Людо Зубек - Доктор Есениус Страница 2

Многих посетителей рукоятки дамасских сабель привлекают куда более, чем их клинки, и о достоинстве этих искусных изделий они судят лишь по украшениям из золота и драгоценных каменьев. Как врач, которому не раз приходилось иметь дело с хорошо отточенным лезвием, Есениус знает, каким хорошим помощником в его практике является нож, режущий, словно бритва. Он пробует пальцем острие этой изумительной стали и одобрительно покачивает головой. Араб, наблюдающий за каждым его движением, широко улыбается, обнажая два ряда перламутровых зубов, и предлагает ему саблю, равной которой нет на свете. Но Есениусу сабля не нужна, с него хватит кинжала, который он носит у пояса. Вот если бы у араба был нож из такой стали… К сожалению, у араба только сабля. И чужеземец-путешественник идет дальше. Он вполне разделяет тот восторг, с каким дамы рассматривают блестящие изделия чешских ювелиров, которые придали формы всевозможных геометрических тел драгоценным каменьям всех цветов и оттенков — прозрачно-чистым бриллиантам, кроваво-красным рубинам, смарагдам, напоминающим цвет горного потока, синим, как небо, сапфирам и изменчивым, переливающимся всеми цветами радуги опалам, а затем вставили их в золотые и серебряные оправы такого изящества, какое трудно себе представить. Однако возгласы удивления относятся совсем не к тонкости мастерства, а скорее к размерам каменьев и количеству золота, пошедшего на изготовление драгоценностей, хотя Есениусу кажется, что именно филигранная работа, достигшая здесь вершин совершенства, должна была бы вызвать наибольший восторг. Но смотришь дальше, и действительность снова подтверждает твою ошибку, снова сделан преждевременный вывод. Если филигранная работа ювелиров — вершина мастерства, что же тогда сказать об искусстве нюрнбергского часовщика, который сумел в железное яйцо величиной с обыкновенную грушу поместить целый часовой механизм? Без маятника, без гирь эти часы, названные в честь нюрнбергского мастера Генлейна «нюрнбергским яйцом», исправно идут. Их даже можно носить в кармане. Еще совсем недавно это восьмое чудо света имел лишь один император, а теперь его можно купить во Владиславском зале. Правда, за него надо отдать целое состояние — на эти деньги можно было бы купить деревню с несколькими десятками крепостных, — но господа из Ружи, Ружмберки, могут себе позволить и такую роскошь. А раз это могут себе позволить господа Ружмберки, то, уж само собой разумеется, почему бы не сделать того же кому-нибудь из Смиржицких, Кинских или Лобковиц… Хотя на дворе уже весна, но бородатый россиянин, меховщик из Новгорода, не может пожаловаться на плохую выручку. За плечами у него висит около двух дюжин всевозможных шкурок. Среди них и дорогой соболь, и куница, и голубой песец.

Заморские фрукты соблазняли своими запахами, ювелирные изделия радовали глаз, шкурки же хотелось трогать, осязать. Ах, какое наслаждение гладить прекрасный, мягкий, белый, черный или коричневый мех! Но не будем неотступно следовать за путником. Только чужеземцы, попавшие сюда впервые, да королевские сборщики пошлин останавливаются перед каждым лотком, не пропуская ни один из них. Не станем прельщаться белизною мраморных фигур языческих богов и богинь, которые выставлены здесь напоказ и своею бесстыдной наготой вызывают возмущение набожных сердец, да к тому же еще находятся в непосредственном соседстве с христианскими святыми, изображенными тут же на стекле одаренными художниками. Несколько дольше доктор Есениус задержался перед лотком с амулетами святых, исцелителей от различных недугов. В каждом из них находилось изображение какого-нибудь святого, а каждый из этих святых помогал при излечении какой-нибудь болезни. Кто, к примеру, боится мора, должен купить шкапуляр с изображением святого Себастиана; у кого часто болят зубы, тот наверняка найдет помощь у святой Аполлонии; кто же бывает в лесу и кому грозит укус змеи, может твердо положиться на святого Гилария; областью святого Афанасия является лечение головы, однако не всей целиком, ибо о глазах заботятся целых три святых: святая Отилия, святая Клара и святая Люция. Перед лотком с шкапулярами была большая толчея, и добрые чешские талеры так и сыпались в кошелек торговца. Его запасы, собственно говоря, были неисчерпаемыми, так как не было на свете недуга, против которого у него не нашлось бы шкапуляра. Есениус улыбнулся: «Жаль, что у нас, врачей, не так все просто». Такой же интерес, как и амулет, вызывает товар и другого торговца: он продает настойку, приготовленную из амаранта и разных трав. Эта настойка обладает чудодейственным свойством, позволяющим приворожить любого человека. Хочешь, старый вдовец (ему, правда, пора подумать о жизни вечной, а не о суетных страстях), чтоб тебя полюбила молодая красавица, которая бежит от тебя, как от чумы? Купи себе эту чудесную настойку и дай ее девушке. Смотри только, чтоб она не знала, что пьет. И через минуту она воспылает к тебе горячей, неугасимой любовью…

— Доктор Есениус! Наконец-то я вас нашел!

Голос старого дорогого друга, все еще хорошо знакомый, хотя Есениус и не слышал его давно, оторвал его от раздумий над неисповедимыми путями людской доверчивости.

Невысокий, коренастый человек с круглым лицом и длинными, как у моржа, рыжими усами, пожал ему руку и тут же стремительно обнял доктора и расцеловал его в обе щеки.

Это был Тихо Браге, известный датский астроном, с которым Есениус познакомился, когда тот жил в Виттенберге. Теперь по приглашению астронома Есениус приехал в Прагу…

— Приветствую вас, мой молодой друг. Я так счастлив, что снова вижу вас! Когда вы прибыли? Как доехали?

Радость астронома не была притворной. Он задавал сразу столько вопросов, что доктор не знал, на какой из них отвечать раньше. Но, по-видимому, Тихо Браге и сам не ждал от него ответа на все вопросы. Он взял своего друга под руку и повел его из Владиславского зала.

— Идемте, идемте, разыщем себе местечко потише, чтобы поговорить спокойно.

Они шли длинными коридорами. Ковры заглушали их шаги. Казалось, что они ступают по мягкой мураве. Вскоре Тихо Браге открыл дверь в небольшую, со вкусом обставленную комнату.

— Это помещение лейб-медиков, — объяснил он. — Я всегда здесь отдыхаю, когда приходится долго ждать императора. Хотя, впрочем, я имею к нему свободный доступ. Правда, иногда здесь бывает полно народу…

Комната была пуста. Тихо Браге пригласил Есениуса присесть и сам расположился напротив.

— Ну вот, а теперь рассказывайте. Вы сказали, что приехали вчера вечером… И остановились в трактире? Это никуда не годится. Сегодня же перебирайтесь к нам. У нас хватит места. Его императорское величество предоставил мне дом, где раньше жил покойный советник Цурти. Кристина будет страшно рада, когда снова увидит вас. А что поделывает ваша супруга, Мария Фельс? Она здорова? Почему не приехала вместе с вами?

Вопросы обрушиваются, как водопад. Невозможно сдержать поток его речи. Есениус едва успевает вставить слово. Прежде всего он хочет поблагодарить Браге за гостеприимство: он понимает, что императорский астроном завален работой, и Есениусу не хочется быть в тягость…

Но Тихо Браге не дал ему договорить:

— Нет, нет и нет. Ни слова об этом, иначе я и в самом деле рассержусь. Когда в прошлом году я целых полгода жил со всей семьей в вашем гостеприимном доме, неужели я был вам в тягость? Погодите, не перебивайте меня. Если бы я хоть на миг почувствовал, что вас тяготит мое присутствие, я бы тут же перебрался в гостиницу. Но у меня не было такого чувства. Вот поэтому и у вас его не должно быть, ибо в противном случае я буду вынужден сделать вывод, что, видимо, я тогда ошибался. И, наконец, ваш шурин, Фельс, будет рад, если вы у нас поселитесь.

Перед такими доводами Есениус был бессилен. Зная горячность своего друга, он понял, что дальнейшие возражения только рассердят его. Есениус поблагодарил Браге и обещал, что сегодня же переберется к нему.

Когда Тихо Браге еще раз упомянул об Адаме Фельсе, переехавшем вместе с ним в качестве его помощника в Прагу, Есениус заговорил о своей жене Марии. Он сообщил, что она вполне здорова и весьма часто вспоминает о семействе Браге, в особенности о пани Кристине, с которой так сдружилась.

Разговаривая, Тихо Браге поправлял на носу без конца отклеивающийся пластырь и время от времени пудрил нос, чтобы разница между цветом кожи и пластырем не была так заметна.

В Есениусе заговорило профессиональное чувство врача.

— Что у вас с носом?

— Вот видите, — сердясь, заговорил Браге, — я должен ежедневно менять пластырь, иначе эта металлическая пластинка не держится. Не могли бы вы мне помочь? А то у меня с этим много возни.

Есениус пообещал, что попытается как-нибудь помочь своему другу.

Тихо Браге пришлось много выстрадать из-за своего носа. Еще лет тридцать назад Браге из-за какого-то теоретического вопроса повздорил с одним самоуверенным датским аристократом. Спор пришлось разрешать на дуэли, под покровом темной ночи. Удача сопутствовала аристократу, который отсек своему противнику кусок носа. С тех пор на месте отсеченной ткани Браге носил металлическую пластинку.