Андрей Сахаров - Полководцы Древней Руси Страница 2

Хрипловатый голос старца звучал_ торжественно.

Перед Ольгой будто разворачивалась огромная земля, населенная разноязыкими народами и племенами, которым не было числа, как не было числа лесам, рекам, городам, сельским мирам, а в центре этой необъятной земли, над всеми, высился Киев, еще неведомый Ольге, но уже желанный город.

Ольге было страшно и одновременно трепетно-радостно. Она — и такая необъятность! Только сумеет ли? Встанет ли вровень с таким, огромным?

От тревожных сомнений Ольге не спалось, металась на мягком ложе, стонала. Обеспокоенная мамка трогала сухой пергаментной ладонью лоб, шептала участливо: «Аль почудилось что недоброе?» Накидывала на шею ожерелье из чистого дерева — березы, взмахивала руками, отгоняя злых духов: «Кыш! Кыш!»

Неспокойные были у Ольги ночи…

Но утреннее солнце разгоняло недобрые призраки, и Ольга опять ждала с нетерпеньем, когда польются, словно журчащая в камнях вода, сказанья гусляра о временах минувших.

Охотнее всего Ольга слушала сказанья о вещем князе Олеге. Он когда-то жил в Новгородской земле, и псковские старики часто вспоминали его. Потом Олег стал княжить в Киеве, прославился победоносным походом на Царьград, склонил под свою власть многие племена и народы. Последнюю весть о нем принесли в Псков бродячие гусляры: князя ужалила змея, исползшая из лошадиного черепа, и он умер.

Вечерние повествования старца связывали воедино деяния князя Олега, и Ольге становился понятным взлет Киева, затмившего своей славой остальные русские города.

— С тех славных времен началась единая держава — Русь, — назидательно говорил старец. — А раньше единым только язык славянский был, но жили славяне друг от друга отдельно, каждый своим племенем. Держава эта князю Игорю осталась, когда начал он по Олеге княжить в Киеве…

Ольга из сказанного что могла понимала, а что не понимала — просто запоминала свежей памятью своей. Пройдет время, и сказанья эти, трепетно пропущенные через детское сердце и обогащенные житейской мудростью, зазвучат в устах самой княгини Ольги победной песней о земле Русской, и, как она нынче, будет внимать им княжич Святослав…

А ладьи плыли по реке Синей, и волны от них седыми усами тянулись к берегам, сдвигавшимся все ближе и ближе. Потом река превратилась в ручей и растворилась на топком лугу. Дальше был волок.

Дружинники покатили ладьи по круглым бревнам через водораздел, отделявший реку Синюю от истоков речки Зарянки.

Зарянка вывела судовой караван на большую воду реки Двины.

А с Двины на Днепр был еще один волок, через который ладьи приходилось нести чуть ли не на руках — столь трудным он был.

Мало что запомнилось Ольге от судового пути. День за днем — вода и лес, вода и зелень лугов, деревеньки на дальних берегах, — тягуче-однообразно. Разве что встреча с варягами?

Случилось это уже на Днепре, в полуденный сонный час, когда гребцы, сморенные зноем, едва шевелили веслами. Ольгу разбудил топот на палубе, лязг оружия, громкие голоса. Она накинула платок, выглянула в оконце.

Наперерез ладьям, разбрызгивая воду длинными черными веслами, неслась варяжская лодка — узкая, будто прижавшаяся к воде. Лишь резная голова дракона высоко поднималась над острым носом; дракон был зеленый, с красной пастью, в которой зловеще сверкали железные зубы. На корме дрека, под навесом из пестрой ткани, толпились варяжские воины: рыжебородые, в круглых железных шапках, в кожаных панцирях, обшитых железными и медными бляхами. Варяги угрожающе поднимали вверх мечи и широкие топоры-секиры.

Однако лица киевских дружинников были почему-то буднично-равнодушными, мечи покоились мирно в ножнах, луки закинуты за спину, как на походе, когда до битвы еще далеко. Неужели они совсем не опасаются варягов, о которых шла недобрая слава?!

До варяжского судна осталось не более перестрела.[4]

Асмуд что-то прокричал по-варяжски. Ольга разобрала лишь знакомое слово «конунг», что по-варяжски означает «князь», и дважды повторенное имя своего будущего мужа: «Игорь! Игорь!»

Стихли воинственные крики, опустились секиры и мечи. Черные весла глубоко вонзились в воду, останавливая стремительный бег варяжского судна. Спустя мгновение Ольга видела уже не угрожающую драконью голову, а удалявшуюся корму. Варяги бежали, не принимая боя. Одно имя князя Игоря привело в трепет морских разбойников, которые, как утверждали люди, не боялись никого и вдесятером были способны завоевывать города!

Ольгу переполняло ликование. Отблеск грозной силы киевского князя падал и на нее, княжескую невесту. Перед глазами проплывали сладкие видения. Вот опа идет рука об руку с Игорем по красной суконной дорожке, вся усыпанная камнями-самоцветами, и люди кругом кланяются, кланяются, кланяются, и торжественно ревут трубы. А на князе серебряная кольчуга, вся переливается, и багряный плащ. А рука у него большая, сильная, теплая…

Только лица будущего мужа Ольга никак не могла представить. Ей почему-то казалось, что он не должен походить ни на кого из знакомых людей. Но глаза у него, конечно, такие же, как у нее самой, — синие-синие…

Вечером Ольга встретила Асмуда не своей обычной робкой улыбкой, а гордо, почти надменно. Драгоценные камни на ее широком ожерелье предостерегающе сверкали.

Асмуд удивленно поднял брови и, поняв все, склонился в глубоком поклоне, как перед княгиней…

Тогда-то и сказал он боярам, что взяли-де они из Пскова девочку, а привезут в Киев княгиню, перед которой — придет время! — будут трепетать самые знатные мужи…

А путешествие продолжалось.

Возле устья реки Березины княжеский караван ждали. На высоком мысу вспыхнули сигнальные костры, три столба черного дыма поднялись к небу. Узкая и длинная лодка-однодеревка выплыла навстречу. Гонец князя Игоря передал, чтобы невесту везли в Любеч, городок на левом берегу Днепра, почти на половине водного пути от устья Березины до Киева.

Ольге понравилось название городка: ласковое, теплое. Любеч от слова «любый», «любимый», значит. Как было не увидеть в этом доброе предзнаменование?

Еще три дня пути, и ладьи свернули с днепровской стремнины в тихий просторный затон. На пристани, связанной из толстых сосновых бревен, и на песчаном берегу затона было пустынно; только кучи потемневших щепок да черные пятна кострищ немо свидетельствовали о недавнем многолюдстве.

Здесь, в любечском затоне, смерды всю зиму рубили по приказу князя лодки-однодеревки. Ополовиненная сосновая роща, когда-то вплотную подступавшая к воде, так и называлась — «Кораблище». Но готовые однодеревки по первой весенней воде уплыли к Киеву, где их снаряжали для дальнего морского путешествия: надшивали досками борта, ставили уключины, весла и прочие снасти. Проводив однодеревки, смерды разошлись по своим деревням, и немноголюдно стало в Любече.

Гряда холмов, окаймлявших прибрежную низину, радовала взгляд свежей зеленью. Цветущие яблони скрывали невысокую деревянную стену городка, и только сторожевая башня на холме была видна отовсюду. Наверно, с нее и заметила стража приближение судового каравана, потому что раньше, чем ладьи приткнулись к пристани, из городских ворот высыпали люди.

Впереди вышагивал высокий, дородный, нестарый еще муж в синем плаще, в шапке с соболиной опушкой, с посохом в правой руке — княжеский огнищанин[5] Малк, по прозвищу Любечанин. За ним торопились ратники в коротких кафтанах без рукавов, надетых поверх белых холщовых рубах, в холщовых же штанах, заправленных в мягкие сапоги, с копьями и овальными щитами. Важно плыли, покачиваясь, две-три высокие шапки бояр, оказавшихся в тот час в городе и пожелавших встретить княжескую невесту. Трусцой семенила позади боярская челядь.

Княжеской невесте огнищанин Малк, бояре и ратники поклонились в пояс, а челядь и прочие мизинные люди рухнули на колени и уткнулись лбами в песок. Бережно поддерживая Ольгу под локотки, Асмуд и Малк свели ее на пристань. Подбежали холопы с крытыми носилками, и Ольга нырнула в них вперед головой, как в воду. Асмуд самолично задернул шелковый полог. Процессия медленно двинулась к городу.

Носилки покачивались, как ладья на волнах, Ольга слышала хриплое, прерывистое дыхание холопов, шуршанье шагов по песку, легкий звон оружия — дружинники шли рядом с носилками. На минуту вдруг потемнело: носилки внесли под своды воротной башни. Потом в щели снова ударило солнце.

Города Ольга так и не увидела. Асмуд откинул полог носилок лишь на дворе Малка Любечанина, отгороженном от городской улицы высоким частоколом. Ольгу повели через просторный двор, мимо каких-то женщин, одетых нарядно и цветасто, потом через полутемные прохладные сени.

Наверх, в терем с подслеповатыми узкими оконцами, поднялся следом за Ольгой только Асмуд. Придирчивым взглядом окинул чисто выскобленные стены, ковры на полу, открытые лари с посудой и прочей утварью, а постель даже потрогал ладонью: мягко ли?