Виктор Шкловский - О мастерах старинных 1714 – 1812 Страница 2

– Больно изобильно у него, солдат, понимание. Это я ему, солдат, в почет говорю, – вставил Клементин Чулков.

– Подошли мы к Азову и сражались в разных боях и раз позабыли свою оборону – крепкий воинский строй – пошли турок бить вроссыпь. И я тем случаем попал в плен.

– Без тебя Азов взяли?

– Без меня. А меня, сироту, заковали и посадили в галерное нутро, у короткого нижнего весла, и дуло на меня из дыры весельной то теплом, то холодом. Кормили меня, сироту, бобами недоваренными… Прознали раз турки, что я плотническое дело разумею, сняли с меня кандалы. Начал я ходить по галере – конопатку править, доски чинить. И увидел я тут небо и волны короткие и крутые, и увидел на быстром проливе басурманский город Стамбул, а по-нашему, по-правильному – Царьград. Отняли его турки у православных. Плыли дальше, и раз сломался у нашего корабля руль на камне в великую бурю. Спустили меня турки на веревке руль чинить. Я смотрю – галера наша качается, скрипит, руль еле держится, а меня волной так о борт и бьет. «Ну, где наша не пропадала!» – сказал я сам себе. Подрубил я, сирота, веревку, подрубил басурманский руль, и унесло меня к берегу на тех рулевых досках и било белыми волнами о черный камень, било и кровавило. Что с галерой стало, стольник, не знаю. А меня вынесло на берег. Вижу, люди крестятся православным крестом и говорят вроде как по-нашему, только не совсем, и зовутся болгарцами. Одели они меня по-своему, напоили, и пошел я через разные славянские земли и через Валашскую землю на нашу границу. Тут объявился я стольнику Грибоедову. Допросили меня, надели на меня снова зеленый кафтан и красную епанчу, и греб я, и на острове Котлине сваи бил, и шведов колол под Полтавой штыком-багинетом, и видел, как те шведы бежали. А потом я видел триумф в Москве: горки деревянные были сделаны и ворота, и к одной горке шведского короля шпага прибита, а на ней надпись: «Побежден лучшим оружием».

– А ты грамотный?

– Как же, батюшка стольник, и читаю и пишу.

– Хорошо тогда было в Москве?

– Трубы трубят, на перекрестках костры… Мы идем – перед нами бредут пленные шведы. По снегу на санных полозьях корабли едут, и на них подымают мальчишки в матросской одеже паруса. Колокола друг друга перезванивают, а я думаю: «Много тебе еще, Батищев, воевать!» Ушел Карл к туркам, упустили его с Мазепой, и на море у шведов сил много, и стал город Питер в нашем государстве с самого краю, почитай, одним оружием огороженный. Значит, надо учиться оружие делать разное и строить разную снасть: не только дерево пилить, а и железо сверлить, сверлить сразу помногу, чтобы работный человек только железо подкладывал. Думал я много и придумал, а царю доложить не решился. Ходит он грозно и так широко, что полы кафтана на нем разлетаются, – видно, что подбиты они темными соболями.

– К бою он привык, служивый, вот и спешит. А как ты, тоже все воюешь, солдат?

– Воюю и с боя к вам пришел в Тулу – из боя морского. Про Гангут слышали в Туле?

– Слышали, да не столь явственно. Рассказывай по порядку.

– Расскажу, всемилостивейший государь мой стольник… Было то, почитай, больше месяца назад; Гангут тот – каменный нос в холодном море. Финляндия вся, почитай, вся русскими войсками занята, и генерал-адмирал Апраксин на галерах с тысячами войск шел. А на галерах наших солдаты гребли, и я греб со всеми, и встретили мы шведский флот у Гангута. У шведов кораблей линейных полтора десятка и галеры есть, а нам датчане помощи не дают; для них время сыплется, как мука, а для нас оно кровью каплет. Умыслили шведы окружить нас и прижать в тесноте к скалам. Мы уж думали галеры через каменный нос перетянуть – и начали уже дороги стлать жердями да бревнами, но тут услышали сильную пальбу, и пошел слух, что приближаются новые корабли.

– Приперли, значит! – сказал стольник.

– Нас не припрешь! – ответил солдат. – За тем каменным носом было затишно, и пошли мы на галерах вдоль берега, а шведский флот парусный стоял без ветра. Мы прошли сквозь шведов, как огонь сквозь дрова; только тем и спаслись, стольник, что борты у нас низкие – галера к воде жмется, а фрегаты в нас бить во всю мочь не могут, друг друга побить боятся… И шли мы, государь мой, через огонь и дым и окружили шведов своими галерами. Сказали мы врагу, чтобы он сдался, а он учинил великую канонаду. Свалились мы с линейными кораблями в абордажный бой. Было нам, стольник, тяжко, потому что у галер борт низкий, а у фрегатов высокий; от неприятельских пушек не то что ядрами и картечью, но и духом пороховым наших разрывало. Лезли мы, стольник, на борта и взяли шведский флот и адмирала ихнего взяли живьем. А царь вернулся в тот новостроенный город Питер и приказал спустить пехотинцев с галер. Пошел я, нижайший, со своей командой по делам и вот пришел в Тулу и буду строить, потому что размахались мы очень и страшного нам уже в мире нет, а если чего глаза боятся, то руки сделать сумеют.

– А меня ты не боишься?

– Не гораздо, стольник. Ты сам царя боишься и меня до времени побережешь.

– Ну ладно, строй свою снасть. Жалую я тебя за твою сказку рублем собственных денег, чтобы не было у тебя никакой нужды, пока строишь.

Глава четвертая,

в которой рассказывается о работе и о спорах.

Батищев жил в Туле на заводской стороне, в доме оружейника Леонтьева. Здесь он сам на себя стряпал, помогал хозяйке в работе, рубил вместе с нею капусту и пел над корытом озорные солдатские песни. Познакомился с леонтьевской дочкой, той самой девушкой, которую увидал у плотины в первый день. Звали девушку Таней. Батищев видел ее редко: бывал он или на заводе, или сидел неотрывно в горнице и делал модели своих станков.

У плотины решено было строить новый амбар.

На модели Батищева в нижнем этаже амбара от водяного колеса шли горизонтальные валы, которые вращали три сухих колеса. Те сухие колеса вращали каждое по девять сверл и сверлили девять стволов, которые подвигались к сверлам с помощью груза.

Тут же работали точила для штыков.

Во второй этаж вели три вертикальные вала. Они через цилиндро-коническую передачу, самим Батищевым выдуманную, вращали еще три станка. Каждый станок сверлил четыре ствола.

Верхний ярус амбара отводился под кладовые.

Ниже по течению реки намечено было поставить второй амбар, двухэтажный, крытый тесом, в нем – большое нижнебойное колесо с шириной лопаток в три аршина и высотой в четыре. Вертеть колесо должна была та же вода, которая ударяла сверху на лопасти первых колес.

В нижнем этаже стволы протирались изнутри после сверления напильниками, а в верхнем стволы обелялись с наружной стороны, то есть обрабатывались широкими, автоматически работающими напильниками.

Это был прообраз нынешних заводов-автоматов.

То Туле было не совсем новое дело, но у амбара стояла охрана, хотя любопытных туда и не пускали.

По праздникам ходил Батищев с Таней по большой дороге на юг.

По этой самой дороге когда-то гнали его на Воронеж. У засеки на красно-синих стволах доменного шлака подымались молодые березки.

В засеке деревья были срублены так, что поваленный ствол оставался лежать комлем на высоком пне.

Шла засека через лес завалом шириной в двадцать пять саженей.

Сквозь завал пророс молодняк, и все здесь перепутали малинник и цепкая ежевика.

Рядом с завалом на высоких деревьях устроены были для сигнала огнем кузова с берестой и смолой.

Зажигали кузова, чтобы известить всю засеку и стражу у ворот, когда приближались татары, но сила крымцев была сломлена и тропы их травой заросли, засека, почитай, уже не нужна.

В кузовах жили белки.

Ссеченные дубы лежали на высоких пнях, как солдаты на отдыхе, – будто на локти облокотились.

Зеленела листвой и серела мхом старая засека.

Доходили Батищев и Таня до Ясной Поляны, что у Малиновой засеки. Там речка Ворона впадала в реку Тулицу, на берегу стояли разрушенные домны, кругом рос малинник, в малиннике заливались соловьи.

Пока строилась машина, пришла и прошла зима, расцвела новая весна.

Батищев и Таня ловили весной соловьев хитро придуманными ловушками, а летом попросту собирали малину, продираясь сквозь чащи.

Козьма Константинович Леонтьев начал коситься на Батищева.

Мастер Леонтьев дома ходил в полушубке без складок на пояснице, в опорках, надетых на черные онучи, и только на улице появлялся в синем кафтане, в скрипучих сапогах.

На Батищева мастер сердился и ему не верил.

Что-то новое вымышляет солдат, и может быть от этого мастеровому люду убыток.

Подходил Леонтьев к игрушке – вертятся колесики, зубцы колесиков крутят оси. Стоячий деревянный вал с шестерней передает движение вверх, и сразу сверлят два станка по четыре ствола, – значит, всего восемь. Еще в верхнем отделении работает двенадцать пил – обдирают стволы.

В другой игрушке от колеса идет стоячий деревянный вал, и от него приведено восемь пил, которые могут сразу обчищать восемь стволов; и от того же водяного колеса вращается через шестерню стоячий вал, и он приводит в движение станки, которые обтачивают грани казенной части ствола.