Василько легонько повел его кверху. Ключ поднялся, сдавил пружины, и тяжелый трубчатый корпус замка отделился от дужки. Вынув дужку из скобы, Василько откинул запор и снова навесил замок на скобу. Издали никто бы не заметил, что замок теперь висит по-пустому, ничего не запирая. Еще раз оглянувшись, Василько приоткрыл дверь, проскользнул в отверстие и, вцепившись ногтями в дерево, потянул дверь к себе. Та тяжко захлопнулась. Наступила тьма, и пахнуло такой древней сыростью, что ему жутко стало.

Сразу у входа начинались вырезанные в грунте ступени. Придерживаясь рукой за мокрые дубовые бревна, облицовывающие стены, нащупывая ногой скользкий путь, Василько начал спускаться вниз. Вдруг ступени кончились, и он чуть не упал. Было все так же темно, но, едва передвигая ноги, он почувствовал, что идет уже по ровному месту. Воздух был спертый, казалось конца не будет этому ходу.

Василько подумал, не зря ли он все это затеял и не умней ли будет вернуться. Но возвращаться ему очень не хотелось. Внезапно рука, протянутая вперед, уткнулась в тупик. Скользнув вниз, она ударилась о засов. Это был выход. Засов заржавел и подаваться не хотел. Василько ругнулся, рванул, и дверь распахнулась. Мальчик очутился среди густых ореховых кустов у подножия наружного вала.

Только высунул Василько нос из ветвей, как тотчас и отпрял. По усеянной цветами луговой траве ступал тонконогий конь, гордо нес в седле молодого всадника. На всаднике была алая рубаха, сапожки на высоком изогнутом каблучке, с загнутыми вверх носками. Он ехал, подняв к солнцу красивое лицо с очень светлыми глазами.

«Эх, Гюргя белоглазый! — подумал Василько. — Повадится по нашему лугу кататься — и поиграть-то негде будет». И, засунув в рот два пальца, свистнул отчаянным, разбойничьим посвистом.

Георгий, испугавшись, рванул удила, а резвый конь поднялся на дыбы и сбросил всадника наземь. Тут из кустов вышел Василько и участливо спросил:

— Ай, больно ушибся? А какое место? Конь у тебя страх пужливый! Не в хозяина ли?

Георгий сочувствию не поверил, на намек обиделся, вскочил и кинулся на Василька. А тот ловко подставил ему подножку, и Георгий снова растянулся. Василько, отбежав на приличное расстояние, ласково спросил:

— Что тебя все наземь тянет? Видно, слабы ножки, что пустую-то головушку снести не в силах.

Георгий, не стерпев, выхватил из-за сапога нож и снова бросился на Василька. Тот увернулся, крикнул:

— Руками маши, а нож не трожь! — и запустил в коня камешком.

Конь взбрыкнул и ускакал, и Георгию поневоле пришлось поспешить за ним вдогонку. А Василько, гордый своей победой, улюлюкнул вслед бежавшему врагу и тихо направился к берегу речки.

Глава III

У ГОНЧАРА

Скачет богатырь Давидка Тимофеевич на буйном коне. Грива у коня ниже колен, хвост у коня по травам стелется. На Давидке рубаха шелковая, лицом он, Давидка, бел и румян, держит в левой руке тугой лук. Лук-то весь позолоченный, на концах у лука турьи рога. Высоко в небе гуси-лебеди летят, курлыкают, перекликаются. Натянул Давидка лук за ухо — завыли у лука турьи рога, запела тетива, полетела стрела в поднебесье. Тут все люди Давидке поклонились, говорят Давидке…

— Эй, Завидка, опять горшок скособочил! Верти круг! Круг-то верти! Оттого у тебя горшки набок и клонятся. Да спишь ты или не слушаешь?

— Я не сплю, — покорно ответил Завидка и толкнул рукой круг.

Круг заскрипел, завертелся.

— Опять зеваешь! Зачем круг-от сделан? Круг-от вертится, горшок то один бочок тебе подставит, то другой, а ты его обглаживай, обминай. Эх, не быть из тебя доброму гончару!

Ах, то не на коне скачет богатырь Давидка — сидит Завидка, гончаров сын, верхом, будто на деревянной лошади, на низкой скамье, на толстой доске, на две плахи положенной. Где у коня крутая шея — в скамье сквозь прорезь проходит ось. Где у коня бы голова — на конце оси надет деревянный круг, а на нем другой кружок, поменьше. И не лук у него в левой руке, не стрела в правой, а подталкивает он левой рукой круг гончарный, а правой держит щепочку, заглаживает, обминает швы меж полос на глиняном горшке.

Тут гончар не выдержал, занес ногу, слез со скамьи и подошел к сыну:

— Разве это горшок? Людям на посмешище! И чтоб на таком горшке мой знак был! Люди мой знак знают. Повернут горшок кверху дном — увидят на дне круг, а в нем двойной крест вроде колеса, скажут: «Этот горшок Тимошка-гончар лепил. Этот горшок и в огне не треснет и в воде не размокнет. Этому горшку веку не будет. В этом горшке и щи будто наваристей и каша рассыпчатей!» Эх, Завидка, совести у тебя нет! Знак тот мне от отца, от деда достался — все были гончары. Дед крестом метил свои изделия, отец двойной крест ставил, я кругом его обвел, чтоб всем ведомо было — это Тимошкина работа, сына Авдеева, внука Буславова. Не дам я знаку моему на горшке твоем позориться…

С каждым словом тыкал он незадачливый горшок кулаком, пока на кругу не осталась бесформенная кучка глины. Тогда он снял ее, бросил наземь и крикнул:

— Начинай сызнова!

Завидка нагнулся, взял ком глины и начал валять из него длинный валик. Осторожно поднял и спиралью стал укладывать на круге.

— Ровней клади! Не видишь, что ли? Подтолкни круг!.. Опять у тебя один бок выпер. Такой горшок и стоять не будет, а сразу повалится.

Медленно, ровно ложится валик витком на виток, все выше стенки будущего горшка.

— Стой, хватит! Ты что, хочешь его в два локтя вытянуть? Не корчагу лепишь, а горшок. Уже клади, к горлышку подводишь. А теперь виток пошире пусти, чтобы лег венчиком.

Гончар подтолкнул круг рукой и отошел к своей скамье. Круг качнулся, заскрипел, медленно начал вертеться. Завидка щепкой разглаживал, разравнивал полосы, чтобы не видно было, где нижний виток к верхнему прилегал.

Круг с горшком вертелся, вертелся, вертелся…

Богатырь Давидка Тимофеевич натянул тугой лук за ухо — полетела стрела в поднебесье, через леса, через реки, к стольному городу Киеву. Тут пала стрела на княжеское крыльцо. И спросил князь Давидку Тимофеевича: «А какого ты роду-племени?…»