Аркадий Савеличев - Генерал террора Страница 2

Вот уж истинно: шли мелким бродом, а попали в омут... Вместо морского адмирала Чухнина — комендант севастопольской крепости генерал Неплюев?!

Вскоре и причина обнаружилась.

Левая рука не знала, что делала правая. Пока центральная Б. О. — так обычно называли Боевую организацию эсеров — готовила покушение на Чухнина, доморощенные севастопольские взрывники решили посчитаться с ненавистным им Неплюевым. И тоже в день коронации. И тоже в 12 часов дня, когда генерал Неплюев выходил из собора после торжественного богослужения. Он был полон важности от такого величайшего события. Но из толпы вдруг выскочил мальчик лет шестнадцати и бросил под ноги генералу бомбу; бомба не взорвалась. В ту же минуту ринулся на генерала второй метальщик — матрос Иван Фролов. Этот не оплошал: его бомбой разнесло 6 человек и 37 ранило. Разумеется, и самого в клочья...

Однако генерал Неплюев не пострадал. И сейчас подпоручик Субботин, попавший как кур во щи, сидел в его подведомственной крепости.

Все четверо, включая и несовершеннолетнего Макарова, были отданы военно-полевому суду. По законам военного времени.

Все четверо, в том числе и бесстрашный мальчуган, не назвали своих имён. Революция не терпела громкой рекламы... как и непозволительной неряшливости...

Оказывается, помощники по чьей-то наводке ещё из Харькова, через Симферополь, привели за собой шпиков.

Одна случайность наслоилась на другую случайность — геройство местных, севастопольских эсеров. Им тоже фейерверков захотелось!

Назначенный военным судом официальный защитник — о, филистеры, филистеры! — капитан артиллерии Иванов принимал самое активнейшее участие в усмирении восстания на броненосце «Очаков» в ноябре 1905 года. Именно его батарея стреляла по броненосцу. А руководители восстания, вместе с лейтенантом Шмидтом, незадолго перед тем, 6 марта 1906 года, были расстреляны на острове Березань. Так что не приходилось рассчитывать на защиту такого «защитника»...

Но ведь не знаешь, что потеряешь, что найдёшь. Именно капитану Иванову, под честное офицерское слово, он и открыл подлинное имя: Савинков Борис Викторович.

Отныне не было подпоручика Субботина — был Савинков, известный всей России террорист. И этот террорист попросил телеграфировать матери Софье Александровне и жене Вере Глебовне с таким расчётом, чтобы они успели приехать ко дню исполнения приговора.

   — Когда, если не секрет?

   — Суд, как вам уже сообщили, восемнадцатого. Я не скрою: исполнение девятнадцатого...

   — Благодарю вас, капитан, не поминайте меня лихом.

   — И вы не поминайте, господин Савинков.

Капитан сдержал своё слово. Уже 16 мая мать получила телеграмму:

«НЕМЕДЛЕННО ВЫЕЗЖАЙТЕ КУРЬЕРСКИМ СЕВАСТОПОЛЬ СЫН ХОЧЕТ ВАС ВИДЕТЬ — защитник Иванов».

На сборы оставалось пару часов. Муж, уважаемый варшавский судейский чиновник, совершенно «разбитый» сыновьями — старший, Александр, был сослан в Восточную Сибирь, Борис в севастопольской крепости и младшенький тянулся за ними — уволенный со службы, Виктор Михайлович бесцельно проживал в Петербурге и в буквальном смысле потерял разум, лишь плакал, целуя телеграмму. Все хлопоты взяла на себя Софья Александровна. Уже через пару часов в поезд вместе с ней садились невестка, её брат и четверо известнейших петербургских адвокатов, в том числе защищавший ещё старшего сына присяжный поверенный Жданов. Из Москвы в тот же Симферополь летел на огненных крыльях давний друг сына — Лев Зильберберг.

— Всё, Господи, все едем спасать тебя, Боренька!

Она, правда, не знала, что тем же поездом, только в другом купе, едет и начальник департамента полиции Трусевич, который тоже в считанные часы поднял весь «послужной» архив её сына. Там, между прочим, была такая характеристика:

«...Б.Л. Савинков представляет собой опасный тип противника монаршей власти, ибо он открыто и с полным оправданием в арсенал своей борьбы включает убийство. Слежка за ним и тем более предотвращение возможных с его стороны эксцессов крайне затруднительны тем, что он является хитрым конспиратором, способным разгадать самый тонкий план сыска. Близкие ему и хорошо знающие его люди обращают наше внимание на сочетание в нём конспиративного уменья и выдержки с неврастеническими вспышками, когда в гневе и раздражительности он способен на рискованные и необдуманные поступки...»

Характеристика была написана для полиции ближайшим другом и соратником; между прочим, членом ЦК партии эсеров; между прочим, самым главным провокатором, служившим в полиции с 1892 года! Да, господа бомбисты. Этот человек по своей значимости не уступит Савинкову. Не зря же для его необъятного чрева платили 350, потом 500, 600... и так далее рублей в месяц, а сейчас он получает — пятнадцать тысяч годовых! Какой министр не позавидует? Но ведь и стоит, стоит. Это по его шифрованной телеграмме Трусевич и едет в одном вагоне с матерью террориста. Не выходя, разумеется, из купе. Ибо они прекрасно знакомы... ах, мадам, как знакомы! Ещё когда в первый раз судили старшенького, Александра, разумеется, вместе с Боренькой. И потом, когда Сашенька, отправлявшийся в Восточную Сибирь, и Боренька, ждущий в Вологде той же участи, и ваша невестка, и вы, мадам, вместе съехались в переполненной ссыльными революционерами Вологде... вы ведь не знали, не догадывались, мадам, что так же вот ехал в одном поезде с вами нынешний начальник департамента полиции, тогда ещё мелкий филёр. Искренняя благодарность вам, мадам! Не будь ваших сыновей, разве дослужился бы он до начальника департамента?!

И теперь этот начальник, упустивший Бореньку из Вологды в Норвегию, хочет лично посмотреть, как болтается на виселице... по закону военного времени, по закону, мадам!.. ваш горячо любимый сын Боренька... и писатель Ропшин, не так ли? Вы сами, мадам, в некотором роде писательница, вы оцените драматизм всего происходящего. Может статься, мы дадим вам такую возможность — милыми материнскими очами глянуть на последние вздохи вашего писаки-бомбиста!

Именно для этого собственной персоной и едет вместе с вами начальник департамента. У вашего сына дьявольская способность — подчинять своей воле самых заклятых врагов. Нельзя поручиться, что даже военный прокурор генерал Волков не разведёт с подсудимым слюнтяйские антимонии. Нет, нельзя. Поймите — вам надо успеть к 18 мая, но и начальнику департамента — надо. Непременно надо, мадам.

Но ведь и друзьям Бореньки — надо.

Накануне суда вместе с начальником департамента полиции в Севастополь нагрянули мать, жена, её брат Борис Глебович, сразу четверо несокрушимых петербургских адвокатов, в том числе и Жданов — приятель по вологодской ссылке, в своё время защищавший, кроме Александра, и Ивана Каляева. И конечно же, неукротимый, как пушечное ядро, Зильберберг.

Савинков знал, что и мать таким же ядром пройдёт сквозь все крепостные стены. Ломая всякое сопротивление, она бросилась с вокзала с самыми убийственными рекомендательными письмами — за два часа в Петербурге успела запастись — и штурмом взяла тюрьму. Влетела в камеру:

   — Сынок! Я не осуждаю тебя, но...

   — Мама, — обнимая её, заверил сын, — каков бы ни был приговор, я совершенно не причастен к покушению на Неплюева. Я приехал по другим делам. Здесь вышла какая-то провокация, в которой я пока не могу разобраться... Не плачь. Я не боюсь смерти, я готов к ней каждую минуту, но я не хочу умирать за то, что совершили другие. Честь покушения принадлежит не мне.

Он сумел её успокоить. Проводил до дверей камеры.

Следом за матерью, под покровительством капитана Иванова, прорвалась и жена:

   — Боря!

   — Что, Вера? — обнял и её, плачущую, дрожащую.

   — Не знаю. Я ничего не знаю! Я просто рада тебя видеть.

   — Благодарю, Вера. Но скажи: какой я муж? Меня носит по всем странам Европы, по градам и весям России — до жены ли мне? Прости, если можешь.

   — Мне не в чем тебя прощать. Я люблю тебя, Боренька!

   — Но ведь завтра — суд! Решение его заранее определено. Это военный суд. По законам военного времени. Закрытый суд, Вера. Он и продлится-то, может, пять каких-нибудь минут. Просто формальности ради зачитают приговор. Как ты этого не понимаешь?

   — Не хочу понимать... я тебя люблю, вот и всё. У нас сын, семья...

   — Суд! Суд, говорю. Вера. Очнись, — обнимал он её под надзором жандарма и маячившего в коридоре капитана Иванова.

Она ничего не принимала во внимание, она ничего не соображала.

   — Вполне возможно, это наше последнее свидание. Я сейчас озабочен тем, как, не посрамив своего имени, встретить приговор. Иди к матери, дай мне сосредоточиться.

Она вышла как неживая, будто судили лично её...