Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая Страница 2

В результате ухудшения внутриэкономического и внешнеполитического положения Ирана в целом, а Хорасана в частности, ускорился рост революционных, национально-освободительных выступлений. В Хорасане феодальный гнет был сильнее, чем в других провинциях. Здесь господствовали средневековые порядки. Выступление народных масс в Хорасане ширилось с каждым днем. Повсеместно началось движение протеста, проходили митинги, демонстрации. Никто не хотел служить английским захватчикам. Несмотря на жестокость иранских правителей и англичан выступления народных масс день за днем усиливались. Одним из наиболее крупных выступлений было восстание курдской бедноты в округе Ширван, в селении Гилян. Возглавил его Ходоу-сердар (Худайберди или Ходоверди). Ходоу был пастухом крупного хана курдского племени заферанлу Таджмамед Ибрагима. В смутное время он организовал со своими тремя братьями небольшой отряд. В 1917 г. против Ходоу-сердара Боджнурдский хан Сердар Моаззез двинул 300 всадников, вооруженных винтовками, главным образом английского производства. Но подавить это восстание ему тогда не удалось. С новой силой оно началось в 1920 году. «В горах Гиляна, — пишет в своей книге Гулам-заде, — вновь появился и потряс небесный свод Ходоу-сердар. Вся территория от Ширвана до Джувейна находится под его властью. В этом районе ханы и помещики сброшены… Сам Ходоу-сердар обосновался в гйлянской крепости». Восстание Ходоу-сердара было частью общенационального освободительного движения, охватившего тогда весь Иран. К восстанию примкнули крестьяне, городская беднота и мелкие ханы некоторых племен.

В июле 1920 г. Ходоу-сердар имел войско в 3 тысячи человек. Участники восстания «…громили помещичьи усадьбы, требовали уничтожения феодальных повинностей, установления дружественных связей с Советской Россией». Курды нападали на английские гарнизоны и поставили под угрозу их коммуникации, очистили от англичан ряд селений.

Восставшие захватывали богатые трофеи: винтовки, пулеметы. патроны, средства связи и снаряжение, отбитые у англичан и каджарских солдат.

Освободительное движение приобрело настолько угрожающий характер, что о нем заговорила реакционная пресса. Газеты Ирана призывали правительство: «Потушить народный пожар, пока пламя не охватило весь Хорасан!» Против восставших были посланы из Тегерана правительственные войска. В помощь им англичане прислали из Индии сипаев и жандармов.

В открытых боях вражеские войска были разбиты отрядами Ходоу-сердара. Вот как описывает автор книги одно из сражений повстанцев с правительственным отрядом Султан-Ахмед хан Хакима: «…рассвирепевший Султан, забыв осторожность, бросил всю армию вперед. Курды встретили врага огнем, однако вскоре стали отступать, заманивая противника все дальше и дальше. Они отступали до самого Гиляна. И вот, когда Султан не сомневался, что им одержана победа, наступила неожиданная развязка. Повстанцы окружили правительственные войска и разбили их наголову. Из пятисот солдат, брошенных на штурм Гиляна, погибло не менее четырехсот. Семьдесят пять человек были ранены и только небольшая горсточка сумела уйти».

Сформированные правительством и англичанами войска отказались сражаться против восставших, большими партиями переходили на сторону народа. В этом особенно отличались курды и индийские сипаи. Командиры-индусы, такие как Аалам-хан, помогали переходить курдам к восставшим.

Англичане и шахские власти предприняли отчаянные меры для подавления восстания. 23 июля 1920 г. в Шир-ваи в сопровождении трех английских офицеров прибыл Кавам-эс-Салтане. По его приказу вокруг города строили укрепления. Англичане усилили гарнизоны Кучана, Баджгирана и других городов. В районе Ширвана было мобилизовано более 3 тысяч жандармов, сарбазов и ханских всадников. Для борьбы с восставшими они организовали специальный военный совет. Возглавлял его английский майор Блэкер. Проанглийская пресса и Мешхеде распространяла ложные слухи о восставших. Так, она утверждала, что «войска Ходоу поголовно перебиты, сам же он взят в плен». Это было не так. Восставщйе держались стойко. Из Кучана английское командование отправило на помощь иранским войскам и район Ширвана рабочий скот, телеги и арбы, а также усилило закупки пшеницы, ячменя, риса и чечевицы. Каджарские власти с помощью англичан смогли мобилизовать, экипировать и выставить против восставших крупные войсковые, части. Под давлением превосходящих сил, отряды Ходоу-сердара были вынуждены отступить к Баджгирану.

Последнее сражение между правительственными, английскими частями, с одной стороны, и отрядами Ходоу-сердара, с другой, произошло в середине сентября 1920 г. в пограничном районе…

Автор книги в эти годы встал на путь активной освободительной борьбы в Хорасане, которая в последние годы разгорается с новой силой под руководством Мухаммед-Тагихана. Позднее эту борьбу возглавил сам Г. Гулам-заде и другие.

Книга Г. Гулам-заде «Гнев» — прежде всего подлинный и волнующий документ национально-освободительного движения в Хорасане. В ней описана тяжелая жизнь и пути борьбы за счастье не только самого автора книги, но и всего иранского народа.

Правдивость, острота темы и занимательность, несомненно, обеспечат книге успех среди читателей.

X. Атаев,

кандидат исторических наук.

ПРОЩАЙ, КИШТАН СОЛОВЬИНОЕ МЕСТО!.

Последним прощался с нами Тарчи Абдулло. Он шел целый фарсах[1], все не мог наговориться с отцом. Когда дорога стала подниматься и гору, Абдулло наконец остановился и молитвенно поглядел и небо. Поочередно он обнял всех нас — ребятишек и отца, только с мамой попрощался за руку, мотнул головой, как недовольный чем-то, и быстро, не оглядываясь пошел назад, и Киштап. Мы двинулись дальше.

Отец держался бодро, хотя было заметно, что бодрился он через силу. У матери губы плотно сжаты. Мать молчала. По щекам мамы текли слезы.

Дорога сильно избита. Ослы шли медленно. Мы — сорванцы — забегали вперед, брало любопытство, хотелось видеть что-то новое, необыкновенное. Иногда мы отрывались от своих на порядочное расстояние. Садились и ждали, пока приблизятся ослы с поклажей. Издали было видно, как трудно они шли в гору, прогибаясь под тяжкой ношей. Мать шагала сбоку, придерживала узел с тряпьем. Шла она походкой обреченного: смотрела себе под ноги. Черный платок был надвинут до самых бровей, а широкая длинная юбка липла от ветра к коленям. Я понимал, как тяжело покидать матери родные места. Сколько повидала она здесь горького и так ничтожно мало радостного… Но здесь прошумела ее невозвратная молодость. Ома шла печально глядя под ноги. Она не осмеливалась кинуть последний взгляд на эту богатую и горемычную землю. С опущенными глазами вышагивал и отец. Только мы — беззаботные дети — радовались неожиданному путешествию.

Об отъезде в Боджнурд я узнал за день до шумных сборов в дорогу. Не испугался и не обрадовался, хотя с каждой минутой меня разбирало любопытство: какой он, интересно, город? Большой или маленький, есть ли там горы и холмы, есть ли сады и соловьи. Почти весь день бродил я по Киштану, болтал про эту новость с мальчишками. Друзья расценивали наш отъезд по-разному. Одни меня считали счастливчиком: вот, мол, теперь наешься вдоволь лаваша и мяса; другие пугали, что в городе негде жить, все наши сельские ютятся в мусорных ящиках и питаются вместе с собаками объедками. Накануне мы поссорились с Мухтаром; я так и не заговорил с ним. Я не знал, кто из нас должен был подойти первым. С утра до ночи Мухтар помогал отцу в кузнице. А вечером, когда мы собирались на поляне и начинали возню, игры, он нарочно избегал меня, крутился с другими ребятами.

Когда нас провожали киштанцы, я видел Мухтара: он стоял в толпе вместе со всеми мальчишками. Те махали руками и кричали что-то в напутствие, а Мухтар стоял, сунув руки в карманы штанов, взгляд его был скучным. Так захотелось вернуться, попрощаться с ним потеплее, но не хватило сил побороть свою проклятую гордость.

В дороге я постепенно забыл о Мухтаре. Переменчивые горы, поросшие кустарником и деревьями, всякая живность: птицы, звери, а впереди бесконечная манящая даль, — все это настроило на новый, дорожный лад. Грусть улетучивалась, грезился город — волшебный, загадочный город. Он вставал в моем воображении высотой больше горы Джадж, весь белый, а на стенах величавые птицы-павлины. И, конечно, я думал о том, что в городе придет конец всем нашим бедам. Жизнь там у нас будет привольная и богатая. Я настолько был переполнен мечтами, что не удержался, стал высказывать их вслух. Мама даже не взглянула на меня, только горько улыбнулась уголками губ и еще ниже, на самый нос надвинула платок. Отец отнесся к моим волшебным видениям и наивным восторгам более спокойно, чем мать.